Пакт Эберта — Грёнера

Пакт Эберта — Грёнера (нем. Ebert-Groener-Pakt) — соглашение о совместном противодействии леворадикальным группировкам, которое во время Ноябрьской революции 1918 года в Германии заключили председатель Социал-демократической партии Германии и член Совета народных уполномоченных Фридрих Эберт и глава Высшего военного командования генерал Вильгельм Грёнер. Этим соглашением Эберт намеревался упорядочить переход страны от монархии к демократии, но пакт привел на деле к кровавому подавлению социалистических восстаний. На начальном этапе пакт стабилизировал учреждённую в результате революции Веймарскую республику, но в долгосрочной перспективе тормозил демократические реформы монархически и антиреспубликански настроенного рейхсвера, который длительное время представлял собой «государство в государстве». Пакт стал достоянием общественности в 1924 году из показаний Грёнера на мюнхенском процессе по обвинению Эберта в измене родине.

Предпосылки

В конце Первой мировой войны произошло Кильское восстание 1918 года, поводом для которого послужил бессмысленный с точки зрения матросов приказ руководства от 24 октября 1918 года направить флот на «последнюю решающую битву» с британцами, в ходе которой заведомо погибла бы большая часть матросов. Высшее военное командование, которое в ходе войны получило практические неограниченные властные полномочия, ещё в конце сентября доложило политическому руководству о поражении Германии. Таким образом, вопреки сюжету легенды об ударе ножом в спину, война была проиграна не вследствие революции, а потому, что армейская верхушка Германии поощряла революционные настроения для того, чтобы переложить вину за военное поражение на правительство молодой республики. В октябре началась реализация демократических реформ с целью достижения приемлемых условий для заключения мира на основе программы 14 пунктов. Передав власть, военное руководство добилось своего: вина за подписание позорного для страны, воспринимаемого как национальная катастрофа Версальского договора возлагалась большинством населения на демократов, которые были вынуждены это сделать.

Восстание матросов вылилось в охватившие всю страну революционные волнения, вызванные недовольством населения в связи с дефицитом продовольствия и крупными людскими потерями на войне. Ход революции определялся двумя противостоящими друг другу социалистическими партиями: с одной стороны, леворадикальной Независимой социал-демократической партией Германии, стремившейся создать в Германии социалистическую советскую республику, и, с другой стороны, Социал-демократической партией большинства, видевшей будущую Германию парламентской республикой. Разногласия во взглядах этих двух группировок внутри СДПГ привели к расколу партии.

Первый генерал-квартирмейстер Вильгельм Грёнер являлся преемником Эриха Людендорфа и вместе с Паулем фон Гинденбургом возглавлял военное командование. Фридрих Эберт состоял в Социал-демократической партии большинства. Своим единоличным решением Максимилиан Баденский предоставил ему полномочия рейхсканцлера. Он чётко высказывался против революционно-анархистских настроений, возникших на волне революции в России, и считал демократию важным этапом на пути к социализму. После Ноябрьской революции Эберт занял пост одного из двух председателей Совета народных уполномоченных и ведал вопросами обороны и внутренних дел страны.

9 ноября вопреки мнению Эберта социал-демократ Филипп Шейдеман провозгласил в Германии республику, опередив Карла Либкнехта, который спустя два часа провозгласил в стране «свободную социалистическую республику». В тот же день Совет народных уполномоченных, состоявший из членов Социал-демократической партии большинства и НСДПГ, принял на себя функции правительства.

Причины

Левые радикалы настаивали на продолжении революции, социал-демократы стремились к стабилизации ситуации, добиться которой они пытались путём сотрудничества с элитой кайзеровской империи в военной, экономической и административной сфере. Элита поддержала позицию Социал-демократической партии большинства и благодаря количественному перевесу своих членов в советах рабочих и солдатских депутатов и игнорированию мнения членов Совета народных уполномоченных от НСДПГ было принято решение о сотрудничестве. Как следствие члены НДСПГ вышли из состава Совета народных уполномоченных.

Старое руководство требовалось в первую очередь для того, чтобы:

• после поражения в войне как можно быстрее вернуть на родину солдат и провести демобилизацию;
• выполнять дальнейшие условия, выдвинутые союзниками в соглашении о прекращении огня в целях снятия блокады с немецких портов;
• защитить молодое государство от леворадикальных спартакистов и предотвратить развязывание гражданской войны по примеру России;
• улучшить продовольственное снабжение населения;
• перевести военную экономику на мирные рельсы и подключить фронтовиков к мирному труду;
• восстановить транспортную систему.

Революционеры создали республиканские вооружённые силы, но они не отличались надёжностью.

Грёнер и военная верхушка были заинтересованы в сотрудничестве с новым правительством для того, чтобы:

• обеспечить существование армии и офицерского корпуса;
• предотвратить продолжение революции и победу большевизма;
• заключить мирный договор;
• иметь возможность быстро вернуть войска в Германию.

В основу совместных действий с СДПГ Грёнер положил идею «имперского патриотизма», сменившую доктрину верности кайзеру.

Содержание

10 ноября в телефонном разговоре с Эбертом Грёнер заверил новое правительство в верности рейхсвера. Их общими целями были восстановление порядка, отпор большевизму и дисциплина в армии для защиты государства. В целях контроля военное руководство даже выдало распоряжение о создании советов рабочих и солдатских депутатов, но согласно пакту между Эбертом и Грёнером офицеры оставались в единоличном подчинении Грёнера. Генеральный штаб приступил к организации возвращения войск с фронта домой.

Последствия

В долгосрочной перспективе союз Эберта и Грёнера имел явно негативные последствия, поскольку не было создано верной республике армии. Однако благодаря пакту со старым руководством рейхсвера, стоившему партии многих её сторонников, Социал-демократическая партия большинства предотвратила в 1918-1919 годах гражданскую войну. Антидемократически настроенная элита кайзеровской Германии была импортирована в новую республику и стала отчасти (как, например, в лице Вольфганга Каппа) её опасным врагом. На ключевые посты в государстве не были назначены демократически настроенные чиновники, что вследствие нехватки времени и огромного количества проблем было и невозможно реализовать. Советы, считавшие себя временными органами, не могли оказать поддержку Социал-демократической партии большинства и, проголосовав 16 декабря 1918 года за парламентскую республику, приняли решение о самороспуске.

29 декабря 1918 года после подавления фрайкором так называемого "рождественского восстания" члены НСДПГ вышли из состава Совета народных уполномоченных. Многие сторонники СДПГ перешли на сторону НДСПГ и в сформированную в конце декабря 1918 года Коммунистическую партию Германии, стоявшую на революционных позициях.

На созданный рейхсвер и отряды фрайкора можно было положиться в борьбе с коммунистическими и социалистическими восстаниями, что доказало подавление Январского восстания, но в 1920 году во время капповского путча они отказались выполнять приказы, потому что «рейхсвер не стреляет в рейхсвер» (Ханс фон Сект).

Литература

• Wilhelm Groener: Lebenserinnerungen. Jugend, Generalstab, Weltkrieg. Göttingen 1957.
• G.W. Rakenius: Wilhelm Groener als erster Generalquartiermeister. Die Politik der Obersten Heeresleitung 1918/19. Boppard 1977.
• Heinz Hürten (Bearb.): Zwischen Revolution und Kapp-Putsch. Militär und Innenpolitik 1918—1920. Düsseldorf 1977.

Отрывок, характеризующий Пакт Эберта — Грёнера

– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.