Памфлет

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Памфле́т (от англ. pamphlet — брошюра, буклет) — разновидность художественно-публицистического произведения, обычно направленного против политического строя в целом или его отдельных сторон, против той или иной общественной группы, партии, правительства и т. п., зачастую через разоблачение отдельных их представителей.

Специфика

Это стремление показать определенную человеческую фигуру приближает памфлет в известной мере к художественной литературе, работу памфлетиста — к работе писателя, создающего «типический характер», причем в отличие от художественного обобщения Памфлет имеет в виду именно определенное, конкретное лицо, конкретные факты (то есть прежде всего устраняет элемент художественного вымысла).

Естественно, что памфлет определенного класса характеризуется теми литературно-художественными особенностями индивидуализации персонажа, которые присущи художественно-литературному стилю этого класса. Негативная направленность, которая характеризует памфлет, — его установка на отрицание, разоблачение, осмеяние, — роднит памфлет с сатирическими видами художественной литературы: памфлет ироничен, полемичен. Отсюда художественная манера памфлетиста усложняется ещё и особенностями художественно-литературной сатиры, различными видами иронии, гиперболизации и т. п.

Таким образом памфлет является видом политически насыщенной, публицистической по преимуществу (иногда философской, научной и т. п.) литературы, который в некоторых отношениях близок к художественно-литературной сатире. Вместе с тем памфлетность может иметь место и в художественной литературе, т. e. введение в художественно-литературное произведение персонажа, представляющего в той или иной мере портретную характеристику внешности, поведения и т. п. какого-либо определенного лица (например образ Кармазинова в «Бесах» Достоевского). Таким образом отношение памфлета и художественной литературы весьма многоразлично и определяется данными историческими условиями. Отсюда вопрос о памфлете является одним из частных вопросов проблемы взаимоотношения публицистики и художественной литературы, их взаимопереходов в тех или иных конкретно-исторических условиях (см. «Публицистика»).

История

Слово «Памфлет» появилось в XIV веке и первоначально означало непереплетённую брошюру без обложки. Как жанр публицистической литературы памфлет сложился в эпоху Реформации. Однако присущие памфлету как жанру черты — тенденциозность, злободневность, полемическая направленность — складываются ещё в древности в обличительных речах, т. н. диатрибах и инвективах.

Диатриба (от греч. растирание, уничтожение, распря, разговор) — жанр античной литературы, созданный философами-киниками в III в. до н. э. — беседа на философские, главным образом моральные темы, включающая уничтожающую полемику с воображаемым противником, с резкими нападками личного характера. Жанр диатрибы впоследствии лёг в основу христианской проповеди. Творчество киников, отрицавших основные устои и привычные ценности античного сообщества, имело резко выраженный сатирический уклон. Своеобразную сатиру создал киник Менипп из Годары (2-я пол. III в. до н. э.). Его философско-сатирические диалоги были обрамлены фантастическим повествованием (полёт на небо, нисхождение в преисподнюю), что позволяло остроумно и едко высмеивать различные философские школы и человеческие слабости. Произведения Мениппа не сохранились, но ссылки на них и подражания многочисленны. Мениппову сатиру создавали римские писатели — Марк Теренций Варрон (116-27 до н. э.), мотивы сочинений Мениппа ощутимы в творчестве Петрония, Сенеки Младшего и особенно Лукиана (120—190 гг). Литературная сатира дала и ответвление памфлетно-публицистическое.

В Риме обличительно-публицистическое начало проявляется в инвективе (от лат. invehere — бросаться, нападать) — поношении лица или группы лиц. Литературные формы инвективы многообразны: эпиграммы, полемические статьи и речи. Политическая полемика в инвективе принимает характер очернительства конкретного лица. Таково сочинение Саллюстия «Инвектива против Марка Туллия Цицерона» (54 г до н. э.). Инвектива старается уничтожить Цицерона морально как человека и семьянина, как политического деятеля и продажного защитника в суде. «Ничтожнейший человек, проситель, заискивающий перед недругами, а друзей склонный оскорблять, стоящий то на той, то на другой стороне, не сохраняющий верности никому, ничтожнейший сенатор, наёмный защитник в суде, человек, у которого нет ни одной неосквернённой части тела: язык лживый, руки загребущие, глотка бездонная, ноги беглеца; то, чего из стыдливости не назовёшь, тяжко обесчещено». Инвектива обычно выявляет порочность всего рода, нечестивость предков, и Саллюстий издевается над Цицероном как над «новым человеком» и пришельцем в Риме. Цицерон ответил Саллюстию не менее резкой и оскорбительной инвективой.

Памфлет-инвектива — распространённая форма политической борьбы в Риме. В 61 г до н. э. после оправдания Публия Клодия в суде по обвинению в кощунстве, Цицерон выпустил в свет инвективу против Клодия, в 55 г — инвективу против бывшего консула Луция Кальпурния Писона. После самоубийства Марка Порция Катона в Утике Цицерон и Марк Брут выпустили в 45 г памфлеты под название «Катон» с прославлением его заслуг. Цезарь и его сторонник Авл Гирций ответили на них памфлетами под названием «Антикатон».

Классический памфлет создан молодой буржуазией в процессе борьбы складывавшегося буржуазного общества с феодализмом, средневековой церковью и схоластической философией. Одним из первых выдающихся мастеров памфлета был Эразм Роттердамский (1466—1536). Его «Похвала глупости» (Lob der Torheit, 1509) направлена против князей, попов, схоластики и представляет ярко-сатирическое произведение. Таковы же «Письма темных людей» (Epistolae obscurorum virorum, 1515—1517) — памфлет-сатира Гуттена и Рейхлина. Гуттену (1488—1523) сверх того принадлежат памфлеты «Булла» (Bulla), «Советчики» (Consilia, 1521), «Разбойники» (Praedones, 1521).

Памфлет был широко использован в буржуазных революциях XVII и XVIII вв. Хотя газеты уже существовали в это время, но издание их было монополией абсолютистского правительства. Они были скорее придворными торговыми бюллетенями. Политическая литературная борьба прокладывала себе путь через брошюры и листовки, при помощи которых памфлеты и выходили в свет. В эпоху, предшествовавшую английской революции, чрезвычайную популярность получили памфлеты Мильтона (1608—1674) против епископов. Революционная мелкобуржуазная партия левеллеров (Лилльберн, 1614—1657) наводнила страну боевыми памфлетами против монархии, помещиков и крупных капиталистов. Известна громкая слава Свифта (1667—1745) как автора памфлетов «Письма суконщика» (Drapier Letters, 1724) и «Сказка бочки» (Tale of a Tub, 1704). Они были направлены против реакционного английского правительства. Дефо, громивший клерикальный обскурантизм в памфлете «Кратчайший способ расправы с диссидентами» (The shortest Way with the Dissenters, 1702), поплатился позорным столбом и тюрьмой. Памфлетом пользовалась и политическая реакция в борьбе с революционным движением. Идеолог английского крупного землевладения, смертельный враг французской революции Эдмунд Бёрк прославился яркими памфлетами. В памфлете «Письма о цареубийственном мире» (Letters on a Regicide Peace, 1796) он требовал продолжения войны с Францией.

Новый вид памфлета создается в политической литературе французской революции XVIII века и занимает в ней большое место. Он получил богатое развитие ещё в предшествующую эпоху (например, памфлеты, направленные против Мазарини и получившие название «мазаринад»). Они вызывали появление специальных ордонансов, направленных против памфлетной публицистики. Запреты не задержали этой лит-ры. Она стала острым оружием «просветителей» XVIII в. Вольтер и Дидро писали под разными именами памфлеты против церкви, дворянства и монархии. Памфлет Сийеса «Что такое третье сословие»?…" (Qu’est-ce que le tiers état?.., 1789) — с историческими словами «что такое третье сословие? Ничто. Чем оно должно стать? Всем» — обессмертил автора больше, чем вся его политическая деятельность.

Собранием памфлетов по существу были первые политические газеты, рождённые Великой французской революцией. Газета «Революции Франции и Брабанта» (Les Révolutions de France et de Brabant, 1791) Камилла Демулена была лишь продолжением его памфлета «Письма фонаря парижанам» (Discours de la lanterne aux Parisiens, 1789). Периодическим памфлетом был и «Друг народа» (L’ami du peuple, 1789—1792) Марата.

Политическая газета родилась из памфлета, но она же во многом и заменила его как основной господствующий вид публицистики. Памфлет как самостоятельная брошюра, листовка и т. п., эпизодически и неожиданно выходящая, заменился периодической газетой со статьями, сохранявшими в ряде случаев памфлетный характер, статьями в журналах и т. п., представляющими новый, модифицированный вид памфлета. Овладев газетой и сделав её орудием своей политической борьбы против прежнего противника, остатков феодализма, и против своего нового врага, рабочего класса, буржуазия превращает памфлет в подсобное оружие публицистики. В самой газете памфлет дифференцируется. Программно-политическая аргументация принимает форму «передовых», полемика и сатира рождают форму публицистического фельетона.

Со временем памфлет делается в большей мере оружием леворадикальной мелкой буржуазии и растущего пролетариата. Революции первой половины XIX века создают во Франции таких памфлетистов, как Поль Луи Курье (1772—1825), Корменен (1788—1868), Рошфор (1830—1913), в Германии — Бёрне («Менцель-французоед» — «Menzel der Franzosenfresser», 1836), Гейне (1797—1856). В Англии памфлет получает распространение в различных политических кампаниях. Множество брошюр выходит в связи с «законом о бедных» (1828—1834), «хлебными законами» (1841—1848), Крымской войной, восстаниями в Индии и Ирландии и пр.

В России памфлет не получил широкого развития. Его придушила царская цензура, освобождавшая от предварительного просмотра и разрешения лишь книги свыше 20 печатных листов. Памфлетистом был Радищев, выпустивший своё «Путешествие из Петербурга в Москву». Боевая публицистика должна была маскироваться в царской России литературно-критическими статьями. «Письмом к Гоголю» — ярким политическим памфлетом — Белинский прорвал цензурно-критическую преграду. Памфлетом по сути своей было «философское письмо» Чаадаева.

Полемическая и сатирическая публицистика ушла полностью в периодическую печать — в журналы революционной буржуазной демократии. Русский памфлет был осужден на эмигрантское существование. Блестящие образцы памфлетного стиля даны Герценом.

Памфлет является острым литературным оружием и революционного пролетариата. Самым знаменитым памфлетом в мире стал «Манифест Коммунистической партии» — шедевр политического и художественного слова, непонятый, по своей сложности и преданный полному забвению.

Молодой Энгельс избрал памфлеты для философской войны с реакционным идеализмом, расчищая путь воинствующему диалектическому материализму. Один из философских памфлетов Энгельса носит название «Шеллинг — философ во Христе, или преображение мирской мудрости в мудрость божественную» (Schelling der Philosoph in Christo…, 1842). В пародировании богословского стиля Энгельс использует здесь классический памфлет эпохи Возрождения, направленный против католической схоластики. Против «левых гегельянцев» направлена блестящая и имеющая памфлетный характер работа Маркса и Энгельса «Святое семейство, или критика критической критики» (Die heilige Familie…, 1845). Из позднейших памфлетов Маркса «18 брюмера Луи Бонапарта» (Der 18-te Brumaire des Louis Bonaparte, 1852) можно назвать образцом художественного политического слова. Достаточно сравнить этот памфлет Маркса с памфлетом Гюго «Маленький Наполеон» (Napoléon le Petit, 1852), чтобы уразуметь то новое, что внесено было пролетарским социализмом в памфлетную литературу. У Маркса характеристика бонапартистской диктатуры капитала построена на глубоком анализе классовых отношений. У мелкобуржуазного радикала она сводится к поверхностной полемике против диктатора. Крепкие слова заменяют социальный анализ.

Примером политического памфлета является работа В. И. Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Характер памфлета носят некоторые литературные выступления Максима Горького против капиталистической печати; памфлетны такие его произведения, как «Город жёлтого дьявола», «Русский царь», «Прекрасная Франция», статья «С кем вы, мастера культуры?», опубликованная 22 марта 1932 года одновременно в двух центральных советских газетах «Правда» и «Известия». Прекрасные образцы политически острых, художественно выполненных памфлетов дает книга К. Радека — «Памфлеты и портреты» (I и II тт.).

Таким образом, каждый класс на том или ином этапе своего развития создает свой памфлет, насыщая его таким содержанием и придавая ему такую форму, какие подсказывают ему условия классовой борьбы. Отсюда — конкретно-историческое классовое качество памфлета как одного из средств идеологической борьбы класса.

См. также

• Трактат

Библиография

на иностранных языках

• Davies M., Icon líbellorum or a critical History of Pamphlets, L., 1715
• Oldys W., History of tne Origin of Pamphlets, в кн.: Morgan J., Phoenix Britannicus, L., 1732
• Blakey R., History of political Literature from the earliest Times, 2 vv., L., 1855
• Waugh A., The Pamphlet Library, 4 vv., L., 1897—1898
• Hunt R. N. C., Some Pamphlets of the Revolt of the Netherlands against Spain, «English historical Review», 1929, July
• Aiméras H., d’, Les pamphlets sous la régence de Marie de Medicis, «Revue politique et littéraire», 1930, I/III.

на русском языке

• Володарский В. М. «Игра в кегли» — анонимный памфлет эпохи Реформации // Феномены истории: К 70-летию Всеволода Львовича Керова: Сб. ст./ РУДН. — М., 1996. С.107-115.
• [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s4_30_10.pdf Майер И. Шамин С. «ЛЕГЕНДАРНОЕ ПОСЛАНИЕ ТУРЕЦКОГО СУЛТАНА НЕМЕЦКИМ ВЛАДЕТЕЛЯМ И ВСЕМ ХРИСТИАНАМ» (1663—1664 г.). К ВОПРОСУ О РАСПРОСТРАНЕНИИ ПЕРЕВОДОВ ЕВРОПЕЙСКИХ ПАМФЛЕТОВ ИЗ ПОСОЛЬСКОГО ПРИКАЗА В РУКОПИСНЫХ СБОРНИКАХ] //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 4 (30). С. 80-89.
• Шамин С. М. ПОЛЬСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПАМФЛЕТ В РОССИИ XVII СТОЛЕТИЯ: ПАРОДИЙНАЯ ПЕРЕДЕЛКА МОЛИТВЫ «ОТЧЕ НАШ» ИЗ ДЕЛА С КУРАНТАМИ 1672 г. //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2011. № 1(43). С. 107—111.
• Шамин С. М. Памфлет «Рассечение Европы» из дела с курантами 1672 г.//Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2011. № 3 (45). С. 134—135.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Памфлет

Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.