Постфактум

Постфактум / PostFactum Неправительственная служба новостей и информации
Логотип агентства (1992)
Главный редактор	Глеб Павловский
Штатные корреспонденты	более 100
Дата основания	март 1989 года
Дата закрытия	1996
Основатель	Владимир Яковлев, Глеб Павловский
Язык	русский, английский
Главный офис	Россия Россия, Москва, 123848, ул. 1905 года, д. 7.

«Постфа́ктум» (от лат. post factum, «после сделанного») — существовавшее в Москве в 1989—1996 годах и получившее широкую известность первое частное информационное агентство СССР, «неправительственная служба новостей и информации».

Основание

Идея создания специализирующегося на оказании информационных услуг кооператива, а по сути — независимого информационного агентства, родилась у корреспондента журнала «Огонёк» Владимира Яковлева (в будущем — основателя газеты «Коммерсантъ») и обозревателя (с 1991 года — главного редактора) журнала «Век XX и мир» Глеба Павловского осенью 1987 года.

ИА «Постфактум» (изначально — телетайпное агентство «Постфактум») было основано на базе учреждённой ими же и работавшей с конца 1987 года Справочно-информационной службы «Факт» в марте 1989 года при содействии главы Союза объединённых кооперативов СССР Владимира Тихонова. «Факт» был ориентирован на кооперативы, он предоставлял адреса и телефоны фирм по заданным заказчиком критериям, издавал справочную литературу, нормативные акты и документы, оказывал юридическую помощь. Принцип работы предприятия Владимир Яковлев позже формулировал так:

Все правильные журналистские проекты имеют особенность притягивать к себе информацию… Есть два способа сбора информации: если информация нужна вам, то вы берёте руки в ноги и ходите по городу. Но если кроме вас ещё кому-то нужно, чтобы эта информация у вас была, то вам просто нужно заявить о своём существовании. Мы заявили, и информацию нам стали приносить. Позже «Факт» трансформировался в информационное агентство «Постфактум». Мы решили собирать честные новости и сообщать о них людям.

Председателем совета директоров информационного агентства «Постфактум» и его главным редактором стал Глеб Павловский. Он рассказывает:

Не знаю, в каком состоянии алкогольного бесчувствия мы с Яковлевым выдумали такое название, потому что, согласитесь, для агентства новостей принцип post factum звучит странновато.

Деятельность

Впервые «Постфактум» публично заявил о себе в мае 1989 года в дни I Съезда народных депутатов СССР, куда был официально аккредитован его репортёр.

Продукты

Информационное агентство в ежедневном режиме публиковало сводки политических и экономических новостей, справочную информацию. В дополнение к этому еженедельно выходили ньюслеттеры «Постфактума» с оперативной аналитикой и полузакрытой документацией для становящегося на ноги бизнеса в СССР.

С осени 1989 года в «Постфактуме» приступили к формированию корреспондентской сети на местах. В пору своего расцвета эта сеть насчитывала более 100 собственных корреспондентов, правда, по признанию Павловского, она не окупалась. Режим генерации постоянной ленты новостей был запущен с января 1990 года. С осени 1992 года агентство сосредоточилось на круглосуточном освещении событий в регионах России и странах СНГ в режиме получасовых сводок. Каждые сутки подписчики получали до 150 информационных сообщений, а дважды в день — экономические сводки.

Распространение продуктов агентства по подписчикам было организовано по договорам с редакциями СМИ посредством телетайпов и факсов, а для тех из них, у кого таких возможностей не было, курьерской доставкой распечаток в пакетах. Основное техническое обеспечение «Постфактума» (контейнер с компьютерами, факсами и копировальными аппаратами) было предоставлено структурами, аффилированными с Фондом американского финансиста Джорджа Сороса.

Своим основным конкурентом в ИА «Постфактум» видели «Интерфакс» Михаила Комиссара, основанный несколькими месяцами позже, но в итоге оказавшийся успешнее. В начале же 1990-х годов оба агентства по цитируемости шли вровень.

Бизнес-модель

Сперва предполагалось, что «Постфактум» должен был обслуживать только «Коммерсантъ», но от этой идеи по экономическим причинам быстро отказались. Несмотря на то, что лента «Постфактума» редакциям других крупных СМИ не продавалась (на неё подписывали бесплатно в целях продвижения), модифицированная бизнес-модель существования информационного агентства предусматривала в качестве перспективной основной клиентуры именно редакции СМИ — когда агентство обеспечивает их новостями, а редакции оплачивают его работу.

Но это оказалось просчётом и, по словам Глеба Павловского, привело к структурным конфликтам: СМИ не желали получать новости из единственного источника, а предприниматели в обмен на оплату требовали тот или иной полезный продукт, а не новостной поток как таковой.

Закат

Летом 1992 года, когда стало ясно, что информационное агентство в экономическом смысле является постоянной обузой для «Коммерсанта», оба предприятия начали самостоятельное существование, а пути двух их основателей — Яковлева и Павловского — окончательно разошлись. В это же время Глеб нашёл новый общий интерес со стремительно разбогатевшим бывшим сотрудником кооператива «Факт» мультимиллионером Ильёй Медковым, главой «Прагма-банка». Медков был заинтересован в возможности вмешиваться в редакционную политику основных информационных агентств России в обмен на финансовую поддержку и стал основным инвестором ИА «Постфактум».

17 сентября 1993 года 26-летний банкир Илья Медков был убит. С 21 сентября вступило в финальную стадию противостояние реформаторов Бориса Ельцина и Верховного Совета РСФСР, закончившееся расстрелом Белого дома в Москве 3—4 октября. За день до этого, 2 октября, газета «Советская Россия» опубликовала «Заявление руководителя агентства „Постфактум“ Глеба Павловского», в котором, в частности, говорилось:

С момента переворота — с 20 часов 21 сентября — государственные СМИ установили полный контроль за сообщаемыми гражданам сведениями… Для профессионала ясно, что государственные информационные программы радио и телевидения, оставшиеся… единственным источником оперативной информации для российских граждан, подвергаются жёсткой повседневной цензуре. В её основе — система давления, коррупции и конформизма, давно насаждаемого правительством в журналистской среде…

Я оставляю все административные должности, которые занимал в агентстве. Положение частного лица представляется мне более естественным для противодействия той угрозе интеллектуальной и политической свободе, в какую вырастает режим личной власти Ельцина. Я абсолютно уверен в профессионализме моих коллег и в том, что они отстоят свою журналистскую независимость, пойдя ради этого на необходимые компромиссы. А я от компромиссов устал.

Таким образом Глеб Павловский ушёл с должности председателя совета директоров «Постфактума» (в 2011 году он охарактеризовал это как «жест отчаяния, а не политика»), однако остался совладельцем и учредителем агентства. После отставки он, по собственной характеристике, сохранял к убыточному агентству «довольно неопределённое отношение».

Ликвидация

К концу 1994 года большая часть деятельности «Постфактума» оказалась свёрнута. В это время инвесторами информационного агентства оставались структуры-преемницы «Прагмы» Медкова, после чего, по версии Павловского, «Постфактум» был у них выкуплен и закрыт. Часть команды информагентства (в частности, Максим Мейер, Андрей Виноградов, Кирилл Танаев, Симон Кордонский, Денис Драгунский и др.) ушла вслед за Павловским, многие из них — в возникший летом 1995 года Фонд эффективной политики.

Согласно данным РИА «Новости», в 1994 году «Постфактум» был приобретён аффилированным с «Прагма-банком» бизнесом, а в 1996 году прекратил активную работу. В июне 1996 года «Коммерсантъ» сообщал о перебоях с поступлением заказчикам сводок новостей от этого информагентства, хронических невыплатах зарплат его сотрудникам, слухах о финансовых трудностях предприятия, отключении связи в его офисе и др. Тогдашний гендиректор «Постфактума» Владислав Дорофеев в ответ рассказывал, что агентство имеет право изменять количество выпускаемой информации без предварительного уведомления клиентов (подобно тому, как газеты и журналы порой изменяют число страниц), что технические остановки связаны с переездом и переходом на новые технологии, а зарплаты задерживают во многих компаниях.

Одно из последних упоминаний о работе агентства датируется 1998 годом, когда на сервере интернет-провайдера «Ситилайн» появилась объединённая новостная лента СМИ, близких к Борису Березовскому — ОРТ, Агентства политических новостей и «Постфактума».

Адрес

Агентство за свою историю сменило несколько адресов. Описание дороги до здания по адресу: Россия, Москва, 117926, 5-й Донской проезд, д. 21Б, корп. Ю, где располагался «Постфактум», позже вошло в главу «Дорога Между Гаражами» повести «Чёрный и зелёный» писателя Дмитрия Данилова, в то время одного из сотрудников агентства. Юридически АОЗТ «Постфактум» было зарегистрировано по адресу: Россия, Москва, Хорошевское шоссе, д. 41. Фактически же оно в последние годы своей активности занимало 6 этаж здания по ул. 1905 года, д. 7. В этом же здании находятся редакции некоторых московских СМИ, в том числе газеты «Московский комсомолец».

Отрывок, характеризующий Постфактум

Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.