Кун, Рихард

Рихард Кун
нем. Richard Johann Kuhn
Место рождения:	Вена, Австрия
Место смерти:	Гейдельберг, Германия
Научная сфера:	биохимия
Место работы:	Высшая техническая школа, Гейдельбергский университет
Награды и премии:	Нобелевская премия по химии (1938)

Рихард Кун (нем. Richard Johann Kuhn; 3 декабря 1900, Вена — 31 июля 1967, Хайдельберг) — немецкий химик и биохимик.

Биография

Учился (1919—1922) и работал в Мюнхене у Р.Вильштеттера. С 1926 года профессор в Высшей технической школе и директор Химического института в Цюрихе. С 1928 года профессор Гейдельбергского университета и руководитель химического отделения в институте Макса Планка.

Основные работы

Установил строение и осуществил синтез многих природных веществ (в том числе около 300 растительных пигментов). Изучал связь химического строения ненасыщенных соединений с их физическими (оптическими, магнитными и диэлектрическими) свойствами. В 1944 году синтезировал боевое отравляющее вещество зоман.

Изображен на почтовой марке Австрии 1992 года.

Награды и премии

• Медаль Котениуса (1937)
• Нобелевская премия по химии (1938) за работы по каротиноидам и витаминам.
• Медаль Вильгельма Экснера (1952)
• Премия столетия (1962)

Память

22.01.2009 г. Международный астрономический союз присвоил имя Рихарда Куна кратеру на обратной стороне Луны.

Сочинения

• в рус. пер.: Ферменты, М.— Л., 1932 (совм. с К Оппенгеймером)
• Вещества, стимулирующие оплодотворение и определяющие пол у растений и животных, «Успехи современной биологии», 1941, т. 14, в. 1.

Литература

• Farber Ed., Nobel prize winners in chemistry, L.—N. Y., 1963.

Отрывок, характеризующий Кун, Рихард

«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.