Розен, Андрей Фёдорович

Андрей Фёдорович Розен
нем. Johann Andreas Magnus von Rosen
Дата рождения	21 сентября 1773(1773-09-21)
Место рождения	имение Асс (Килтси), Везенбергский уезд, Эстляндская губерния
Дата смерти	1828(1828)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	кавалерия
Звание	полковник
Командовал	Гродненский гусарский полк, крепость Баку
Сражения/войны	Война Второй коалиции, Русско-турецкая война 1806—1812, Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг., Кавказская война, Русско-персидская война 1826—1828
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1810), Орден Святой Анны 2-й ст. (1810), Золотое оружие «За храбрость» (1810), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1813), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1814)

Барон Андрей Фёдорович Розен (1773—1828) — участник Наполеоновских войн, бакинский комендант.

Происходил из лифляндских дворян, сын барона Иоакима-Фридриха Розена и его первой жены Марии-Доротеи-Сидонии урождённой фон Стернстраль; родился в 1773 году.

Получил домашнее образование и в 1787 году поступил в лейб-гвардии Конный полк капралом, в 1790 году был произведён в вахмистры, а 19 марта 1792 года пожалован поручиком и кавалергардом. 6 декабря 1796 года, при расформировании Кавалергардского корпуса императрицы Екатерины II, Розен был переведен в Кинбурнский драгунский полк. С этим полком барон Розен участвовал в Швейцарском походе Суворова и был в делах при местечке Винтертуре и при Дизенгофене.

Переведённый в 1802 году в Стародубовский кирасирский полк, из которого 21 мая 1803 года назначен был с эскадроном для вновь формируемого Переяславского драгунского полка, Розен вскоре вышел в отставку с чином майора.

Через три года, с началом кампании против турок, барон Розен вновь поступил на службу в Переяславский драгунский полк. Он находился при занятии крепости Килии (9 декабря 1806 года), при Карманкуе (29 января 1807 года) с четырьмя эскадронами Переяславского полка и при Измаиле. В 1807 году Розен был переведён в Смоленский драгунский полк, в 1810 году участвовал в обложении и покорении Силистрии, был при обложении Шумлы и в делах при ней, при Екистамбуле, при Батине, при сдаче Рущука и Журжи и под Никополем и за отличие был награждён орденами св. Владимира 4-й степени, св. Анны 2-й степени и золотой саблей с надписью «За храбрость» (19 ноября 1810 года).

В 1809 году Розен был назначен адъютантом к фельдмаршалу князю А. А. Прозоровскому, а после кончины последнего определен был в Александрийский гусарский полк.

В Отечественную войну 1812 года он участвовал в делах при Кобрине, Городечне, Кайданах, Борисове и под Плещеницами, 1 января 1813 года был откомандирован в корпус барона Винцингероде, где командовал отрядом казачьих полков, и участвовал в деле при Калише, а затем при Люцене. В том же 1813 году произведенный, за отличия в делах против неприятеля, в подполковники, он уже через 2 месяца (20 апреля 1813 года) получил чин полковника и сражался при Бауцене, Гросберене, Торгау, Денневице, где при преследовании неприятеля взял в плен две колонны пехоты и 6 орудий, за что 24 сентября награждён был орденом св. Георгия 4-й степени (№ 2682 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова)

За отличие в сражении с французами при Денневице и Торгау.

2 сентября он участвовал в деле при местечке Деличе, в атаке на французский конно-егерский полк, взятый почти целиком в плен; в Битве народов под Лейпцигом он получил в левую ногу контузию от картечи, при переправе через реку Эльк 2 ноября напал на французский отряд, взял в плен 158 человек и одно орудие, а затем взял 3 «фортирес» и шанцы с 3 офицерами и 280 человек гарнизона; 4 ноября разбил французский отряд и взял в плен 2-х штаб-офицеров, 380 человек нижних чинов и 3 орудия; через четыре дня над устьем реки Золткомн, у Северного моря, взял береговое укрепление с 15 орудиями и гарнизоном из 170 человек, французский корабль с начальником и 198 «разных Нидерландских чиновников».

В 1814 году барон Розен участвовал в занятии Суассона, был в битвах при Краоне, под Лаоном, при занятии Реймса, в делах при Сен-Дизье и Бериндюн; 7 марта он был с отрядом при местечке Чернычеках и Зардыне и при занятии города Браке, за что и награждён был орденом св. Владимира 3-й степени.

9 января 1816 года назначен был командиром Гродненского гусарского полка и 23 октября 1819 года отчислен был по кавалерии.

Назначенный в 1825 году комендантом крепости Баку, барон Розен выдержал блокаду её, когда в 1826 году Гуссейн-Хан, при поддержке персов, обложил Баку с суши. Обеспеченный продовольствием, гарнизон крепости решил защищаться до последней крайности, — но он был малочислен и состоял из людей старых; поэтому комендант принужден был вооружить нестроевых и армян; всех их едва хватало для нахождения при батареях и орудиях, а стены крепости оставались даже без караулов. Несмотря на это, крепость все-таки удержалась до октября, когда прибыло подкрепление из двух рот Каспийского батальона и облегчило положение Баку. Сам Розен искусно расположил гарнизон и с успехом делал вылазки из осаждённой крепости. Гуссейн-Хан с персидскими войсками несколько ходили на приступ, но всякий раз был отбиваем. Успехи Ермолова в нагорном Азербайджане и движение Краббе из Дагестана вынудили персов снять блокаду и отойти в Карабах, так что население вскоре мало-помалу возвратилось в свои жилища, и Бакинская и Кубинская области были успокоены.

А. П. Ермолов доносил императору Николаю I 15 ноября 1826 года:

«Осматривая Бакинскую крепость, нашел я оную в весьма хорошем состоянии. Во время возмущения провинции, когда подосланный Аббас-Мирзой прежний владетель, убийца покойного генерала князя Цицианова, собравши жителей более 3000, подошел к крепости, комендант оной… барон Розен 5-й с отличным благоразумием расположил малочисленный гарнизон, который отправлял службу с величайшим усердием и исправностью; сделано было несколько вылазок с наилучшим усердием и успехом. Он выслал из города многих неблагонамеренных людей, таковых, из семейств которых по несколько лиц находилось уже при владетеле Гуссейн-Кули-Хане, чем водворил в крепости совершенное спокойствие и порядок. Поведение полковника барона Розена 5-го оправдало опытность его, долговременным служением приобретенную, и показало его, как офицера бдительного и неутомимого»

.

За защиту Баку барон Розен награждён был не в зачет годовым жалованьем.

Скончался барон Розен в конце 1828 года, в приказе от 10 мая 1829 года он был исключён из списков умершим; он был холост, «недвижимого имения и крестьян» не имел.

Источники

• Долгоруков П. В. Российская родословная книга. Часть 3. СПб., 1856
• Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За храбрость». Списки кавалеров 1788—1913. М., 2007
• Потто В. А. Кавказская война. Т. 3. Ставрополь, 1993
• Розен, Андрей Федорович (Бакинский комендант) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Розен, Андрей Фёдорович

– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.