Ротру, Жан

Для термина «Ротру» см. также другие значения.

Жан Ротру́́ (фр. Jean Rotrou; 21 августа 1609, Дрё — 28 июня 1650, Дрё) — французский поэт и драматург. В середине XVII века его пьесы пользовались успехом, сравнимым с успехом Корнеля.

Биография

Ротру был выходцем из семьи судейских чиновников. Обучался праву в Нормандии и Париже, получил должность адвоката парижского парламента. Драматургией занялся между 1626 и 1628 годами. Наряду с Корнелем — к которому относился с восхищением, но не принял никакого участия в «Споре о Сиде» — пользовался покровительством со стороны Ришелье. Чрезвычайно плодовитый драматург, Ротру, видимо, создал менее чем за двадцать пять лет около полусотни пьес (сохранилось тридцать пять). После 1639 года вернулся в родной город, где служил высокопоставленным чиновником.

Кончина драматурга

С декабря 1649 года в Дрё свирепствовала эпидемия тифа, которая унесла жизни десятой части всех горожан. Несмотря на увещевания родных и друзей, Ротру отказался покинуть город и стал жертвой эпидемии.

Творчество

Первая пьеса Ротру — «Ипохондрик» («L’Hypocondriaque») — была поставлена в 1628 году. Годом позже он подписал контракт с директором Бургундского отеля Бельрозом, в соответствии с которым театр брал на себя обязательство ставить все пьесы Ротру при условии, что тот не станет их публиковать. («И в этой самой зале когда-то славного Ротру они играли!» восклицает один из персонажей комедии Ростана «Сирано де Бержерак».

В 1636 году была принята новая, более мягкая формулировка договора, предоставлявшая драматургу почти полную свободу.

Жанры

Ротру считается приверженцем испанской театральной традиции; большинство его пьес представляют собой подражания или переработки произведений Лопе де Веги, Рохаса и других испанских драматургов. В его творчестве доминируют трагикомедии (всего 17 пьес снабжено соответствующим подзаголовком). Кроме того, наряду с Корнелем Ротру возродил на французской сцене жанр комедии («Прекрасная Альфреда», «La Belle Alphrède», 1636), писал пасторали («Диана», «Селимена»), трагедии в античном духе («Умирающий Геракл» по Сенеке, «Антигона» по Софоклу). Две из комедий Ротру представляют собой переложения пьес Плавта, причём одна из них — «Двое Созиев» («Les Sosies», 1638) — повлияла на Мольера в «Амфитрионе». В «Двоих Созиях» и «Умирающем Геракле» ощущается стремление к созданию регулярной классицистической пьесы (под влиянием Жана Шаплена). Однако в целом зрелищный сценический мир Ротру, не вписываясь в рамки классицистических правил, представляет собой феномен культуры барокко.

Вершины творчества

К наиболее известным пьесам Ротру относятся «Истинный Святой Генезий» (Le Veritable Saint Genest, впервые поставлен в 1646), «Венцеслав» (Venceslas, 1648) и «Хосров» (Cosroès, 1649). Первая из этих пьес основана на сакральной комедии Лопе де Веги «Истинное в притворстве» (1608) и отчасти навеяна «Полиевктом» Пьера Корнеля. Герой пьесы, древнеримский актёр Генезий, исполняя перед императором Диоклетианом роль казненного христианина-мученика (театр-в-театре), по ходу спектакля сам переживает религиозное обращение. Обнаружив это, император подвергает Генезия жестоким пыткам и казнит его.

Трагикомедия «Венцеслав» — переработка испанской комедии Франсиско де Рохаса Соррильи «Королю нельзя быть отцом». Коллизия пьесы соответствует излюбленному классицистами конфликту родительской любви и государственного долга. Принц Владислав, ослеплённый любовью, по ошибке убивает (вместо своего мнимого соперника) собственного брата, инфанта Александра. Король Венцеслав сначала намеревается казнить сына, а затем спасает его, отрекшись от трона и сделав Владислава своим наследником.

«Венцеслав» в «Красном и чёрном»

Главный герой романа Стендаля «Красное и чёрное» Жюльен Сорель, приговорённый к смертной казни, припоминает цитату из «Венцеслава»:

Владислав:
…Душа моя готова.
Король (отец Владислава):
И плаха также. Неси главу свою.

—

«Венцеслав» в России

Вольный перевод первого акта трагикомедии (он был выполнен близким к декабристам поэтом А. А. Жандром по совету А. С. Грибоедова) вышел в России в 1825 году, отрывки из третьего акта — в 1830 году; остальная часть перевода утрачена. Ни постановка, ни полная публикация текста не были разрешены царской цензурой. Пьеса привлекла внимание Пушкина. В письме П. А. Катенину из Михайловского (первая половина сентября 1825 года) Пушкин писал: «Как ты находишь первый акт „Венцеслава“? По мне чудно-хорошо. Старика Rotrou, признаюсь, я не читал, по-гишпански не знаю, а от Жандра в восхищении».

Именно из неопубликованного четвёртого акта перевода Жандра позаимствовал Лермонтов эпиграф к одному из самых знаменитых своих стихотворений — «Смерть Поэта»:

Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.

По словам известного историка литературы Николая Балашова, «чтобы понять всю трагическую силу эпиграфа, нужно иметь в виду, что король у Рохаса — Ротру не сумел разумно выполнить наказ: „Будь справедлив и накажи убийцу!“ — и был лишен власти восставшим народом». Эпиграф был воспринят Николаем I как величайшая дерзость, тем более что в намерения царя вовсе не входила столь суровая расправа с Дантесом. Можно сказать, что именно эпиграф, наряду с заключительной частью стихотворения, явился одной из причин ареста и ссылки Лермонтова.

Мнение Жан-Люка Годара

В своём интервью 1992 года знаменитый французский кинорежиссёр Жан-Люк Годар весьма язвительно отозвался о Ротру:

Были классики. Одни получше, другие похуже. Скверных классиков отвергали, примерно как сейчас, когда перестают читать Ротру, а Расина пока ещё читают…

—

Интересные факты

• Сюжет «Ипохондрика» был использован Гёте в необычной «психотерапевтической» музыкальной пьесе «Лила» (1777).
• Название обширного эссе Жан-Поля Сартра о скандально известном писателе Жане Жене (1952), задуманного как введение к собранию сочинений Жене, отчасти позаимствовано у Ротру: «Святой Генезий, комедиант и мученик».

Литература

• Иванова Т. Об эпиграфе в стихотворении Лермонтова «Смерть поэта» // «Вопросы литературы». — 1970. — № 8. — С. 91—105.
• Chardon H. La Vie de Rotrou, mieux connue. — Genève: Slatkine Reprints, 1970.
• Morel J. Jean Rotrou, dramaturge de l’ambiguïté. — P.: Klincksieck, 2002. — ISBN 978-2-252-03370-8.
• Vuillemin J.-C. Baroquisme et théâtralité: le théâtre de Jean Rotrou. — P. — Seattle, 1994.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Жан Ротру
• Ротру Жан де — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание). Михайлов А. Д..
• [slovari.yandex.ru//Лит.%20энциклопедия/Ротру/ Ротру] — статья из Литературной энциклопедии 1929—1939 (автор — С. М—ский)

Отрывок, характеризующий Ротру, Жан

– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему: