Семпер, Наталья Евгеньевна
Поделись знанием:
Н. Е. СемперБыла арестована в июле 1949 года, сидела на Лубянке, в Бутырках. Восприняла случившееся как необходимую в период душевного кризиса перемену («Я допускаю возможность существования разумной космической силы, определяющей ритмы жизни» — «…нужна была кардинальная перемена, и она явилась в форме ареста»[5]). Осуждена по статье 58-10 на 10 лет, отправлена в Вятлаг (1950—1955).
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
| Наталья Евгеньевна Семпер (Соколова) | |
 | |
| 1936 | |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Отец: | |
| Мать: |
Соколова (урожд. Эверт), Татьяна Александровна |
Натáлья Евгéньевна Сéмпер (Соколóва) (1911—1995) — переводчик, художник, мемуарист.
Содержание
Биография и творчество
Потомок старинных московских семей (родственники по отцу — фабриканты и меценаты братья Поляковы)[1], дочь московского художника Е. Г. Соколова и балерины Большого театра Т. А. Эверт, она была разносторонне одарена — владела многими европейскими и восточными языками, знала философию и культуру Востока, писала стихи, рисовала. Считая своё имя слишком обыденным, ещё в 15 лет придумала себе имя Нелли Семпер, которым позднее подписывала все свои работы, и за которым стоял некий образ независимой англичанки-путешественницы, оказавший влияние на её становление и так или иначе сопутствовавший ей всю жизнь.
Автор воспоминаний об академической и театральной жизни Москвы 1920-х — 1930-х годов (учёба на Высших курсах новых языков при 2-м МГУ (ВКНЯ; 1928—1930) и Московском институте новых языков (МИНЯ), работа переводчиком и референтом во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей (ВОКС; 1935—1938)), а также о писателе С. Д. Кржижановском[2], Москве во время войны, об однокамерницах на Лубянке, строительстве канала «Волга—Москва», лагере[3][4]. Написанные незадолго до смерти, мемуары не закончены (повествование доведено до 1959 года).
|
Эти записки предназначены для возможного читателя XXIII века, интересующегося нашей эпохой (если человечество будет жить и читать). Я не касаюсь мировых событий и великих людей — о них историки напишут немало. <…> Я только среднего уровня «свидетель перемен», так сказать фотограф от литературы, решивший заснять своё ближайшее окружение. <…> Мне жаль всех живших, навсегда утративших имя, бесследно утонувших в потоке истории «от Ромула до наших дней». Каждая личность — фасетка, зеркальце, отражающее действительность. |
|
Н. Е. Семпер
Тюрьма и лагерь не только не сломили её, но сделали ещё более неуязвимой («Жизнь интересна повсюду» — «Работу я люблю, а природа в лагере была замечательная. А какие разнообразные лица!»[6]), став опытом обретения радости и единения с миром: «Как росток пшеницы из мёртвого тела Осириса, во мне вдруг проросла воля к жизни… Я начала приводить в порядок внутренний хаос, растаскивать груды обломков крушения и расчищать строительную площадку»[7]; «Сострадание можно осуществить на каждом шагу, а разделить со-радование не с кем, удаётся очень редко. Большинство людей приписывают оптимизм эгоизму, радость жизни здоровому телу и не приемлют этот светлый дар»[8].
Освобождена в апреле 1955 года. Для людей, отвыкших «от борьбы за существование на воле и от своей собственной личности, сведённой к нулю», «переход к нормальной жизни бывал иной раз сложнее, чем пребывание на Архипелаге»[9]. Знакомые ожидали увидеть «тощего „доходягу“ с надломленной душой, а я влилась в их быт как бродящее вино, поразительно счастливая и здоровая»[10].
После возвращения из лагеря зарабатывала на жизнь уроками английского, немецкого, французского языков, рефератами для ИНИОН РАН, графическими работами и др. Писала регулярные обзоры литературы по египтологии в «Вестник древней истории»[11][12]. Она «всегда предпочитала материальные трудности — „хомуту“, и поэтому нигде не служила», и считала, что «прожила жизнь счастливого человека, полную в молодости интересных встреч, катастроф, обретений, потерь… прожила так, как хотелось, несмотря на материальные и житейские препятствия»[13].
Воспоминания Н. Е. Семпер (Соколовой) распространялись в самиздате, автограф хранится в Рукописном отделе Государственного Литературного музея.
Критика
Первые публикаторы текста считают, что самым главным талантом автора «был талант любви к жизни — к путешествиям, новым знакомым, ярким краскам и тому тайному, сокровенному, что незримо руководит человеческими судьбами».
Когда читаешь воспоминания Н. Е. Семпер, не оставляет удивительное ощущение: казалось бы, перед тобой проходит жизнь, своими основными вехами мало чем отличающаяся от жизни многих интеллигентов, родившихся в начале века, — детство с обязательной рождественской ёлкой, революция, трудный быт, коммуналки, новые порядки, попытка найти свою нишу среди всеобщей «коммунизации», репрессии, коснувшиеся близких, собственный арест, лагерь… — и вместе с тем это какая-то фантастическая феерия; сквозь «портреты» и «пейзажи» проступают черты романа, ибо Н. Е. обладала особенным даром — в каждом явлении жизни видеть сюжет, в каждом встретившемся человеке — абсолютную его уникальность.— [14].
Отмечая в ХХ столетии тенденцию выхода на первый план традиционно маргинального жанра документальной прозы, исследователь Н. П. Крохина называет книгу Н. Е. Семпер-Соколовой «одним из показательных образцов жанра воспоминаний ХХ века», рассматривая её в контексте таких образцов жанра, как дневники М. М. Пришвина, «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, мемуары «Люди, годы, жизнь», И. Эренбурга, записки «В своём углу» С. Н. Дурылина, «Запечатлённое время» А. Тарковского и др.[4]
Нет необходимости сочинять роман, «придумывать образы и ситуации… — эпоха и без того остросюжетна». <…> Задача автора — в потоке истории, в водовороте жизни запечатлеть неповторимые человеческие «я», дать «картину жизни обыкновенных и не совсем обыкновенных людей в этом абсурдном веке, совместившем небывалое расширение сознания — космического, научно-технического и личного с провалом в бессмысленное варварство двух мировых войн и десятка подлых и кровожадных диктатур». Автором движет фёдоровская жалость к миллионам неведомых, неповторимых «я», которых стремнины и водовороты жизни несут «в Ниагару забвения»[15]. Задача памяти — сохранить частицу бытия тех, кого давно нет в живых.
Несмотря на «богатую фактографию» автобиографического повествования, «доминирующую линию воспоминаний» исследователь видит в «становлении независимой личности, излучающей радость и волю к жизни», сумевшей вобрать и соединить в себе мировую культуру Востока и Запада разных эпох.
Автор этой жизнетворческой повести предстаёт ярчайшим носителем космического сознания в его разнообразных проявлениях — это и интерес к высшей метафизике, универсализму, чувство абсолютной реальности и мировой гармонии, потребность сорадования и растворения в жизни природы. Важнейшим проявлением творческих энергий мира становится культура: приобщение к мировой культуре и особенный интерес к Востоку с его диффузным пониманием личности, с его универсализмом. Перед нами реализованное «художество жизни», человек значительной и исключительной внутренней судьбы, открытость свободе и радости бытия, потому Н. Е. и называла себя счастливым человеком[4].
Напишите отзыв о статье "Семпер, Наталья Евгеньевна"
Примечания
- ↑ См.: [www.bogorodsk-noginsk.ru/rodoslovie/poljakov.html Поляковы. Главная родословная. Богородские и московские купцы]
- ↑ Семпер, Н. Е. Человек из Небытия: Воспоминания о С. Д. Кржижановском. 1942—1949 // Кржижановский, С. Д. Возвращение Мюнхгаузена : Повести; Новеллы; Воспоминания о Кржижановском / сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. В. Перельмутера. — Л.: Худож. лит., 1990. — ISBN 5-280-02351-5.
- ↑ Фрагменты впервые опубликованы в журнале «Дружба народов» (см.: [magazines.russ.ru:81/druzhba/site/history/ann.html Аннинский, Л. Десять лет, которые растрясли мир: «Дружба народов», 1989—1999]); книжное изд.: Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи: частные воспоминания о XX веке / сост. Э. Уткина. — М.: Моск. учебники и картолитография, 2007. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-7853-0842-8.
- ↑ 1 2 3 Крохина, Н. П. [www.science-education.ru/115-11943 «Художественное произведение жизни» как ценность] // Совр. проблемы науки и образования : научный журнал. — 2014. — № 1. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2070-7428&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2070-7428].
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 300.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 320.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 314.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 359.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 374.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 376.
- ↑ [racs.igh.ru/VDI_Index.pdf Указатель материалов, опубликованных в «Вестнике древней истории» в 1937—2012 гг.] / авт.-сост. И. С. Архипов, Е. В. Ляпустина, Е. И. Соломатина, С. А. Степанцов; отв. ред. С. Ю. Сапрыкин. — М.: Институт всеобщей истории РАН, 2012. — 338 с. — ISBN 978-5-94067-373-6.
- ↑ [www.egyptology.ru/thematic.htm Египтологический изборник]
- ↑ Семпер (Соколова), Н. [magazines.russ.ru/druzhba/1997/2/sem.html Портреты и пейзажи: Частные воспоминания о XX веке. (Начало)] // Дружба народов : журнал / публ. и подгот. текста М. А. Давыдова и Е. Д. Шубиной. — 1997. — № 2.
- ↑ Семпер (Соколова), Н. [magazines.russ.ru/druzhba/1997/2/sem.html Портреты и пейзажи: Частные воспоминания о XX веке. (Начало)] // Дружба народов : журнал / публ. и подгот. текста М. А. Давыдова и Е. Д. Шубиной. — 1997. — № 2.
- ↑ Семпер-Соколова, Н. Е. Портреты и пейзажи…, 2007, с. 3.
Публикации
Воспоминания
- Семпер (Соколова) Н. [magazines.russ.ru/druzhba/1997/2/sem.html Портреты и пейзажи: Частные воспоминания о XX веке. (Начало)] / Публ. и подгот. текста М. А. Давыдова и Е. Д. Шубиной // Дружба народов : журнал. — 1997. — № 2.</span>
- Семпер (Соколова) Н. [magazines.russ.ru/druzhba/1997/3/sem.html Портреты и пейзажи: Частные воспоминания о XX веке. (Окончание)] / Публ. и подгот. текста М. А. Давыдова и Е. Д. Шубиной // Дружба народов : журнал. — 1997. — № 3.</span>
- Семпер Н. [sites.utoronto.ca/tsq/09/semper09.shtml Лицом к лицу с мечтой: Воспоминания о Хидзиката Ёси (1933—1937)] / Публ. М. Давыдова, вступ. ст. B. Перельмутера) // Toronto Slavic Quarterly: Academic Electronic Journal in Slavic Studies. — Toronto. — № 47.</span>
Научные обзоры
- Семпер Н. Е. Новые статьи по египтологии: (Аннотации) // Вестник древней истории : журнал. — 1958. — № 2. — С. 168–183.
- Семпер Н. Е. Новые книги и статьи по египтологии: (Краткие аннотации) // Вестник древней истории : журнал. — 1958. — № 4.— 1960. — № 1.
- Семпер Н. Е. Новая советская литература по египтологии (1961–1963 гг.) // Вестник древней истории : журнал. — 1964. — № 4. — С. 168–183.
- Семпер Н. Е. Новая иностранная литература по египтологии: (Библиографический обзор) // Вестник древней истории : журнал. — 1974. — № 3. — 1975. — № 3. — 1976. — № 3. — 1977. — № 3. — 1978. — № 3. — 1979. — № 4. — 1981. — № 1. — 1983. — № 1. — 1985. — № 1.
- Семпер Н. Е. Новая иностранная литература по египтологии: (Краткие аннотации) // Вестник древней истории : журнал. — 1961. — № 1. — 1962. — № 1. — 1963. — № 1. — 1969. — № 1. — 1970. — № 1. — 1973. — № 1.
- Семпер Н. Е. [annales.info/egipet/vipper74.htm Випперовские чтения – 74] // Вестник древней истории : журнал. — 1974. — № 4.
- Семпер Н. Е. VIII Всесоюзная конференция по древнему Востоку // Вестник древней истории : журнал. — 1980. — № 2.
Другое
- Абрамович Р. А., Рубинштейн Р. И., Семпер Н. Е., Хмелев А. Н. Инсценировки на исторические темы: Пособие для учителей по внекл. работе / Вступ. ст. Ф. П. Коровкина. — М.: Просвещение, 1974. — 151 с. — 40 000 экз. (Пособие для учителей 5—6-х классов, руководителей исторических кружков с детально разработанными программами четырёх вечеров-спектаклей: по Древнему Египту, Вавилону, Древней Греции и Средневековью.)
Литература
- Усина Э А. Наталья Евгеньевна Соколова-Семпер // Памятники и люди / Сост. В. Я. Гельман, О. П. Дюжева, Ю. А. Савельев и др.; ГМИИ им. А. С. Пушкина. — М.: Вост. лит., 2003. — С. 309—313. — ISBN 5-02-018341-5.
Ссылки
- [www.memo.ru/b/8607.html На сайте «Мемориала»]
- [www.vyatlag.ru/blog/2013-04-19-9420 Из воспоминаний жителей Вятлага (на сайте «Вятлаг»)]
Отрывок, характеризующий Семпер, Наталья Евгеньевна
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
