Синадино, Пантелеймон Викторович

Пантелеймон Викторович Синадино
Дата рождения:	17 июля 1875(1875-07-17)
Дата смерти:	1941(1941)
Гражданство:	Российская империя Российская империя, Королевство Румыния Королевство Румыния
Образование:	Киевский университет
Род деятельности:	член Государственной думы II, III и IV созывов от Бессарабской губернии
Пантелеймон Викторович Синадино на Викискладе

Пантелеймо́н Ви́кторович Синади́но (1875—1941) — кишиневский городской голова в 1905—1910 годах, член Государственной думы от Бессарабской губернии.

Биография

Греческого происхождения, православный. Потомственный почетный гражданин, затем личный дворянин (1912). Землевладелец Кишиневского и Оргеевского уездов (3200 десятин). Домовладелец города Кишинева.

Окончил Кишиневскую гимназию с золотой медалью (1894) и университет св. Владимира по медицинскому факультету с отличием (1899).

По окончании университета посвятил себя общественной деятельности. С 1900 года избирался гласным Кишиневского и Оргеевского уездных земских собраний и гласным Кишиневской городской думы. В 1903—1905 годах был заступающим место кишиневского городского головы, а в 1905 году был избран городским головой, от каковой должности отказался в феврале 1910 года. Кроме того, состоял почетным мировым судьей по Кишиневскому, Сорокскому и Белецкому уездам (с 1900), гласным губернского земства (с 1903), почетным членом губернского попечительства детских приютов, казначеем Бессарабского местного правления Общества Красного креста, председателем Общества пособия нуждающимся ученикам 1-й Кишиневской гимназии, а также членом попечительного совета Кишиневской женской прогимназии.

После провозглашения Октябрьского манифеста стал членом Бессарабской партии центра, основанной П. Н. Крупенским. В 1907 году участвовал во Всероссийском съезде земских деятелей в Москве. Принимал участие в работе Русского окраинного общества.

В феврале 1907 года был избран членом II Государственной думы от Бессарабской губернии. Входил во фракцию октябристов и группу умеренных. Состоял членом финансовой комиссии. Выступал по многим вопросам.

Осенью 1907 года был избран в III Государственную думу от съезда землевладельцев Бессарабской губернии. Входил во фракцию умеренно-правых, с 3-й сессии — в русскую национальную фракцию, с 5-й сессии — в группу независимых националистов П. Н. Крупенского. Состоял секретарем финансовой комиссии, а также членом комиссий: по исполнению государственной росписи доходов и расходов, по городским делам, сельскохозяйственной и об упорядочении хлебной торговли.

В 1912 году был избран в Государственную думу от 1-го съезда городских избирателей Бессарабской губернии. Входил во фракцию центра, а с 1915 года — и в Прогрессивный блок. Состоял товарищем председателя комиссии по городским делам, председателем комиссии о народном здравии, а также членом комиссий: финансовой, по местному самоуправлению, сельскохозяйственной, о торговле и промышленности, и о путях сообщения.

С 1908 года состоял членом Особой высшей комиссии для всестороннего исследования железнодорожного дела в России. В годы Первой мировой войны служил по ведомству Главного военно-санитарного управления Военного министерства. С мая 1916 года состоял дивизионным врачом 34-й пехотной дивизии. Во время Февральской революции был в Петрограде. В апреле 1917 года был избран членом-заместителем Общегосударственного продовольственного комитета.

Осенью 1917 года, после Октябрьской революции, был делегирован греческой общиной Бессарабии во вновь образованный Сфатул Цэрий, однако участия в работе этого органа не принимал, считая его революционным. В марте 1918 года возглавил делегацию крупнейших бессарабских землевладельцев, которая прибыла в Яссы и просила румынского короля Фердинанда устранить Сфатул Цэрий и установить в Бессарабии военную администрацию. В 1930-х годах был членом правления банка «Бессарабия».

После присоединения Бессарабии к СССР в 1940 году, был репрессирован и умер в 1941 году. Был женат, имел двоих детей.

Источники

• 4-й созыв Государственной думы: Художественный фототип. альбом с портретами и биографиями. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1913.
• [www.tez-rus.net/ViewGood31459.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Москва: РОССПЭН, 2008.]
• И. Э. Левит Год судьбоносный: от провозглашения Молдавской республики до ликвидации автономии Бессарабии (ноябрь 1917 г. — ноябрь 1918 г.) — Кишинев, 2000. — СС. 343, 362.
• Andrei Brezianu, Vlad Spânu The A to Z of Moldova. — Scarecrow Press, 2010. — P. 328.

Отрывок, характеризующий Синадино, Пантелеймон Викторович

– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».