Философия XIX века

Философия XIX века включает различные философские направления и школы, в том числе: романтизм и идеализм на подъёме немецкой философии, противоположное движение — позитивизм во Франции и Англии, материализм Маркса и Фейербаха, философию отдельных великих мыслителей (Шопенгауэр, Ницше, Кьеркегор), неокантианство, прагматизм и философию жизни.

Философские школы и тенденции

Влияние прошлой эпохи Просвещения

В последней трети XVIII века появились идеи и труды, систематизирующие предыдущую философию. Среди философов, чьё влияние наиболее существенно для последующей философии, можно выделить Иммануила Канта и Жан-Жак Руссо.

В бурные 1789—1815 гг. европейская культура прошла через революцию, войну и разрушение. Социальные и культурные основы (в том числе философия) предыдущей эпохи Просвещения было необходимо переосмыслить с целью осуществления экономических и политических изменений. Европейская философия XIX века размышляет о них, участвует в них, является причиной многих из этих изменений.

Немецкая классическая философия

Одним из первых философов, который усматривает недостатки в системе Канта, является Иоганн Готлиб Фихте. В его развитии кантианская метафизика стала источником, воодушевляющим представителей романтизма. Отталкиваясь от философии И. Г. Фихте, Фридрих Вильгельм Шеллинг развил принципы объективно-идеалистической диалектики природы как живого организма; философия Шеллинга была воспринята романтиками на правах официальной философии. Другим выдающимся последователем Фихте стал Гегель. Шопенгауэр отвергает философию Гегеля, считая её воплощением всего, с чем он собирался бороться в философии.

Утилитаризм

В XIX веке англичане Джереми Бентам и Джон Стюарт Милль положили начало направлению в этике, согласно которому моральная ценность поведения или поступка определяется его полезностью, значимостью.

Марксизм

Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Экзистенциализм

Экзистенциализм как философское направление ХХ века имеет предшественников: Кьеркегор и Ницше. В середине XIX века философия в Европе почти целиком занималась абстрактными метафизическими системами, а Кьеркегор был в поиске философии в духе Сократа, основанной на субъективизме, долге, вере, душевных переживаниях человека.

Ницше наблюдает движение нравственности XIX века в сторону нигилизма. Он выделяет два типа морали: «мораль господ» и «мораль рабов», полагая выход в отвержении человеком европейской рабской морали.

Позитивизм

Огюст Конт, основатель современной социологии, заложил основы направления, определяющего единственным источником истинного, действительного знания эмпирические исследования и отрицающее познавательную ценность философского исследования.

Прагматизм

Американские философы Чарльз Сандерс Пирс и Уильям Джемс в конце XIX века развивали философию прагматизма. Прагматизм базируется на практике в качестве критерия истины и смысловой значимости.

Трансцендентализм

Трансцендентализм имеет корни в трансцендентности Канта и немецкой классической философии. Ведущие представители: Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Дэвид Торо. Трансцендентализм утверждает приоритет индивидуальной интуиции над религиозными доктринами.

Литература

• История философии в кратком изложении. М., 1991. (Перевод с чеш.)
• История философии: Запад — Россия — Восток / Под ред. Н. В. Мотрошиловой. — Т. 1 — 4. — М.
• Рассел Б. История западной философии. В 3-х кн. Любое изд.
• Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. — Т. 1 — 4. — СПб.

Отрывок, характеризующий Философия XIX века

Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»