Эгава, Урэо
Поделись знанием:
Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!
На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.
На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
| Урэо Эгава | |
| яп. 江川宇礼雄 англ. Ureo Egawa | |
 | |
| Имя при рождении: |
Вилли Меллор |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1926—1967 |
| IMDb: |
0250757 |
Урэо Эгава (яп. 江川宇礼雄, англ. Ureo Egawa, 7 мая /по другим данным — 9 мая/ 1902, Йокогама, провинция Канагава Япония — 20 мая 1970) — популярный актёр японского кино, снимавшийся в фильмах выдающихся режиссёров Ясудзиро Одзу, Хироси Симидзу, Хэйноскэ Госё, Хироси Инагаки...
Содержание
Биография
Вилли Меллор — таково имя актёра, полученное им при рождении от немецкого отца, учёного-медика Фридриха Вильгельма Меллора. Вилли был вторым его сыном от матери-японки. Позже родители разошлись и отец вернулся в Германию, а Вилли переименует мать (Урэо — это японифицированое от немецкого Вилли), дав ему свою японскую фамилию Эгава[1].
Урэо окончит начальную школу в 1915 году, проучившись в ней 4 года, после чего перейдёт в колледж Святого Иосифа в Иокогаме, откуда будет отчислен в марте 1917 года (выдворению подлежали все дети немецкого врага во время Первой мировой войны)[2]. С сентября 1920 года молодой Урэо пристроится на киностудию Taikatsu в качестве помощника режиссёра[1], а в 1923 году он будет арестован со сверстниками за кражу и приговорён к одному году лишения свободы[2]. 24 марта 1924 года он досрочно будет освобождён[2].
В 1926 году Урэо Эгава дебютирует на токийской студии «Макино» в качестве актёра в небольших ролях[2], а с 1927 года он режиссёр и сценарист на студии Tsumasaburo Bando Productions[2]. С 1931 года он работает актёром на киностудии Shochiku Kamata, где сыграет свои лучшие роли в фильмах выдающихся режиссёров Ясудзиро Одзу («Где же мечты юности?», 1932, «Женщина из Токио», 1933), Хироси Симидзу («Семь морей. Часть первая: "Девичество"», 1931, «Семь морей. Часть вторая: "Целомудрие"», 1932, «Японские девушки в порту», 1933) и др.
В сентябре 1934 года разорвал контракт с Shochiku Kamata, так как вместе с актёром Дзёдзи Ока, актрисой Юмэко Айдзомэ и др. организовал актёрский кооператив при студии «Никкацу»[2]. С этого момента начинается спад в карьере, актёр мечется из студии в студию (в 1940-м перейдёт в «Тохо», затем в «Синтохо», пока в 1960-е не обоснуется напрочь на телевидении)[2].
Эгава был очень дружен с писателем Дзюнъитиро Танидзаки, режиссёрами Масахиро Макино и Хироси Инагаки, актёрами Токихико Окада и Минору Такада. В последние годы жизни занимался благотворительностью, помогая детям от смешанных браков[1], каковым и сам являлся[2].
Избранная фильмография
| Актёрские работы | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год | Русское название | Оригинальное название | Название на ромадзи | Английское название | Режиссёр | Роль | Примечание |
| 1926 | «---» | 燃ゆる情魂 前篇 | Moyuru jôkon - Zempen | Ёдзо Томонари | Ирука, преступник | под псевдонимом Феруцу Нишияма | |
| «---» | 燃ゆる情魂 後篇 | Moyuru jôkon - Kôhen | Ёдзо Томонари | Ирука, преступник | под псевдонимом Феруцу Нишияма | ||
| 1930 | «Азбука черты бедности» | 生活線ＡＢＣ | Seikatsu-sen ABC | ABC Lifeline | Ясудзиро Симадзу | ||
| «Оки, женщина из Омои» | 思ひ出多き女 | Ômoîde oki onna | Ёсинобу Икэда | ||||
| 1931 | «Семь морей. Часть первая: "Девичество"» | 七つの海 前篇 処女篇 | Nanatsu no umi: Zenpen: Shojo hen | Seven Seas: Part One: Virginity Chapter | Хироси Симидзу | Юдзуру, кузен | |
| 1932 | «---» | デパートの姫君 | Depâto no himegimi | Ёсинобу Икэда | |||
| «Золотой демон» | 金色夜叉 | Konjiki yasha | Хотэи Номура | Фудзита Таро | |||
| «Семь морей. Часть вторая: "Целомудрие"» | 七つの海 後篇 貞操篇 | Nanatsu no umi: Kōhen: Teisō hen | Seven Seas: Part Two: Chastity Chapter | Хироси Симидзу | Джо, кузен | ||
| «Манчжурский марш» | 満州行進曲 | Manshu koshin-kyoku | Manchurian Marching Song | Ясуси Сасаки, Хироси Симидзу | |||
| «Рассвет после белой ночи» | 白夜は明くる | Byakuya wa akuru | Dawn after the Midnight Sun | Хироси Симидзу | Сёитиро Амагасаки | ||
| «Где же мечты юности?» | 靑春の夢いまいづこ | Seishun no yume imaizuko | Where Are the Dreams of Youth? | Ясудзиро Одзу | Тэцуо Хорино | ||
| «Бурный регион» | 暴風帯 | Bōfūtai | Stormy Region | Хироси Симидзу | |||
| «Первые шаги после высадки на берег» | Joriku dai-ippo | First Steps Ashore | Ясудзиро Симадзу | ||||
| 1933 | «Невеста разговаривает во сне» | 花嫁の寝言 | Hanayome no negoto | The Bride Talks in Her Sleep | Хэйноскэ Госё | Энацу | |
| «Женщина из Токио» | 東京の女 | Tôkyô no onna | Woman of Tokyo | Ясудзиро Одзу | Рёити | ||
| «---» | 島の娘 | Shima no musume | Хотэи Номура | ||||
| «С тобой мы в разлуке» | 君と別れて | Kimi to wakarete | Apart from You | Микио Нарусэ | гость | ||
| «Японские девушки в порту» | 港の日本娘 | Minato no nihonmusume | Japanese Girls at the Harbour | Хироси Симидзу | Генри | ||
| «---» | 嬉しい頃 | Ureshii koro | Хиромаса Номура | ||||
| «Труба и девушка» | ラッパと娘 | Rappa to musume | Trumpet and a Girl | Ясудзиро Симадзу | |||
| «Первая весенняя любовь» | Hatsukoi no haru | First Love in Spring | Хотеи Номура | ||||
| 1934 | «---» | さくら音頭 | Sakura ondo | Хэйноскэ Госё | |||
| «Мать с Дальнего Востока» | 東洋の母 | Tōyō no haha | Mother from the Far East | Хироси Симидзу | богатый юрист | ||
| «Развод» | 多情仏心 | Tajô bûsshîn | Ютака Абэ | Нишияма | |||
| 1935 | «Поцелуй на перекрёстке» | 接吻十字路 | Seppun jûjiro | Кэйсукэ Сасаки | |||
| 1937 | «Беспредельное продвижение» | 限りなき前進 | Kagirinaki zenshin | Unending Advance | Тому Утида | (в титрах не значится) | |
| 1938 | «Камень на обочине» | 路傍の石 | Robo no ishi | A Pebble by the Wayside | Томотака Тасака | ||
| 1940 | «Клятва в пустыне: Часть I» | 熱砂の誓ひ 前篇 | Nessa no chikai — Zenpen | Vow in the Desert: Parts I | Кунио Ватанабэ | Итиро Сугияма | |
| «Клятва в пустыне: Часть II» | 熱砂の誓ひ 後篇 | Nessa no chikai — Kôhen | Vow in the Desert: Parts II | Кунио Ватанабэ | Итиро Сугияма | ||
| 1941 | «Человек, исчезнувший вчера» | 昨日消えた男 | Kinô kieta otoko | The Man Who Disappeared Yesterday | Масахиро Макино | Руконосин Хара | |
| «Маковое поле» | 虞美人草 | Gubijinsô | Набуо Накагава | ||||
| «Брат невесты» | 兄の花嫁 | Ясудзиро Симадзу | Кеничи Кано | ||||
| 1942 | «Человек, который ждёт» | 待って居た男 | Matte ita otoko | The Man Who Was Waiting | Масахиро Макино | ||
| 1944 | «Четвёртый брак» | 四つの結婚 | Yottsu no kekkon | Four Marriages | Нобуо Аояги | Тютаро Окума | |
| 1946 | «Враги народа» | 民衆の敵 | Minshu no teki | An Enemy of the People | Тадаси Имаи | ||
| 1949 | «Весенний флирт» | 春の戯れ | Haru no tawamure | Spring Flirtation | Кадзиро Ямамото | ||
| «До свидания» | グッドバイ | Josei sôjû hou | Goodbye | Коджи Сима | Кендзо Секине | ||
| «Легенда о коте-призраке в Набешиме» | 鍋島怪猫伝 | Nabeshima kaibyou den | Legend of Ghost Cat in Nabeshima | Кунио Ватанабэ | |||
| 1952 | «Развод» | 離婚 | Rikon | Divorce | Масахиро Макино | Сёго Ямамура | |
| «Соломенная шляпа Ятаро» | 弥太郎笠 前後篇 | Yatarô gasa (Zenpen; Kōhen) | Yataro's Sedge Hat (Parts 1 and 2) | Масахиро Макино | Тамадзё | ||
| «Впадина Токио» | 東京のえくぼ | Tokyo no ekubo | Dimple of Tokyo | Сюэ Мацубаяси | |||
| 1955 | «Сумеречный бар» | たそがれ酒場 | Tasogare sakaba | Twilight Saloon | Тому Утида | Ямагути | |
| «Кровавый праздник в Акаги» | 赤城の血祭 | Akagi no chi matsuri | Blood Festival of Akagi | Масахиро Макино | староста Мохэй Ёсида | ||
| 1956 | «Он должен был умереть» | 怨霊佐倉大騒動 | Onryo sakura dai-sodo | He Had to Die | Кунио Ватанабэ | главный телохранитель | |
| «Призрак висит в Уцуномии» | 怪異宇都宮釣天井 | Kaii Utsunomiya tsuritenjô | Ghost of Hanging in Utusunomiya | Нобуо Накагава | Кавамура Уцубо | ||
| «Буря» | 嵐 | Arashi | The Storm | Хироси Инагаки | старший сын Осаму | ||
| 1957 | «Японская авантюра» (США) | Escapade in Japan (англ.) | Escapade in Japan | Артур Любин | шеф полиции Киото (в титрах не указан) | ||
| 1958 | «Император Мэйдзи и большая русско-японская война» | Meiji tennô to nichiro daisenso | Emperor Meiji and the Great Russo-Japanese War | Кунио Ватанабэ | |||
| «Цветы праздника Хиган» | 彼岸花 | Higanbana | Equinox Flower | Ясудзиро Одзу | одноклассник Наканиси | ||
| 1959 | «Плачь страны восходящего солнца» | Daitoa senso to kokusai saiban | Хаку Комори | адвокат Симадзу | |||
| 1960 | «Самый хвастливый человек в Японии» | 日本一のホラ吹き男 | Nippon ichi no horafuki otoko | Japan's Number One Braggart Man | Кэнго Фурусава | Кинъя Муракоси | |
Напишите отзыв о статье "Эгава, Урэо"
Примечания
Ссылки
- Урэо Эгава (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Эгава, Урэо
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!
На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.
На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
