Эжен де Мирекур

Эжен де Мирекур
Eugène de Mirecourt
Место рождения:	Париж, Франция
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	писатель, литературный критик и журналист
Годы творчества:	1838—1880
Язык произведений:	французский
Подпись:

Шарль Жан-Батист Жако́, более известный под псевдонимом Эжен де Миреку́р, (фр. Charles Jean-Baptiste Jacquot; Eugène de Mirecourt; 19 ноября 1812, Mirecourt — 13 февраля 1880, в Париже, по некоторым источникам 13 апреля 1880 года в Сан-Доминго, Гаити) — французский писатель и журналист, главный противник Александра Дюма (отца). Его работы способствовали скандальному разоблачению использования литературных негров в середине и второй половине XIX-го века.

Ранние годы

Эжен де Мирекур родился в семье Николая Жако и Марии-Жозефины Пети-Жан. Его предки издавна занимались мелким предпринимательством. Отец был булочником, дед — хозяином гостиницы, прадед — кузнецом. По желанию матери для сына выбрали религиозное образование, и Эжен поступил в семинарию, где показал высокие способности. Однако по окончанию семинарии бремя священника не устроило молодого Эжена и он, вместо монастыря de La Trappe, перебирается в Париж и пробует себя на литературном поприще. Первые неудачи заставляют его работать гувернёром и школьным наставником в Шартре. Но и эта профессия не пришлась по душе. В 1838 он сочетался браком с дочерью солдата национальной гвардии Табурье. Вскоре он дебютировал в нескольких незначительных парижских газетах со статьями новостного характера под псевдонимом Эжен де Мирекур.

Затем он перебирается в Лотарингию в Нанси и совместно с Лелу де Шарруа (Leloup de Charroy) издаёт журнал «Лотарингия» («La Lorraine»). По возвращению в Париж в 1840 году, публикует «La Famille d’Arthenay»; в 1841 — «Le Lieutenant de la Minerve» и скоро его романы появляются в самых известных парижских журналах и привлекают внимание критиков.

Дело Дюма

Находясь в Париже, он знакомится с многочисленным штатом сотрудников, которых использовал Дюма, Александр (отец) для написания серии своих романов. Он предпринимает неоднократные попытки самому устроится в штат Александра Дюма, однако тот их отвергает.

Эжен де Мирекур решает бросить вызов маститому писателю и в 1845 году публикует памфлет «Фабрика романов. Торговый дом Александр Дюма и Ко» («Fabrique de romans; maison Al. Dumas et С°»). Данная работа была не первой, в которой высказывались критические замечания в адрес Александра Дюма. До этого — с обвинениями в подражании Шиллеру, Гёте и Расину — выступали Гранье де Кассаньяк и Луи де Ломени. Однако памфлет Эжена де Мирекура вызвал наиболее сильный отклик французской литературной общественности, так как был исполнен в подчеркнуто резкой, порой грубой форме. Знакомые литераторы предостерегали его от публикации данного произведения, он с ними яростно спорил. В 1844 году, в письме вице президенту французского Общества литераторов (Société des gens de lettres) он сравнивал своё противостояние с Дюма, в то время являющегося президентом этого общества, как борьбу пигмея с гигантом, в частности он писал:

«Я по-прежнему продвигаю свой проект, несмотря на ваши мудрые и осторожные возражения, с помощью которых вы пробовали бороться с ним. Я осознаю весь риск и, тем не менее, не отступаю перед этой борьбой пигмея с гигантом.»

Он вводит понятие «литературный негр» для сотрудников, работающих на Александра Дюма. Понятие вдвойне оскорбительное, учитывая происхождение знаменитого писателя-метиса. Обвиняет его в том, что тот покупает рукопись за 250 франков, а потом перепродает её своим издателям за 10 000. Мирекур опрометчиво излишне концентрируется на частной жизни Александра Дюма. Бальзак так отозвался о «творении» де Мирекура: «Это до омерзения глупо, хотя, к сожалению, во многом верно». Александр Дюма подаёт жалобу на Мирекура и выигрывает судебный процесс, приговаривающий последнего к принесению официальных извинений, денежному штрафу и пятнадцати дням тюремного заключения. К тому же на суде вскрылись неприглядные факты из жизни самого де Мирекура: некто Рошфор в свою очередь обвинил де Мирекура в том, что тот опубликовал под своим именем исторический роман, купленный у того всего за 100 франков.

Прозаик, драматург

В последующие несколько лет Мирекур написал несколько романов. В 1847 году совместно с Марком Фурнье (Marc Fournier) сочинил драму «Madame de Tencin», которая была поставлена в руанском театре Théâtre-Français (Rouen). Он также пишет для журналов исторические романы: в 1849 году «Девушка Кромвеля» (La Fille de Cromwell) и «Признания Марион Делорм» (Les Confessions de Marion Delorme); в 1854 «Воспоминанияй Нинон де Ланкло» (Les Mémoires de Ninon de Lenclos).

Полемика с Александром Дюма не прошла для Мирекура безрезультатно. В 1854 году он решается на публикацию целой серии сочинений — «Галереи современников» («Galerie des contemporains») — 100 небольших книжек, содержавших сатирические биографии своих современников, знаменитостей в политике, литературе и искусстве. Серия выходила в 1854—1858 годы. Позже она выдержала несколько изданий, последнее в 1867—1872 годах. С одной стороны, серия имела громадный успех, с другой — вся литературная пресса ополчилась против Эжена де Мирекура, вызвав массу споров и судебных разбирательств против автора со стороны таких влиятельных людей как де Ламеннэ (Jean-Marie de La Mennais), Жорж Санд, Прудон, Эмиль де Жирарден, Эмиль Ожье, Луи Вейо (Louis Veuillot) и других.

Незадолго до завершения своего скандального проекта в 1857 году, Мирекур основал журнал «Современники» (les Contemporains), выходивший еженедельно и содержавший биографические статьи. Журнал — предшественник современной жёлтой прессы — дал волю едким высказываниям и вызвал оживлённые споры о литературной жизни Франции. Последовали многочисленные судебные процессы, которые, как правило, выигрывали осмеянные литераторы. После серии судов и штрафов журнал «Современники» был закрыт. Несмотря на успешную продажу своих трудов, приносивших большие деньги, де Мирекур так и не разбогател, так как многочисленные судебные приговоры и штрафы поглощали большую часть его доходов.

Последние годы жизни

Эжен де Мерикур становится одиозной фигурой и вынужден покинуть Париж. Во время войны 1870 года он служил младшим лейтенантом национальной гвардии.

В конце жизни он возвращается к своему предназначению религиозного пути, отклоненному им в юности. В 1865 году публикует «Словарь католических наук» (Dictionnaire des sciences catholiques), а в 1872 году становится священником и покидает Францию, переехав на Гаити. В 1877 году он возвращается в метрополию и публикует под псевдонимом «Ed. Armel de Kervant» историю Вольтера «1789 et son histoire et Voltaire, ses hontes, ses crimes, ses oeuvres et leurs».

Он умер 13 февраля 1880 года в Париже. Другие источники называют дату и место смерти 13 апреля 1880 в Сан-Доминго, Гаити или, по мнению некоторых биографов, в Плоэрмель департамента Морбиан (Ploërmel).

Интересные факты

• В 1861 году прошёл слух, что Мирекур, уехавший тогда путешествовать по России, там умер. Это вызвало во французской прессе ряд некрологов, где его деятельность была оценена по заслугам.
• Одна из дочерей Эжена де Мирекура с успехом выступала на сценах театра Théâtre-Lyrique под именем Елены Терваль. Ей аплодировали в Брюсселе, Флоренции и Париже. Она умерла в 1876 году.

Основные работы

• Les Contemporains, 100 т. 1854—1858.
• Honoré de Balzac, Librairie des contemporains, Париж, 1869.
• Rothschild (1855) [books.google.fr/books?id=Gx5OAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=rothschild&hl=fr&sa=X&ved=0CCEQ6wEwAGoVChMI-97e_9KKxgIVyLoUCh19FQCl#v=onepage&q=rothschild&f=false]
• Confessions de Marion Delorme (1856)
• Mémoires de Ninon de Lenclos (1857)
• Madame Anaïs Ségalas', П., 1856 [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k2006054.pdf Текст на сайте НБФ]

Ссылки

• [data.bnf.fr/11916260/eugene_de_mirecourt/ Eugène de Mirecourt (1812—1880): pseudonyme individuel] // Национальная библиотека Франции  (фр.)

Отрывок, характеризующий Эжен де Мирекур

– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.