Мацутоя, Юми

Юми Мацутоя
Имя при рождении	Юми Араи
Дата рождения	19 января 1954(1954-01-19) (70 лет)
Место рождения	Хатиодзи, Япония
Годы активности	1968—настоящее
Страна	Япония
Профессии	Певица, поэт, композитор, пианистка
Жанры	Поп-рок, джаз-фьюжн, фолк-рок, каёкёку, adult contemporary
Лейблы	Alfa Express/Toshiba EMI Capitol Music Co./EMI Music Japan
[www.emimusic.jp/yuming www.emimusic.jp/yuming]

Юми Мацутоя (яп. 松任谷 由実 Мацуто:я Юми, род. 26 января 1954) — японская певица, композитор, поэт и пианист, известная также под псевдонимом «Yuming» (яп. ユーミン Ю:мин). Необычный голос и захватывающие живые выступления которой сделали её важной фигурой японской поп-музыки.

За её музыкальную карьеру было продано более 42 миллионов записей. В 1990 году её альбом «The Gates of Heaven» стал первым альбомом с тиражом более двух миллионов копий в Японии. 21 альбом занимал первую строчку в чарте Oricon. Является единственным исполнителем, чьи альбомы занимали первую строчку Oricon в течение 18 лет подряд.

Дебютировала в 1972 году после нескольких лет работы сессионным музыкантом под именем Араи Юми (荒井 由実 Arai Yumi), данным ей при рождении. В 1975 году Араи стала известна как композитор коммерчески успешной песни «Ichigo Hakusho wo Mou Ichido», записанной фолк-дуэтом Banban. В этом же году приобретает популярность в качестве вокалиста, благодаря успеху песни «Ano Hi ni Kaeritai», впервые занявшей первое место в чарте Oricon.

После выхода замуж за Масатаку Мацутою в 1976 году Юми меняет сценическое имя, под которым она продолжает свою музыкальную карьеру до сих пор.

Биография

Ранние годы

Юми Араи родилась в 1954 году в городе Хатиодзи. У неё было три брата и сестры, а её семья держала небольшой магазин «Arai Gofukuten», открытый в 1912 году. Когда она училась в средней школе, она ходила в итальянский ресторан под названием «Chianti», открытый в 1960 году. В те дни его посещали многие знаменитости: Акира Куросава, Юкио Мисима, Кобо Абэ, Сэйдзи Одзава, Рю Мураками, Таро Окамото, Кисин Синояма и Хироси Камаяцу, ставший её первым продюсером. Лейбл Alfa Records, на котором она записывалась в начале карьеры, был основан завсегдатаями «Кьянти».

В апреле 1972 года Араи поступает в Университет искусств Тама. В то же время она подписывает контракт с Alfa Records. Поначалу она хотела быть автором песен, но основатель звукозаписывающей компании Кунихико Мураи предложил ей работу в качестве певицы.

Музыкальная карьера

Начало: Юми Араи

5 июля 1972 года выходит дебютный сингл Араи «Henji wa Iranai». Он был подготовлен Хироси Камаяцу, бывшим вокалистом The Spiders. Было продано всего 300 копий.

В ноябре 1973 года она записывает свой первый полноценный альбом, Hiko-ki Gumo, с группой «Caramel Mama», более известной как «Tin Pan Alley», в который состояли Харуоми Хосоно, Сигэру Судзуки, Татэо Хаяси и Масатака Мацутоя, её будущий муж. Последний, клавишник Tin Pan Alley, помогает ей в аранжеровке и следующего альбома 1974 года, Misslim. Её третий студийный альбом, Cobalt Hour , включал в себя песню «Sotsugyō Shashin», в последующие годы исполненную многими японскими артистами и ставшую одной из классических песен японской поп музыки. В том же году, фолк-дуэт Banban записывает её песню «Ichigo Hakusho o Mou Ichido», занявшую первое место в чарте Oricon. Так благодаря коммерческому успеху других исполнителей Араи становится известным автором песен.

Пятый сингл Юми, Rouge no Dengon («Rouge Message»), считается ранней J-Pop классикой. После телевизионного исполнения Candies, известнейшей японской гёрл-группой того времени, продолжает исполняться многими исполнителями ещё долгие годы.

Но настоящую известность как певице и автору песен приносит ей «Ano Hi ni Kaeritai». В августе 1975 года она была использована в качестве музыкальной темы для телесериала Katei no Himitsu, транслировавшегося каналом TBS. Два месяца спустя выпущенный сингл достигает верхней строчки Oricon. The 14th Moon (1976), её последний альбом в качестве «Юми Араи», записан с участием Леланда Склара (бас) и Майка Бейрда (барабаны). Начиная с этого альбома, её муж, Масатака Мацутоя, продюсирует все её последующие альбомы. После успеха с «Ano Hi ni Kaeritai», он стал её первым альбомом, который достиг первого места в чарте Oricon. Кроме того, в 1976 году три из её альбомов занимали место в топ-10. Через четыре года после её дебюта, она доминировала в японских чартах. Этот удивительный рекорд никогда ещё не был побит.

В 1989 году её пятый сингл «Rouge no Dengon» и «Yasashisa Ni Tsutsumaretanara» (с её второго альбома) были использованы в качестве темы фильма Хаяо Миядзаки «Ведьмина служба доставки». В настоящее время эти песни наиболее известны из её раннего творчества. Некоторые из её песен были написаны под влиянием многих американских и европейских музыкантов, таких, как Джони Митчелл и Кэрол Кинг. Как пионер смешения музыкальных традиций Запада и Японии, Юми оказала огромное влияние на последующее развитие J-Pop. Сегодня многие музыкальные критики в Японии считают, что её произведения, записанные под именем Юми Араи, были пиком её творчества.

Юми Мацутоя

После брака с Масатакой Мацутоей 29 ноября 1976 года, она планировала закончить карьеру. Но в конце концов Юми решает продолжить работу и изменяет свой псевдоним в соответствии со своей новой фамилией на Юми Мацутоя. В 1978 году был выпущен её первый альбом под новым именем, названный Benisuzume. В конце 1970-х и начале 80-х, она выпускает по два альбома каждый год. И хотя былого успеха уже нет, она написала несколько своих известных песен в те годы. Более того, её альбомы попадают в десятку Oricon.

До выхода Benisuzume, вопреки желанию Юми, Toshiba EMI выпускает компиляцию Album. В основном там были песни, записанные под именем Юми Араи, и две песни, изданные только в качестве синглов. В своей автобиографии 1982 года она назовет этот выпуск «Самым большым пятном на моей музыкальной карьере». И хотя до 1998 года она официально не позволяла выпускать другие компиляции, её бывший рекорд-лейбл Alfa Records выпустил множество сборников из её старых мелодий без разрешения. Поэтому в конце 1990-х она выкупает авторские права на все свои песни, которые она написала под девичьей фамилией.

Её десятый альбом, Surf and Snow (1980), прерывает полосу неудач. Хотя с выходом альбом не продавался, как другие ранее, тем не менее, в 1986 году песня «Koibito ga Santa Claus» стала популярной в качестве музыкальной темы для фильма Watashi wo Ski ni Tsuretette. В конечном счете было продано более 400,000 экземпляров. В 1987 году она вернулась на вершину японской поп-музыки. Её муж написал музыку для фильма Nerawareta Gakuen, продюсером которого был Нобухико Обаяси. Она записывает «Mamotte Agetai» в качестве музыкальной темы для фильма. Сингл этой песни приносит второе место в чарте Oricon и около 700,000 проданных копий. После этого успеха, её одиннадцатый альбом Sakuban Oaishimasho (1981) стал её вторым альбомом номер один. С этого года по 1997 год, 17 студийных альбомов Юми занимают первые места в чартах.

В 1982 году она опубликовала автобиографию, Rouge no Dengon, иллюстрации к которой использовались для её альбомов. Обложка нового альбома Sakuban Oaishimasho (1981) была разработана Hipgnosis, а видео Compartment было спродюсировано Стормом Торгерсоном, Aubrey Powell и Питером Кристоферсоном. Дизайн логотипа последнего фильма также стал логотипом «Yuming», а после был использован в качестве обложки альбома No Side (1984). Aubrey Powell и Richard Evans из Hipgnosis также создали обложки альбома 1983 года «Voyager». В 1986 году Юми выпускает свой первый концертный альбом, Yuming Visualive Da-Di-DA, ставший раритетом среди её поклонников на протяжении многих лет.

Коммерческий пик и спад

В конце 1980-х и начале 90-х годов, её альбомы приобретают новое звучание. Кроме того, они были записаны с участием многих известных представителей Западного побережья. Тем не менее, в последующие годы Масатака Мацутоя, её продюсер и муж, выразил сожаление по поводу звучания этих альбомов. Before the Diamond Dust Fades… (1987) стал самым успешным альбомом того времени. В конце 1980-х, её рекорд продаж увеличился. Delight Slight Light KISS (1988) вышел первым миллионным тиражом для неё. С этого альбома и до 1995 года, когда вышел альбом Kathmandu , она выпустила восемь студийных альбомов, и все они были проданы тиражом более миллиона копий. Кроме того, два из тех альбомов, The Gates of Heaven (1990), и The Dancing Sun (1994) были проданы тиражом более двух миллионов копий. Первый из них является первым альбомом Японии, проданным таким тиражом. Dawn Purple (1991) разошёлся тиражом более миллиона копий уже через неделю после релиза альбома. Её удивительные рекорды продаж были оценены японской музыкальной индустрией. Before the Diamond Dust Fades… получает Japan Record Awards 1988 года, а The Gates of Heaven выигрывает японский золотой диск гран-при 1991 года.

The Gates of Heaven и несколько других её альбомов в те годы отражают оптимистичную атмосферу Японии времен финансового пузыря примерно в конце 1980-х и начале 90-х. Её часто называют «Харизмой молодежи» или «Восторженным Лидером любви» в те дни. Для того, чтобы заставить людей покупать альбомы, она не выпускает ни одного сингла примерно в течение четырёх лет с начала 1990-х годов. Тем не менее, осенью 1993 года, выходит «Manatsu no Yo no Yume», первый сингл после «Anniversary», уже известный в качестве музыкальной темы из телевизионной драмы Dare nimo Ienai. С показателем 1400000 проданных копий он стал 89-м самым продаваемым синглом в Японии. Это её самый успешный сингл.

В следующем году она выпустила два сингла «Hello,My Friend» и «Haru-yo, Koi», продажи которых превысили два миллиона. Оба сингла были использованы в телевизионных драмах. Эти песни были также включены в альбом The Dancing Sun. Из-за этих мелодий, он стал её вторым альбомом с двухмиллионным тиражом.

В августе 1996 года после почти двадцати лет её замужества, Юми возвращается как «Юми Араи» и дает выступления в течение трех дней в Nakano Sunplaza, Токио. Отрывки живой записи позже были выпущены на видео и CD. До 1995 года она выпускала студийные альбомы каждый год, но её популярность начала снижаться примерно с 1996. После её двадцать девятого студийного альбома, The Waves of Zuvuya (1997), её продажи стали падать всё больше и больше.

В 1998 году она выпустила двойной сборник, Neue Musik: Yumi Matsutoya Complete Best Vol. 1. В него вошли 28 песен и две новые песни, записанные с бывшими членами Tin-Pan-Alley . Кроме того, несколько песен из этого альбома были выбраны голосованием её поклонников. На сегодня это её самый продаваемый и последний альбом с тиражом более миллиона.

Последние годы

После выхода сборника в 1998 году, Юми заявила, что она будет делать ту музыку, которую она захочет. С 1999 года она выпустила шесть студийных альбомов.

Автор песен

Как композитор и поэт-песенник, Юми Мацутоя написала сотни песен для Hi-Fi Set, Асами Кобаяси, Кэндзи Савады, Хироми Го, Тосихико Тахары, Reimy и многих других исполнителей. Некоторые из них стали большими хитами, такими как «Ichigo Hakusho o Mou Ichido»(в исполнении Banban, 1975), «Machibuse» (в исполнении Сэйко Мики и Хитоми Исикавы, первоначально выпущен в 1975 году). Множество её хитовых мелодий исполнила идол Сэйко Мацуда. Несколько песен в исполнении Мацуды достигли первого места в чарте синглов Oricon, такие как «Akai Sweet Pea», «Nagisa no Balcony» (1982) и «Hitomi wa Diamond» (1986). Эти синглы стали основой известности Мацуды. Мацутоя сотрудничала со многими композиторами и авторами слов: Ёсуем Иноуэ, Такаси Мацумото, Коки Митани, Кунихико Касэ, Сидзукой Идзюином и многими другими. Песни для других исполнителей Юми часто писала под псевдонимом Курэта Карухо (яп. 呉田軽穂). Это была пародия на имя Греты Гарбо.

Сотрудничество

За свою более чем 30-летнюю карьеру Юми Мацутоя сотрудничала со многими известными исполнителями. Среди них Тацуро Ямасита, Таэко Онуки, Акико Яно и Минако Ёсида, Такао Кисуги, Тосинобу Кубота, Масуми Окада, Такао Тадзима и другие.

Она часто записывала свои синглы в сотрудничестве с другими музыкантами. В 1985 году она выпустила песню «Imadakara» совместно с Кадзумасой Одой и Кадзуо Дзайцу.

В 1986 году Мацутоя написала песню для телепрограммы с Кэйсукэ Куватой, лидером Southern All Stars. Песня «Kissin' Christmas», будучи детищем двух наиболее успешных японских композиторов, за исключением телевидения, так и не была издана в других форматах.

В 1992 году Юми c Тацуей Исии записали «Ai No Wave». Она также написала с ним и B-Side «Roman no Dengon». В том же году Исии выпустил «Kimi ga Irudake de», пятый самый продаваемый сингл в Японии.

Когда её популярность стала быстро падать в конце 90-х, она записала песню с группой Pocket Biscuits. Они сотрудничали в записи сингла «Millennium» в 2000 году, но успеха он не принес.

В 2002 году она написала песню «Koi No Signal» для группы Coming Century, подгруппы популярного бойбенда V6.

В 2005 году Юми сформировала группу под названием «Yumi Matsutoya and Friends of Love the Earth» с четырьмя восточноазиатскими исполнителями: Дик Ли из Сингапура, Лим Хён Джу из Южной Кореи, Амин У и Сюй Кэ из Китая. Она записала песню «Smile Again» для новой группы. Когда Мацутоя появилась с концертом на Expo 2005, они появились там в качестве гостей и пели эту песню. В канун Нового года в том же году они появились в японской традиционной ежегодной музыкальной телепрограмме Kohaku Uta Gassen и исполнили «Smile Again». Позже песня появились в альбоме A Girl in Summer. Осенью 2006 года состав был расширен, после чего у них был только один концерт и записанный сингл «Knockin' at the Door».

Дискография

Студийные альбомы

• Hikōki-gumo (1973) (как «Yumi Arai»)
• Misslim (1974) (как «Yumi Arai»)
• Cobalt Hour (1975) (как «Yumi Arai»)
• The 14th Moon (14-banme no Tsuki) (1976) (как «Yumi Arai»)
• Benisuzume (1978)
• Ryūsenkei '80 (1978)
• Olive (1979)
• Gallery in My Heart (Kanasii hodo Otenki) (1979)
• en:Toki no Nai Hotel (1980)
• Surf and Snow Volume One (1980)
• Mizu no Naka no Asia e (1981)
• Sakuban Oaisimashō (1981)
• Pearl Pierce (1982)
• Reincarnation (1983)
• Voyager (1983)
• No Side (1984)
• DA-DI-DA (1985)
• ALARM à la mode (1986)
• Before the DIAMOND DUST fades… (Diamond Dust ga Kienumani) (1987)
• Delight Slight Light KISS (1988)
• Love Wars (1989)
• Tengoku no Door (The Gates of Heaven) (1990)
• Dawn Purple (1991)
• Tears and Reasons (1992)
• U-miz (1993)
• The Dancing Sun (1994)
• Kathmandu (1995)
• Cowgirl Dreamin' (1997)
• Suyua no Nami (The Wave of Zuvuya) (1997)
• Frozen Roses (1999)
• Acacia (2001)
• Wings of Winter, Shades of Summer (2002)
• Yuming Compositions:FACES (2003)
• VIVA! 6×7 (2004)
• A Girl in Summer (2006)
• And I Will Dream Again (Soshite mouichido yumemiru darou)(2009)
• Road Show (2011)

Ссылки

• [www.toshiba-emi.co.jp/yuming/ YUMING SOUND LIBRARY] (яп.) — профиль Юми Мацутои на сайте EMI Music Japan
• [nippop.com/artist/artist_id-104/artist_name-yumi_matsutoya/ Профиль Юми Мацутои на сайте Nippop]

Отрывок, характеризующий Мацутоя, Юми

Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.