Одесские юмористические деньги
Поделись знанием:
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
(перенаправлено с «Юмористические деньги»)
Одесские юмористические деньги впервые были выпущены к юморине 1989 года и выпускались вплоть до середины 1990-х годов на волне кооперативного движения, разрешённого перестройкой.
Печатались в цвете типографским способом без выходных данных. Имеют довольно качественную цветопередачу и графику. Выпускались от имени несуществующего «Фальшивомонетного двора Одессы-мамы» на Молдаванке.
Купюры продавались в 1990-х годах в конвертах по пять штук. На конвертах размещались юмористические надписи, например, «Деньги — лучший подарок» («всем кооператорам, индивидуалам, рэкетирам»), «Покупайте наши деньги».
Содержание
История
Зачастую отражали насущную для одесситов политическую и экономическую тематику тех лет, когда были выпущены. Часто имели рисунок на исторические темы, связанные с Одессой.
Данные деньги никогда не являлись платёжным средством и сопровождались подобными надписями:
Эти фальшивыя, но чисто одесския деньги обязательны к приёму с 1 апреля по 31 марта каждаго года. Они откроют вам двери кабинетов и сердца чиновников.
Подделка одесских денег преследуется успехом. На них можно приобрести расположение, благодарность и чувство юмора. Взятки этими деньгами уголовно не наказуются.
Рекламу одесским «деньгам» во всесоюзном масштабе сделал либерально-перестроечный московский журнал «Огонёк», который в мартовском номере 1990 года (первоапрельском) опубликовал следующую заметку под заголовком «Минфин сообщает» в разделе новостей:
- Одна из главных задач по оздоровлению нашей экономики — сделать рубль твёрдой валютой. Минфин совместно с группой учёных-экспертов осуществил серию мер в этом направлении. Сообщаем читателям, что первая партия советских конвертируемых денег выпущена. Это почётное задание Минфина выполнил Одесский Монетный двор.
- Новые деньги вводятся в обращение с 1 апреля с.г. и имеют свободное хождение как на всей территории СССР, так и за рубежом. Они подлежат обмену на рубли в соотношении 1 : 7 руб. 40 коп., а также на иностранную валюту по новому курсу 1 : 4,12 доллара[1] во всех отделениях Сберегательного банка г. Одессы.
Купюры
Известны следующие купюры:
- 1 дюк — 1989—1990. Памятник Дюку де Ришельё на Приморском бульваре.
- 1 ельцин — 1989—1991. Изображён тогдашний секретарь Московского горкома КПСС Борис Ельцин, летающий вокруг нью-йоркской статуи Свободы, на которой написано «здесь был Боря» (обыгран его визит в США, из которого он привёз подарок — миллион одноразовых шприцов). Надпись:
Номенклатурный чек для одноразовой инъекции в спецраспределителе - 1 катенька — 1989-90. Изображён памятник Екатерине Второй в Одессе (открыт 6 мая 1900). Цитата из указа Екатерины об Одессе, надпись:
Подделка карается Историей - 12 кружейро — 1990. Изображены 12 пивных кружек. Приведён несуществующий царский Указ о борьбе с самогоном и варением. Подпись:
Входной банковскiй билетъ(в пивную «Гамбринус») - 2 одесских лева — 1989-90. Изображены два одесских льва (скульптуры, находящиеся в Городском Саду), на обратной стороне приведена схема разделки туш львов на рынке «Привоз». Надпись:
Одесские левые деньги - 1 мат — 1989-90. С портретами одесских гроссмейстеров Таллера (стилизованного под Михаила Таля) и Геллера. Надпись:
Банковский билет города Нью-Васюки, СССР. Цензурная шахматная купюра. Обеспечивается золотым запасом слов - 1 пистоль — 1990-91. Изображены пистолет Макарова, текст Указа Совмина СССР о кооперативах и одесский танк 1941 года «На испуг». Надпись:
Конверсируемая валюта. Чек для расчёта с рэкетирами - Полушка — 1990-91. Изображена колоннада Воронцовского дворца в Одессе и текст стихотворения-пасквиля А. С. Пушкина 1824 года про графа Воронцова: «Полу-милорд, полу-купец…»
- Семь лир — 1989-90. Изображены портреты одесских литераторов: Э.Багрицкого, В.Катаева, Ю.Олеши, Веры Инбер, И.Бабеля, И.Ильфа и Е.Петрова. Надпись:
Подделка невозможна. Они неподражаемы - Семь-сорок — 1989-90. Надпись:
Казначейский проездной билет - 1 сольдо — 1990-91. Нарисована гитара, окружённая фамилиями одесских певцов и музыкантов, внутри которой просматривается одесский оперный театр. Надписи: «Талонный чек», «Соль-до поры до времени», «Мыло-до конца квартала», «Водка-до 19:00» и т. п.
- Миллион талантов — 1990. Обрамление номинала — фон из фамилий известных одесситов. Надпись:
Одессит = талант. Краткость - его сестра - 4 одесских франка — 1989-90. Портреты Де Рибаса, де Ришельё, Ланжерона и Де Волана. Надпись:
Все франки в гости будут нам: франки, франты, фраки, франкмасоны, портофранко, франкирование, франлизация, Иван Франко. Портофранко*Свободный город*Особый экономический район - Одесский фунт лиха — 1989-90.
- Чёрная сотня — 1990-91. Изображены «черносотенцы» с зазубренными бердышами: слева стрелец из «Союза Михаила Архангела», справа лавочник из «Союза русского народа». На обратной стороне купюры приведены названия «их» журналов: «Их современник», «Московия», «Старая гвардия» и лозунги: «Долой безродных космополитов», «Долой Тель-Авидение», «Не могу поступаться принципами». Надпись:
Бей масонов - спасай Россию - 1 япончик — 1991.
- Хунт стервингов / Один ельцин со товарищи — 1991-92.
- Один убыль — 1991-92.
- Три фарбованця / Фальшивый сувэрэнъ — 1991-92.
- РазРУБЛЕнный империал / ЗаРУБЛЕнные акции телерадиокомпании — 1991-92.
- 1 весёлый рубчик / Весёлые рублята — 1991-92.
Монеты
Монеты выпускались как в виде буклетов, календариков, так и некоторые из них в виде цветных жетонов на брелоках (например, 1 дюкат — пластмассовая «монета» цвета золота). Продавались, как и «банкноты» одесских денег, на юморинах, выступлениях Жванецкого и других имеющих отношение к Одессе сатириков в разных городах, одесских киосках «Союзпечати» и др.
Известны следующие монеты:
- 1 серебряный дюкат с изображением дюка де Ришельё (1989 или 1990).
- 1 золотой дюкат с изображением дюка де Ришельё (1989 или 1990).
- 1 ельцин с изображением одноразового шприца в виде ёлки и надписью
Одноразовая монета(1989-90). - 195 лет Одессе — 1989.
- 1 золотой НЭП — 1989. Рисунок 1 серебряного рубля РСФСР 1922 года, рабочий куёт слово НЭП на наковальне.
- 1 фальшивый НЭП — 1990. Надпись:
1985-?. Только в бумажном виде. - 200 ЭКЮ — 1994. Юбилейная монета, посвящённая 200-летию Одессы. ЭКЮ расшифровывалось как «Экономический Курс Юбилея».
- 3 шишлинга с изображением 3 шишей (фиг, дуль) на обоих сторонах монеты.
- 1 жванецкий - 1989.
См. также
Напишите отзыв о статье "Одесские юмористические деньги"
Примечания
- ↑ Бутылка до-андроповской водки стоила 4 рубля 12 копеек
Источники, использованные в статье
|
Портал «История» |
|---|---|
|
Портал «Одесса» |
|
Проект «Нумизматика и бонистика» |
- Журнал «Огонёк», март 1990 года, колонка новостей.
- Анатолий Дроздовский. [www.gazetasriblo.com.ua/kollekczioneram/stati/numizmatika-bonistika/dengi-dlya-odessyi Деньги для Одессы.] Журнал «Срибло».
- [www.museum.com.ua/expo/ukrbon_ru.html Металлические боны Одессы] (Одесский музей нумизматики)
- [photofile.ru/users/beaumain/2987789/?done=set_titles&page=1], [forum.vgd.ru/103/7612/120.htm] — Одесские юм. деньги
Отрывок, характеризующий Одесские юмористические деньги
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
