Яшвиль, Владимир Владимирович

Владимир Владимирович Яшвиль
Акварель К. С. Осокина, 1847 год
Дата рождения	1813(1813)
Дата смерти	7 февраля 1864(1864-02-07)
Годы службы	1834-1864
Звание	генерал-майор
Награды и премии

Князь Владимир Владимирович Яшвиль (1813—7 февраля 1864) — русский офицер, участник Кавказской войны, генерал-майор Свиты, командир Лейб-гвардии Уланского Его Величества полка и Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, командующий 1-й кавалерийской дивизией.

Биография

Представитель калужской ветви грузинского княжеского рода Иашвили. Единственный сын князя Владимира Михайловича Яшвиля, принимавшего участие в заговоре против Павла I, и Варвары Александровны Сухово-Кобылиной.

Князь Владимир Яшвиль учился вначале в пансионе Вейденгаммера, где его соучеником был И. С. Тургенев. Службу начал 2 декабря 1829 года фейерверкером в артиллерийском училище, по окончании которого был выпущен по второму разряду. 23 мая 1834 переведён юнкером в Уланский Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича полк. 28 августа переведён в гусарский короля Вюртембергского полк с чином корнета. 31 января 1840 года по окончании курса в Образцовом кавалерийском полку с чином штабс-ротмистра прикомандирован к лейб-гвардии Гусарскому полку (31.01.1840-12.07.1842). Его сослуживцем был М. Ю. Лермонтов.

Дальнейшее поприще Яшвиля было омрачено следующим инцидентом. 21 июня 1842 года князь Яшвиль дрался на дуэли с штаб-ротмистром того же полка князем Александром Николаевичем Долгоруковым (1819—1842), сыном малороссийского генерал-губернатора Н. А. Долгорукова. Не желая смертельного исхода, Яшвиль стрелял в сторону, но пуля, отскочив от камня, сразила соперника наповал. 19 июля Яшвиль был разжалован в рядовые «до отличной против неприятеля выслуги» и сослан на Кавказ с зачислением в Егерский полк.

На Кавказе в течение двух лет Яшвиль участвовал в 97 операциях против горцев, за что он был удостоен знака отличия военного ордена, произведён в унтер-офицеры. 9 декабря 1844 года был произведен в корнеты с зачислением по кавалерии и прикомандирован к Кавказскому линейному казачьему войску (12.1844), позднее — к Моздокском полку. В следующем году за участие в Даргинской экспедиции получил прежний чин штаб-ротмистра и был снова переведён в лейб-гвардии Гусарский полк, где назначен командиром 4-го эскадрона. В. А. Гейман, который был ранен в ходе боя и оказался объектом внимания князя Яшвиля, который «бросился разыскивать носилки», писал:

Князь Яшвиль, кажется, обломок Золотой Орды, гвардейский лейб-гусар; за дуэль был разжалован, потом произведён в корнеты по кавалерии и состоял в распоряжении полковника Козловского. Я лично с князем не был знаком, но видел и сам испытывал благотворные последствия его неутомимых забот о раненых. Когда ему был возвращён прежний чин ротмистра, все искренне этому радовались, и уже гораздо позже назначение его командиром лейб-гусарского полка было принято всеми нами очень сочувственно. Князь Яшвиль вообще, по простодушному обращению со всеми, готовности во всякую минуту быть каждому полезным, снискал себе общую любовь.

По кавказской службе был известен Льву Толстому. Доктор исторических наук А. Л. Шемякин считает В. Яшвиля прототипом ротмистра Яшвина в романе Толстого «Анна Каренина».

В 1846 году он был произведён в ротмистры, а в 1849 году — в полковники. В 1854—1855 годах командирован для наблюдения за рекрутским набором в Тульской и Могилевской губерниях. Назначенный затем в 1855 году в распоряжение главнокомандующего южной армии, с оставлением в лейб-гвардии Гусарском полку, Яшвиль оставался в Крыму недолго и 6 марта 1856 года был назначен командиром Уланского принца Фридриха Вюртембергского полка. 26 августа он был пожалован в флигель-адъютанты, а 15 октября назначен командующим лейб-гвардии Уланским полком; по производстве 30 августа 1858 года в генерал-майоры был утверждён командиром полка и назначен в свиту Его Императорского Величества. 20 ноября 1858 года князь Яшвиль был назначен командиром лейб-гвардии Гусарского полка.

Во время Польского восстания 1863—64 годов Владимир Владимирович состоял военным губернатором в Вильно. Накануне крестьянской реформы владел с женой селом Якимовское и каширской деревней Долгой. Умер 7 февраля 1864 г.

Портреты Яшвиля

• В 1840—1850-е годы художник-акварелист Александр Иванович Клюндер (1802—1874/1875?) нарисовал серию портретов офицеров лейб-гвардии Гусарского полка в качестве памятного подарка их полковому командиру генералу М. Г. Хомутову (1795—1864), переводившемуся в то время на новое место службы. Портрет Яшвиля был в коллекции, принадлежавшей А. Л. Потапову (1818—1886), и находился вплоть до Октябрьской революции в его усадьбе «Семидубравное», а сейчас — в Воронежском областном художественном музее им. И. Н. Крамского.
• Портрет В. В. Яшвиля, исполненный М. А. Зичи, был включён в «Серию портретов шефов и командиров лейб-гвардии Гусарского полка.1868». Она состояла из 13 акварельных портретов командиров полка с 1815 по 1867 годы и 6 групповых фотографий офицеров полка. Серия была исполнена к 50-летнему юбилею Александра II как шефа полка.

Семья

30 апреля 1847 года в Москве князь Владимир Владимирович обвенчался с Анной Михайловной Орловой (1826—1887), дочерью декабриста Михаила Фёдоровича Орлова и Екатерины Николаевны Раевской. Кузина Н. Н. Раевского, графиня Софья Александровна Бобринская (1797—1866), принявшая активное участие в подготовке приданого для Нинет, писала матери невесты:

Столь благородный, столь достойный уважения характер князя Яшвиля есть порука Нининому счастию. Я знаю его, никогда не видавши; есть лишь одно мнение на его счет, и мнение только похвальное. Наконец-то, наконец настоящая и глубокая радость для вашего бедного сердца, которое столько страдало. Боже мой, что за добрую и счастливую весть вы мне сообщаете! Выдавать дочь за человека почитаемого, честного и доброго, о, это переживание ни с чем, должно быть, не сравнимо.

После смерти мужа, в течение нескольких лет жила в Новочеркасске, где состояла начальницей института. По словам современника, была «дамой толковой и умной». В браке родились:

• Мария (1852—1927), фрейлина;
• Софья (1854—?), замужем за гофмейстером Сергеем Аполлоновичем Уваровым (1847—1900).
• Павла (1856—1881);
• Николай (1857—1897) — служил в лейб-гвардии Гусарском полку, женат на Наталье Григорьевне Филипсон (1861—1939), дочери сенатора Г. И. Филипсона;
• Лев (1859—1917) — симбирский губернатор, женат с 1897 года на Домнике Владимировне (1874—1898), дочери капитан-лейтенанта Владимира Александровича Стаховича; с 1900 года женат на кузине первой супруги Анастасии Петровне (1881—1952), дочери Петра Александровича Стаховича.

Награды

Был награждён:

• Знак отличия Военного ордена № 78071 за отличие на Кавказе (1842);
• орден Святой Анны 3 степени с бантом (1845);
• орден Святой Анны 2 степени (1847);
• орден Святого Владимира 3 степени (1857);
• орден Святого Станислава 1 степени (1860);
• орден Святой Анны 1-й степени с мечами (1862),
• командорский крест 2-й степени вюртембергского ордена Фридриха (1856)

Примечания

Источники

• Список генералам по старшинству, 26.03.1862. — с. 511.
• Список генералам по старшинству, 1.01.1863. — с.511.
• Яшвиль, Владимир Владимирович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [www.regiment.ru/bio/Y/44.htm# князь Яшвиль Владимир Владимирович]
• [www.runivers.ru/bookreader/book56864/#page/443/mode/1up князь Яшвиль]

Отрывок, характеризующий Яшвиль, Владимир Владимирович

– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…