Булгаков, Яков Иванович

Яков Иванович Булгаков

Яков Иванович Булгаков (15 октября 1743, Москва — 7 июля 1809, Москва) — русский дипломат, деятельность которого накануне и в годы Второй турецкой войны Екатерины II немало способствовала приобретению Россией Крыма.

Биография

Яков Булгаков родился 15 октября 1743 года в городе Москве в семье сын секретаря Преображенского приказа.

Образование получил в гимназии московского университета (вместе с И. Богдановичем, Г. Потемкиным, Д. Фонвизиным), по окончании гимназии в 1759 году стал студентом Московского университета, который окончил с золотой медалью.

В 1761 году Булгаков был записан на службу в коллегию иностранных дел. Ездил курьером в Варшаву с известием о кончине императрицы Елизаветы и вступлении на престол Петра III, в Вену — с известием о вступлении на престол Екатерины II.

Через два года Булгаков назначен в Варшаву, где служил при четырех послах сначала секретарем, а потом советником посольства Репнина, отправленного в Константинополь для заключения мира, и принимал деятельное участие в переговорах. В 1777 году Булгаков в качестве секретаря сопровождал того же Репнина с войсками в Тешен, где собрался конгресс по делам Баварии. Затем вместе с Потемкиным Булгаков произвел разграничение Новороссийской губернии с польской Украиной, акт которого подписал 5 января 1781 года.

В мае 1781 года Екатерина II назначила Булгакова на весьма трудный дипломатический пост чрезвычайного посланника и полномочного министра при Порте. Отношения между Россией и Османской империей были в то время весьма сложными, и Булгакову предстояло не только развивать и укреплять успехи, достигнутые Россией по Кючук-Кайнарджийскому миру, но и стараться оттянуть как можно дальше надвигающуюся новую войну. Главной задачей Булгакова было ослабить то впечатление, которое должно было произвести на турок подготовленное уже присоединение Крыма к России.

В 1783 году он заключил с Портой торговый трактат. Летом того же года, после нескольких месяцев оживленных переговоров Булгакова с Портой крымский хан Шагин-Гирей передал свои владения императрице Екатерине II. «Ваша твердость, деятельность и ум отвратили войну», — писал Булгакову Светлейший князь Потёмкин, — «Турки были бы побеждены, но русская кровь также бы потекла».

Летом 1787 года Екатерина II была в Крыму, куда приезжал и Булгаков; здесь он получил инструкции относительного будущего образа действий в его Константинополе.

По возвращении Булгакова в Константинополь Порта отказалась признать окончательное присоединение Крыма к России и стала требовать пересмотра всех трактатов с Россией. Булгаков решительно отказался принять эти предложения и в тот же день объявлен был мусафиром, или гостем Блистательной Порты, и по традиции отведен в Семибашенный замок, где вместе с сотрудниками посольства просидел 812 дней. Хотя надзор за Булгаковым был строгий, но он сумел достать секретный план турецких военных операций на море и сообщить его русскому правительству.

В октябре 1789 года, уже при султане Селиме III, Булгаков был отпущен из Константинополя. Екатерина II наградила его деньгами и поместьями в Белоруссии и назначила его посланником в Варшаву, где он пробыл 4 года. Павел I, по вступлении на престол, назначил Булгакова гражданским губернатором Виленской и Гродненской губерний.

Булгаков был большим любителем литературы. Еще будучи студентом, он помещал свои переводы в «Полезном Увеселении» (1760 — 61). Во время своего заключения в Константинополе Булгаков занимался переводом 27-томного «Всемирного путешественника» аббата де-ла-Порта. Перевод выдержал два издания. Три издания имел перевод его поэмы «Влюбленный Роланд». Переписка его с Потемкиным напечатана в «Русском Вестнике» (1814, III).

Дети

Булгаков женат не был, но от француженки Екатерины Эмбер (по-русски называлась Екатерина Любимовна (ум.1809); позднее жила в Москве и была замужем за доктором Шумлянским, от которого имела 2 дочерей — Любовь и Ольгу) имел 2 сыновей, очень им любимых, людей редких достоинств, которым он завещал всё своё имение:

• Булгаков, Александр Яковлевич
• Булгаков, Константин Яковлевич

Литература

• Булгаков, Яков Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [memoirs.ru/files/Bul_Pot_RA66_10.rar Булгаков Я.И. Письма Я.И. Булгакова к князю Потемкину / Примеч. Н. Киселева // Русский архив, 1866. – Вып. 10. – Стб. 1570-1590.]
• Бессарабова Н. В. Россия - Османская империя: Противоречия 1780-х гг. и миссия Я.И. Булгакова // Россия - Восток: Контакт и конфликт мировоззрений: Материалы XV Царскосельской научной конференции: сборник научных статей: в 2 ч. Ч. 1. СПб., 2009. С. 24-34.

Отрывок, характеризующий Булгаков, Яков Иванович

Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.