Петерс, Яков Христофорович

Яков Христофорович Петерс
врио Председателя ВЧК при СНК РСФСР
7 июля 1918 года — 22 августа 1918 года
Глава правительства:	Владимир Ленин
Предшественник:	Феликс Дзержинский
Преемник:	Феликс Дзержинский

Я́ков Христофо́рович Пе́терс (латыш. Jēkabs Peterss; 21 ноября (3 декабря) 1886 года, Бринкенская волость Газенпотского уезда, Курляндской губернии (территория современной Латвии) — 25 апреля 1938 года) — профессиональный революционер, один из создателей и первых руководителей ВЧК. Расстрелян во время большого террора.

Заместитель председателя ВЧК Феликса Дзержинского, врио председателя ВЧК с 7 июля по 22 августа 1918 г. Имел знак Почётного работника ВЧК-ГПУ под № 2.

Биография

В своей автобиографии, составленной в 1928 году при вступлении во всесоюзное общество старых большевиков Петерс указывал, что был сыном батрака, с 8 лет должен был искать себе пропитание и пас скот у соседних хуторян, а с 14 лет стал работать по найму у соседнего помещика вместе с батраками. Однако в 1917 году Петерс в разговоре с американской журналисткой Бесси Битти говорил, что был сыном «серого барона» (так в Прибалтийском крае называли богатых крестьян-землевладельцев) и у его отца были наёмные работники.

В 1904 г. переехал в Либаву, где вступил в Латвийскую социал-демократическую рабочую партию.

Во время Революции 1905—1907, согласно анкете, вёл агитацию среди крестьян и батраков. В марте 1907 был арестован. Обвинялся в покушении на жизнь директора завода во время забастовки, но был в конце 1908 оправдан Рижским военным судом.

В эмиграции (1909—1917)

В 1909 году эмигрировал в Гамбург, а оттуда в 1910 году переехал в Лондон. Фёдор Ротштейн, помогавший обустраиваться оказывавшимся в Лондоне русским коммунистам, вспоминал, что ему пришлось «повозиться» с Петерсом, который, бежав от преследования царского правительства, был без копейки денег, не знал ни слова по-английски. Был членом Лондонской группы Социал-демократии Латышского края (СДЛК), Британской социалистической партии и латышского Коммунистического клуба.

23 декабря 1910 года арестован лондонской полицией по подозрению в причастности к убийству полицейских во время попытки ограбления в Хаундсдитч ночью 16-17 декабря. Петерс заявил, что грабителей возглавлял его двоюродный брат Фриц Сварс (Fritz Swars), но сам Петерс никого не убивал Вскоре, 3 января 1911 года произошла знаменитая «осада на Сидней-стрит» (Siege of Sidney Street), где несколько латышских террористов в течение дня отстреливались от полиции. Очаг террористов был уничтожен только при участии воинских частей; операцией на месте руководил тогдашний министр внутренних дел Уинстон Черчилль. Петерс, которого обычно отождествляют с командовавшим анархистской группой Петром Пятковым по кличке Пётр-«Художник» (Peter the Painter), был арестован, провел 5 месяцев в тюрьме, после чего в мае 1911 был оправдан судом по недостатку доказательств.

После освобождения встречался с Клэр Шеридан, кузиной Уинстона Черчиля. Однако, «на одной из вечеринок Клэр заметила, что Яков внезапно потерял интерес к очередной политической дискуссии… Причиной тому стала подруга Клэр — совсем молоденькая, тихая Мэй, дочь лондонского банкира». Женился на дочери британского банкира Мэйзи Фримэн (Maisie Freeman). В 1914 году родилась дочь Петерса Мэй. Перед Февральской революцией Петерс занимал место управляющего отдела импорта крупной английской торговой компании.

Во время первой мировой войны был членом комитета социалистических групп, возглавляемого Чичериным.

Революция 1917 года

После Февральской революции 1917 приехал через Мурманск в Петроград. Работал в Риге, член ЦК СДЛК и представитель СДЛК в ЦК РСДРП(б). Вел работу среди войсковых частей на Северном фронте, член ВРК 12-й армии в августе-октябре 1917 г.. После занятия немцами Риги, оставил Ригу и отступая вместе с войсками, остановился в Вольмаре, где работал как один из редакторов газеты «Циня».

Был послан в качестве представителя от крестьян Лифляндской губернии на Демократическое совещание, созванное Керенским.

В октябрьские дни 1917-го член Петроградского ВРК, делегат 2-го Всероссийского съезда Советов, член ВЦИК. Подготавливал войсковые части для Октябрьской революции.

Работа в ВЧК-ГПУ

После Октябрьской революции член коллегии и помощник (по существу — заместитель) председателя и казначей. С апреля 1918 года первый в истории ВЧК секретарь парторганизации.

Именно с его именем связывают формирование образа «латышского лица» ВЧК: «Свою роль в массовом притоке латышей в ВЧК сыграло и то, что вторым лицом в ведомстве „пролетарской расправы“ стал Я. Х. Петерс, широко привлекавший в ряды чекистов своих товарищей и земляков, прошедших трудную школу социал-демократического подполья в Прибалтийском крае, имевших опыт конспирации и участия в боевых дружинах 1905—1907 годов».

Участвовал в раскрытии заговора Локкарта, руководил ликвидацией левоэсеровского мятежа 1918 года. Так как убийство Мирбаха 6 июля 1918 года было совершено с документами, подписанными Дзержинским, он был временно снят с поста председателя ВЧК, а его место занял Яков Петерс, который сформировал новую коллегию ВЧК исключительно из коммунистов. 22 августа (после возвращения Дзержинского) Петерс был утвержден его заместителем.

Вёл следствие по делу покушавшейся на В. И. Ленина эсерки Ф. Каплан. Руководил ликвидацией «Союза защиты родины и свободы» Б. Савинкова в Москве и Казани.

9 января 1919 года Я. Петерс, участвуя в заседании Президиума ВЧК (кроме него присутствовали М. Лацис, И. Ксенофонтов и секретарь Мурнек) вынес постановление: «Приговор ВЧК к лицам бывшей императорской своры — утвердить, сообщив об этом в ЦИК». По этому постановлению в Петрограде были расстреляны великие князья Николай Михайлович, Георгий Михайлович, Павел Александрович и Дмитрий Константинович.

Работал в Московском ревтрибунале, с 1918 года один из трёх его председателей, заседавших поочерёдно.

В марте 1919 года на посту зампреда ВЧК его сменил И. Ксенофонтов, а Петерс в том же месяце был послан в Петроград, где был назначен начальником внутренней обороны, а потом комендантом укрепленного района.

11 июня 1919 года Я. Петерсом была выработана и разослана по районам «инструкция по производству осмотра Петрограда». Согласно этой инструкции, каждый район разбивался на участки, в которых проводился поголовный осмотр всех жилых и нежилых помещений, основной задачей обысков являлось нахождение оружия. Задержанию при обысках подлежали: все лица, имевшие при себе огнестрельное оружие без соответствующих разрешений, за исключением только владельцев охотничьих ружей; дезертиры; непрописанные граждане; лица, вообще не имевшие видов на жительство; все бывшие полицейские чины до околоточных включительно и все бывшие жандармские офицеры и унтер-офицеры.

14 июня был дан приказ о начале тщательного осмотра всех подозрительных мест и зданий районов, храмов всех вероисповеданий, колоколен, чердаков, подвалов, сараев, складов и площадей.

В июле 1919 г. с отступлением белых войск Северного корпуса (впоследствии Северо-Западная армия) от Петрограда, управление начальника внутренней обороны г. Петрограда, возглавляемое Петерсом, было упразднено постановлением РВС 7-й армии, а вместо него было сформировано управление начальника Петроградского укрепленного района. Петерс стал комендантом укрепленного района и членом Комитета обороны.

В августе 1919 года Петерс был назначен комендантом Киевского укреплённого района и начальником гарнизона. На Киев в это время с разных сторон наступали белая армия Деникина и войска Петлюры.

Будучи не в силах изменить что-либо в военном отношении, Петерс и Лацис стали отыгрываться на внутреннем враге <...> Однажды утром газеты вышли с бесконечно длинным, столбца в два, списком расстрелянных. Их было, кажется, 127 человек; мотивом расстрела было выставлено враждебное отношение к советской власти и сочувствие добровольцам. В действительности, как выяснилось потом, коллегия чрезвычайки, усиленная Петерсом, решила произвести массовый расстрел и выбрала по списку заключенных всех, против кого можно было выставить хоть что-нибудь компрометирующее <...> действительное число расстрелянных не ограничивалось приведённым в газетах списком. В самый последний день перед уходом большевиков, в чека расстреливали уже без всякого учета и контроля.

После падения Киева Петерс — член Военсовета в Туле. Зимой 1919—1920 работал в Москве в качестве заместителя председателя Особого комитета СТО по проведению военного положения на железных дорогах. В январе 1920 — полпред ВЧК на Северном Кавказе, комиссар Северо-Кавказской железной дороги.

В Туркестане

В 1920—1922 член Туркестанского бюро ЦК РКП(б), полномочный представитель ВЧК в Туркестане и начальник Ташкентской ЧК. Руководил операциями против антибольшевистских формирований Дутова, Анненкова, Энвер-паши.

В мае 1921 встретил в Ташкенте знакомого по Лондону Ф. А. Ротштейна, который был назначен полпредом в Персии и с вооружённым отрядом чекистов сопровождал его в Персию.

Летом 1921 года по приказу Петерса были арестованы и заключены в тюрьму проф. П. П. Ситковский и все врачи клиники Ситковского по обвинению во вредительстве. Петерс решил сделать суд показательным и сам выступил на процессе в качестве общественного обвинителя.

В Москве

В феврале 1922 Петерс был отозван в Москву и назначен членом Коллегии и начальником созданного 2 июня 1922 года Восточного отдела ГПУ. Новый отдел объединял работу чекистов на Кавказе, в Туркестанской, Башкирской, Татарской и Крымской автономных республиках, Бухарской и Хивинской народных республиках. Новому отделу вменялась разработка материалов закордонной части ИНО из стран Востока, исполнение оперативных задач восточного отдела было обязательным для ИНО. Отделениями в Восточном отделе руководили заместитель Петерса Владимир Стырне, Эйхманс и Михаил Казас. Работая в Восточном отделе, Петерс в 1925 году был одновременно и главным инспектором погранвойск ОГПУ. К 10-летию ВЧК в декабре 1927 он был награждён орденом Красного Знамени.

31 октября 1929 г. Я. X. Петерс был освобожден от обязанностей члена Коллегии и начальника Восточного отдела ОГПУ. Его чекистский этап биографии на этом формально завершился, хотя Петерс продолжал работать в контрольных органах.

В конце 1929 года Петерс руководил комиссией по чистке сотрудников учреждений Академии наук СССР. Из 259 академиков и членов-корреспондентов были изгнаны 71, в основном, ученые гуманитарного профиля. Многие из них были арестованы по так называемому «Академическому делу». Более года шло следствие по этому делу. 70-летнего академика С. Ф. Платонова и его сподвижников ОГПУ обвинило в намерении свергнуть Советскую власть, образовать Временное правительство с последующей реставрацией монархии в России.

В 1930—1934 годах председатель Московской контрольной комиссии (МКК) ВКП(б). В 1923—1934 годах — член Центральной контрольной комиссии ВКП(б), в 1930—1934 годах — член её Президиума. С 1934 — член Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), член Бюро КПК при ЦК ВКП(б).

Арестован 27 ноября 1937 года. Расстрелян 25 апреля 1938 года на полигоне «Коммунарка», после чего удалён из публиковавшихся фотографий чекистов.

Реабилитирован ВК ВС СССР 3 марта 1956 года.

Сочинения

• Петерс Я. О чистке советского аппарата. М., Московский рабочий, 1929
• Петерс Я. Чистка соваппарата и контроль масс. М., ГИЗ, 1930.
• Петерс Я. Отчетный доклад о работе МКК ВКП(б). М., Партиздат, 1934
• Петерс Я. Воспоминания о работе в ВЧК в первый год революции // Пролетарская революция. — 1924. — № 10 (33). — С.5 — 32. // Составители: В. Гончаров, А. Кокурин. [latvjustrelnieki.lv/ru/knigi/index-266911 Гвардейцы Октября. Роль коренных народов стран Балтии в установлении и укреплени большевистского строя]. — Москва: Индрик, 2009. — С. 373—381. — 492 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-91674-014-1.

Киновоплощения

• Эдуард Павулс (Заговор послов, 1965)
• Олег Мокшанцев (Шестое июля, 1968)
• Гирт Яковлев (Петерс, 1972)
• Пеэтер Урбла (20 декабря, 1981)
• Богдан Коминовский (Reilly: The Ace of Spies, 1983)

Ссылки

• [www.swolkov.narod.ru/doc/kt/pr01.htm Беседа с Петерсом. Утро Москвы, 4 ноября 1918, № 81]
• Елена Съянова. [www.inauka.ru/history/article38656/print.html Под гнетом их обаяния] (Известия науки, 13.10.2003)
• Елена Съянова. [www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318146@fsbPublication.html «Яков Петерс, которого мы не знаем»] — статья в газете «Известия» на официальном сайте ФСБ
• [www.novayagazeta.ru/data/2008/65/16.html Виктор Тополянский. Чекист № 2]
• [www.oldbaileyonline.org/browse.jsp?id=def2-75-19110425&div=t19110425-75#highlight ZURKA DUBOF, JACOB PETERS, JOHN ROSEN, NINA VASSILEVA, Killing, Theft, 25th April 1911 ]  (англ.)
• [query.nytimes.com/gst/abstract.html?res=9504EED81E3BE03ABC4053DFB4678383609EDE COMRADE JACOB PETERS.; Ex-Scotland Yard Man Tells of His Career in London.]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Петерс, Яков Христофорович

– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.