6-я Московская гимназия

Шестая Московская Гимназия

Шестая Московская Гимназия была открыта не позднее 1871 года. В 1882—1917 она располагалась в здании, которое сегодня занимает Научная педагогическая библиотека имени К. Д. Ушинского.

Это здание усадьбы Демидовых, возникшей к 1777 году и ажурная чугунная ограда, отлитая на демидовских уральских заводах до сих пор является подлинным украшением Толмачевского переулка.

Описание гимназии

Первые сохранившиеся сведения о гимназии относятся к 1871 году: в фондах ЦИАМ есть записи о поступлении в неё учеников, датированные 1871 годом. В это время она располагалась в доме купчихи П. А. Плигиной (Средний Овчинниковский переулок, дом № 1). Директором её был в это время действительный статский советник Семён Николаевич Шафранов.

В 1882—1917 годах гимназия располагалась в здании усадьбы Демидовых, проданном М. Ф. Соллогуб Московскому учебному округу. К переезду гимназии историческое здание было существенно перестроено. Основной корпус был занят учебными помещениями, а два боковых флигеля расширены и отведены под квартиры преподавателей: левый (лицом к входу) занимал директор с семьёй, а в правом размещались семьи двух надзирателей, учителя и письмоводителя.

Вход в главный корпус был парадным и предназначался только для педагогов и родителей, а ученики входили через специальный ученический вход с заднего двора, поднимаясь на верхние этажи по задней лестнице. Парадная лестница в западной половине дома была перестроена из трёхмаршевой в двухмаршевую, что повлекло за собой необходимость перестройки оконных проёмов на лестницу. В частности, из двух окон по западному боковому фасаду было сделано одно широкое полуциркульное окно. С восточной стороны к основному зданию была сделана трёхэтажная пристройка для классных помещений под общей с ним крышей. С западной стороны был пристроен одноэтажный гимнастический зал с подвальным помещением под ним. В нижнем этаже находилась канцелярия, библиотека и кабинет физики, а также гардеробы. На втором этаже находились учебные помещения подготовительного класса (для поступления в который кандидаты проходили экзамен: азбука, базовое чтение, четыре действия арифметики и несколько молитв) и 1—4 классов, кабинет природоведения, а также кабинет директора и актовый зал гимназии, где были прикреплены мраморные доски с фамилиями золотых медалистов. По воспоминаниям последнего директора гимназии, Фёдора Александровича Виноградова, в актовом зале, сохранявшем следы прежней отделки искусственным мрамором и росписей, хранились реликвии в память о визитах Гоголя, Тургенева и Третьякова. На третьем этаже учились 5—8 классы.

6-я мужская гимназия существовала в Толмачёвском переулке до 1915 года, когда главный дом был занят госпиталем для душевнобольных воинов. Когда был устроен в этом доме госпиталь, просуществовавший до 1917 года, то внутри его произведены были переделки классов под палаты, а в окнах и на лестничных клетках поставлены деревянные решётки.

С 1918 года гимназия, уже носившая название 1-й школы 2-й ступени Замоскворецкого района, вернулась в прежнее помещение. Новый директор школы, Александр Соломонович Хавенсон, не смог оценить по достоинству обширную библиотеку и архив, доставшиеся школе от её предшественницы, а также от других гимназий и из частных собраний, и распорядился уничтожить и вывезти на свалку многие материалы.

Известные выпускники

См. также: Выпускники 6-й Московской гимназии

• Александровский Борис Николаевич, внук ранее преподававшего в гимназии, священника Иоанна Николаевича Александровского (выпуск 1912 года)
• Агапов-Таганский, Максим Владимирович, один из организаторов скаутского движения (выпуск 1909 года; золотая медаль);

• Амфитеатров, Александр Валентинович, журналист (выпуск 1881 года);
• Глаголев, Нил Александрович, математик;
• Дурново, Николай Николаевич, лингвист (выпуск 1895 года; серебряная медаль);
• Егоров, Дмитрий Фёдорович, математик (1883—1887);
• Зелинский, Корнелий Люцианович, литературный критик;
• Кардашев, Николай Николаевич, революционный деятель;
• Кольцов, Николай Константинович, биолог (выпуск 1890 года; золотая медаль);
• Курбатов Дмитрий Иванович, инженер-строитель, сын врача И. И. Курбатова (выпуск 1903 года ?);
• Миллер, Борис Всеволодович, филолог-иранист, сын В. Ф. Миллера;
• Некрасов, Алексей Дмитриевич, биолог (выпуск 1894 года; серебряная медаль);
• Никольский, Николай Михайлович, историк (выпуск 1896 года ?);
• Поляков, Сергей Александрович, владелец издательства «Скорпион»;
• Пудовкин, Всеволод Илларионович, кинорежиссёр;
• Сахаров, Гавриил Петрович, патофизиолог (выпуск 1892 года);
• Снегирёв, Юрий Владимирович, профессор, гинеколог, сын В. Ф. Снегирёва;
• Серебряков, Константин Дмитриевич, механик;
• Терешкович, Антон Миронович, врач;
• Хмелёв, Николай Павлович, актёр и режиссёр (с 1916 года);
• Шацкий, Станислав Теофилович, педагог;
• Шимко, Иван Иванович, архивист;
• Шипков, Петр Алексеевич, священник;
• Шмелёв, Иван Сергеевич, писатель;

Также учились

• Чулков, Георгий Иванович, писатель и учёный.

В 1894 году сдавал экзамены Владимир Саводник, в 1897 году — Павел Гензель
В 1902 году экстерном сдавал экзамен по древним языкам Борис Константинович Зайцев.

Директора

• Семён Николаевич Шафранов (с 1872)
• Василий Иванович Рязанцев (1894—1897)
• Л. О. Лавровский (1902)
• Пётр Петрович Никольский (1904—1915)
• Фёдор Александрович Виноградов (1917)

Преподаватели

См. также: Преподаватели 6-й Московской гимназии

• Александровский, Иоанн Николаевич — преподавал Закон Божий с открытия гимназии, а также французский язык;
• Гика, Дмитрий Константинович (1842—1901);
• Глаголев, Александр Николаевич — математика;

• Дроздов, Михаил Фёдорович;
• Егоров, Дмитрий Фёдорович — математика;
• Киндлер, Максим Германович — латинский и греческий язык;
• Лебедев, Иван Алексеевич — история и география;
• Мазинг, Карл Карлович — математика
• Муромцев, Александр Васильевич;
• Мясоедов, Александр Николаевич (1882—1885);
• Нитрам, Карл Фёдорович — немецкий язык;
• Соловьёв, Михаил Сергеевич;
• Тихов, Гавриил Адрианович;
• Томазини Карл Иванович — латинский и греческий язык;
• Хитров, Михаил Иванович (умер в 1899 году) — история;
• Цветаев, Фёдор Владимирович (1849—1901), дядя Марины Цветаевой — русский язык;
• Шереметевский, Владимир Петрович — русский язык (с 1871)

См. также

• Образование в Российской империи

Литература

1. Яновская Т. А. Об истории здания Научной педагогической библиотеки им. К. Д. Ушинского.
2. Колягин Ю. М., Саввина О. А. Дмитрий Федорович Егоров Путь учёного и христианина. — М.: ПСТГУ, 2010. — 302 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-7429-0611-7.
3. Чулков Г. И. [dugward.ru/library/chulkov/chulkov_vospominan.html Воспоминания]

Ссылки

• [biblio.narod.ru/gyrnal/publicat/gyrn_vosp_pismo.html Из письма Б. Александровского]. Архив педагогического проекта Education+ (27 января 1983). Проверено 3 января 2012. [www.webcitation.org/67dy2bqdn Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].
• Львунин Юрий [www.ug.ru/old/01.42/t34.htm Графиня Соллогуб из рода Самариных…] // Учительская газета. — 2001. — № 42.
• Четверухин Серафим И. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=7870 Толмачи: Воспоминания об отце — М. : Музей Библии, 1992. — Глава VII. Вблизи от дома.]. Проверено 6 марта 2012. [www.webcitation.org/67dy3ByR5 Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].
• [gnpbu.ru/index.php?file=history.htm Об истории здания библиотеки]. НПБ им. К.Д. Ушинского РАО. Проверено 9 марта 2012. [www.webcitation.org/67dy3yHEX Архивировано из первоисточника 14 мая 2012].

Отрывок, характеризующий 6-я Московская гимназия

Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.