Анна Кашинская

Анна Кашинская
Моление княгини Анны ко облачному Спасу (икона с мощевиком)
Имя в миру	Анна Дмитриевна, княжна Ростовская, княгиня Тверская
Рождение	около 1280 Ростов
Смерть	2 октября (10 октября) 1368(1368-10-10)
Монашеское имя	София, в схиме Анна
Почитается	Русской православной церковью
Прославлена	1650, восстановлено почитание 1909
В лике	благоверная и преподобная
День памяти	12 июня (25 июня) (перенесение мощей и второе прославление), 21 июля (3 августа) (обретение мощей), 2 октября (15 октября) и в Соборе Тверских святых
Покровительница	города Кашина, потерявших своих родственников
Деканонизирована	1677—1678, Московским собором; почитание восстановлено

А́нна Ка́шинская, в монашестве Софи́я, в схиме Анна (ок. 1280 — 2 [10] октября 1368 года, Входно-Иерусалимская слобода под Кашином) — тверская княгиня, святая в Русской православной церкви, канонизированная в лике благоверных. Известна как драматической прижизненной судьбой (гибель почти всех родственников, усобицы между ними), так и не менее сложными посмертными перипетиями: борьба времён раскола Русской церкви в XVII веке привела к деканонизации только что прославленной святой — прецеденту в истории Русской церкви.

Жизнь

Анна была дочерью ростовского князя Дмитрия Борисовича. 8 [15] ноября 1294 года вышла замуж за князя Михаила Ярославича Тверского, 22 ноября 1318 года казнённого в Орде по приказу Узбек-хана (Михаил канонизирован). В 1326 году в Орде был казнён её сын Дмитрий Грозные Очи, а в 1339 году — другой сын Александр Михайлович Тверской и внук Фёдор Александрович.

Год её монашеского пострига неизвестен, в 1358 году примерно 80-летняя княгиня, бабка князя Михаила Александровича, упоминается уже как монахиня София, вероятно, она тогда уже была настоятельницей Тверского женского монастыря во имя св. Афанасия. В 1361 году пожертвовала несколько сёл Тверскому Отрочу монастырю, куда ушёл на покой тверской епископ Феодор (также канонизирован). Приняла участие в похоронах святителя в 1367 году. В этом же году княгиня уехала из Твери в Кашин вслед за своим младшим сыном, кашинским князем Василием Михайловичем, на короткое время захватившим Тверь и устроившим расправу над людьми своего племянника князя Михаила, который вскоре вновь его выбил из Твери при помощи литовцев. Там она и скончалась: хотя она известна как Анна Кашинская, лишь последний год своей долгой жизни она провела в этом городе. По житийной традиции, перед смертью она приняла схиму, вновь с именем Анны; на иконах она часто изображается в схиме.

Почитание

Прославление

Останки Анны Кашинской были найдены в 1611 году в кашинской церкви во имя Пресвятой Богородицы, причём долгое время находились в небрежении. По преданию, княгиня явилась пономарю Герасиму, исцелила его, а затем ещё нескольких больных; началось почитание её останков как чудотворных мощей. В 1649 году мощи освидетельствовали тверские духовные по повелению царя Алексея Михайловича, причём были зафиксированы новые чудеса.

В 1649 году на поместном соборе Русской церкви, под председательством патриарха Никона, было определено открыть мощи схимницы Анны Кашинской, сама благоверная княгиня Анна была причислена к лику святых во всей Русской поместной церкви.

В честь святой Анны стали называть новорожденных младенцев, закрытый гроб, где покоились мощи святой, стали украшать.

Для поклонения святой благоверной княгине Анне и для открытия святых её мощей в Кашин отправился сам царь Алексей Михаилович вместе с супругой и со своими благочестивыми сестрами, 21 (31) июля 1649 года в присутствии царя и при большом стечении народа мощи святой Анны были торжественно открыты.

Тело новоявленной угодницы Божией, по освидетельствовании, оказалось нетленным, только небольшие тления оказались на лице и на ступенях ног. При этом было замечено, что правая рука лежит на груди, «согбенна яко благословящая», то есть с двоеперстным древним перстосложением. Царь Алексей Михаилович в следующем 1650 году снова отправился в паломническую поездку в Кашин. В этом году царь и иерархи церковные, при большом стечении народа города Кашина и его окрестностей, торжественно перенесли мощи святой благоверной княгини Анны из ветхого Успенского храма в Воскресенский кафедральный собор. В этом же году постановили праздновать память святой Анны дважды в год: 2 октября, в день её преставления, и 21 июля, в день обретения её мощей. Службу на перенесение мощей составил известный писатель Епифаний Славинецкий, в 1660—1670-е годы был написан также обширный агиографический корпус текстов: житие, сказание об обретении и перенесении мощей, «плач княгини Анны» — в подражание плачу Евдокии, жены Дмитрия Донского.

Царь повелел построить новый храм в честь Анны Кашинской, а духовенство Кашинского собора богато одарил дарами (деньгами и землей).

Царица и царевны трудились над вышиванием богатого покрова на мощи великой княгини, с лицевым её изображением, и воздухов для богослужения.

Деканонизация

После окончательного соборного анафематствования старообрядцев («раскольников»), продолжались споры между старообрядцами и новообрядцами о древности двоеперстного перстосложения (Московский собор 1656 года объявил всех крестящихся двоеперстно еретиками и подражетелями арменов, предал их анафеме, Большой Московский собор подтвердил это решение и снова предал анафеме всех крестящихся двоеперстно) .

Старообрядцы в подтверждение православия и большей древности двоеперстия, чем троеперстия, указывали на открытые для всеобщего обозрения мощи святой благоверной княгини Анны Кашинской, персты правой руки которой были сложены двоеперстно, и каждый, придя в собор города Кашина, мог это увидеть в любое время. Это был очень сильный и убедительный аргумент в пользу древности двоеперстия. В 1677 году, в Кашин на поклонение святым мощам святой схимницы Анны собирался царь Феодор Алексеевич, по примеру своего отца Алексея Михайловича, но не поехал.

Вместо этого, 12—21 февраля 1677 года, в Кашин по распоряжению патриарха Иоакима с целью утверждения нового перстосложения — троеперстия, борьбой со старообрядчеством и для утверждения «правильности» вышесказанных соборных решений была отправлена новая комиссия (Иосиф (митрополит Рязанский); Симеон (архиепископ Тверской); Варсонофий, игумен Доброго монастыря; протопоп собора Николая Гостунского Иоанн Лазарев), осмотревшая мощи княгини и обнаружившая «несогласия» с протоколами осмотра 1649 года, которые, в частности, утверждали, что правая рука княгини сложена двуперстно, что использовалось старообрядцами как аргумент в пользу своих убеждений. Осмотр 1677 года, согласно протоколу, показал, что «правая рука в завитии погнулася, а длань и персты прямо, а не благословляющи». Кроме того, обнаружились многочисленные расхождения между недавно составленными житиями и летописями: так, в новых текстах утверждалось, что Анна была по происхождению не княжной, а боярышней, якобы родилась в Кашине, дата её смерти была изменена на 30 лет и т. п. Нужен был любой повод, даже придуманный, для того, чтобы убрать мощи и ликвидировать ясное свидетельство древности и православности двоеперстия.

Комиссия объявила Анну Кашинской несвятой, а святые мощи Анны Кашинской несвятыми и недостойными поклонения и целования. Комиссия распорядилась отобрать все иконы Анны Кашинской при раке её мощей, а также отобрать и уничтожить все украшения, которые были при раке мощей святой схимницы Анны, сами мощи, которые лежали открыто в раке для всеобщего поклонения с двоеперстным перстосложением, закопали под землю, могилу свели на нет, замуровали так, что от неё не осталось никаких следов, каменную крышку от гроба спрятали под полом в другом месте. Церковь в честь неё комиссия закрыла.

Затем надо было авторитетом подтвердить решения комиссии, для этой цели по распоряжению патриарха Иоакима было собрано два собора. Малый церковный собор в Москве в 1677 году, подтвердил правильными все действия комиссии, он принял решение не почитать Анну как святую, житие и молитвы считать ложными, имя её исключить из святцев, приделы и церкви, освящённые в её честь, переименовать. Великий собор 1678 года под председательством патриарха Иоакима, в котором участвовало 5 митрополитов, 6 архиепископов и много духовных властей, ещё раз подтвердил все предыдущие решения, он также запретил почитать княгиню Анну Кашинскую за святую, а храм в честь княгини Анны переименовать в честь Всех святых. Было определено петь по Анне панихиды (а не служить молебны как святой). Житие святой Анны собор 1678 года подвел под анафему.

Восстановление официального почитания

Спустя небольшое время после учреждения Единоверия, с 1818 года Святейший Синод разрешил включить имя Анны, ни в сам месяцеслов, а в указатель имён к месяцеслову, в нём писалась как «прп. Анна» под 2 октября, без дополнительных пояснений. В «Полный месяцеслов Востока», изданный Сергием Спасским в 1876 году, имя Анны Кашинской не вошло

В 1899—1901 годы началась негласная подготовка к восстановлению церковного почитания, в частности, возобновилась запись исцелений и иных чудес.

В 1908 году на повторную канонизацию было дано согласие Николая II. 11 апреля 1909 года Синод объявил днём памяти Анны 12 июня (25 июня н. ст. в XX и XXI в.) — годовщину перенесения мощей в 1650 году. В этот день в Кашине были совершены многолюдные торжества по случаю восстановления почитания святой, на которых присутствовала великая княгиня Елизавета Фёдоровна. В том же году в честь Анны Кашинской была освящена церковь в Петербурге, ставшая подворьем Кашинского Сретенского монастыря (с 1992 года подворье Введено-Оятского монастыря), а в 1914 году — церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской на новом кладбище Донского монастыря в Москве.

Изъятые в 1930-х годах мощи св. Анны были возвращены Церкви в 1948 году и помещены в Вознесенском храме г. Кашина. После закрытия Вознесенского храма в 1960-х годах, её мощи около четверти века лежали в Церкви Святых Апостолов Петра и Павла. Когда Вознесенский храм был вновь открыт и отреставрирован, раку с мощами вернули в него 25 июня 1993 года.

В наше время Анна Кашинская почитается также в день своей кончины (2 октября ст. ст.) и в Соборе Тверских святых (1-е воскресенье после 29 июня ст. ст.).

В 2009 году мощи святой княгини находились для поклонения в Санкт-Петербурге, в церкви Анны Кашинской подворья Введено-Оятского монастыря (самый первый русский храм, посвящённый этой святой). Так же в этом году было подготовлено красочное издание подарочного формата — «Житие святой Анны Кашинской».

В литературе

Анна Ахматова, «Причитание»:

И выходят из обители,
Ризы древние отдав,
Чудотворцы и святители,
Опираясь на клюки.
Серафим — в леса Саровские
Стадо сельское пасти,
Анна — в Кашин, уж не княжити,
Лен колючий теребить!

Дмитрий Балашов, «Великий стол»

См. также

• Церковь Анны Кашинской (Санкт-Петербург)
• Крест «Великая княгиня Анна Кашинская» (Тверская область)
• Церковь святой Анны Кашинской (Каменск-Шахтинский, Ростовская область)

Литература

• Тверские (великие и удельные князья) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Манухина Т. Святая благоверная княгиня Анна Кашинская. — Париж, 1954.
• Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. — М.: 1974. С. 188—192.
• Паченков О. В. «Обретение и перенесение честных мощей новоявленныя великия княгини инокини Анны» как исторический источник // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность. — СПб.: 1997. — С. 43-49.
• Семячко С. А. Круг агиографических памятников. посвящённых Анне Кашинской // Труды ОДРЛ, 1996 [1997], т. 50, — С. 531—536, 1999, т. 51, — С. 221—231.

Ссылки

• [oyatsky.ru/index.php?option=com_content&view=category&layout=blog&id=26&Itemid=33 Святая Анна Кашинская и Михаил Тверской]
• [days.pravoslavie.ru/name/2393.htm Святая княгиня Анна Кашинская]
• [kashin.ortox.ru/video_anny_kashinskojj Видео о преподобной Анне Кашинской]

Отрывок, характеризующий Анна Кашинская

– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.