Барон Абергавенни
Поделись знанием:
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Барон Абергавенни (англ. Baron Abergavenny) или Бергавенни (англ. Bergavenny) — английский пэрский титул. Феодальные бароны Бергавенни появились вскоре после нормандского завоевания Англии 1066 года. Центром их владений стал замок Бергавенни в современном графстве Монмутшир (Уэльс), построенный не позднее 1087 года, позже вокруг замка вырос город Абергавенни.
В английский парламент бароны Абергавенни впервые были призваны в 1392 году. В 1450 году титул перешёл в род Невиллов. В 1784 году Джордж Невилл, 15/17-й барон Абергавенни, получил титулы графа Абергавенни и виконта Невилла. В 1876 году Уильям Невилл, 5-й граф Абергавенни и 19/21-й барон Абергавенни получил титулы 1-го маркиза Абергавенни и 1-го графа Льюиса. После смерти в 1938 году Генри Гилберта Ральфа Невилла, 3-го маркиза Абергавенни и 21/23-й барона Абергавенни, не оставившего сыновей, титул барона Абергавенни угас. При этом потомки двух дочерей маркиза согласно принципу долевого титула[en] являются сонаследниками титула.
История титула
Феодальные бароны Абергавенни в XI—XIV веках
Первым лордом Абергавенни был Гамелин де Баллон (Баладон) — французский сеньор, родовые владения которого располагались в Мэне. В 1066 году он в составе армии Вильгельма Завоевателя принял участие в завоевании Англии. Позже король Вильгельм II пожаловал Гамелину земли в Верхнем Гвенте в будущей Валлийской марке, включая замок замок Абергавенни, построенный не позднее 1087 года. Возможно, что ещё во время правления Вильгельма завоевателя Гамелин был кастеляном замка[1][2].
Гамелин умер после 1101 года, Абергавенни унаследовал его племянник (сын сестры) Брайен Фиц-Каунт, незаконнорожденный сын герцога Алена IV Бретонского. Брайен, который посредством брака унаследовал ещё и замок Уолингфорд, имел большое влияние при дворе короля Генриха I. Во время гражданской войны, начавшейся после смерти Генриха I, Брайен, который был сторонником императрицы Матильды в 1141/1142 году передал свои валлийские владения, включая Абергавенни, другому верному соратнику Матильды — Милю Глостерскому, графу Херефорда[3][2][4][5].
После гибели в 1143 году Миля Абергавенни последовательно владели его сыновья, не оставившие потомства. Владения были разделены между дочерьми Миля. Абергавенни и Брекон унаследовал Уильям (II) де Браоз, 3-й барон Брамбер, муж Берты Фиц-Миль. Он в 1175 году он пригласил в замок Абергавенни трёх валлийских князей, задумав их умертвить. Его главным противником был князь Сейсилл ап Дивнуал, владелец замка Арнальт в долине реки Аск, который обвинялся в убийстве Генри Фиц-Миля. 25 декабря на рождественском празднике три валлийских князя и их свита были предательски убиты. Это убийство потрясло короля Генриха II, который отобрал у Уильяма валлийские владения, передав их его сыну Уильяму (III) де Браозу, 4-му барону Брамберу[2][6][7].
Уильям (III) был фаворитом короля Иоанна Безземельного, от которого получил ряд владений в Ирландии и Уэльсе. Однако позже он попал в опалу и 1208 году все его владения, включая Абергавенни, были конфискованы. Только в 1215 году его сыновьям удалось вернуть владения назад[2].
Один из сыновей Уильяма (III), Реджинальд, в 1216 году получил от имени короля Генриха III подтверждение возврата конфискованных у его отца владений и титулов. В 1219 и 1226 году он передал ряд владений (Говер и Брамбер соответственно) своему племяннику Джону, оставив себе Абергавенни[8][9]. Но его сын Уильям был казнён в 1230 году за любовную связь с женой Лливелина ап Иорверта, оставив только дочерей, между которыми и были разделены его владения.
Абергавенни досталось Еве де Браоз, третьей дочери Уильяма, которая была замужем за Уильямом III де Контело (ум. 1254), единственный сын которого умер в 1273 году бездетным[10]. После этого Абергавенни перешло к Джону Гастингсу, сыну Джоан де Контело, дочери Уильяма и Евы. В 1275 году Джон был вызван в парламент как 1-й барон Гастингс[11].
Бароны Абергавенни в конце XIV — XVIII веках
Потомки Джона Гастингса, которые получили ещё и титул графа Пембрука, управляли Абергавенни до 1389 года, когда умер, не оставив наследников, Джон де Гастингс, 3-й граф Пембрук. После этого титул барона Абергавенни угас[12]. Замок Бергавенни в итоге получил Уильям Бошан, один из сыновей графа Уорика, английский военачальник в Столетней войне. 23 июля 1392 года он был призван в английский парламент как 1-й барон Бергавенни[13]. Его сын, Ричард Бошан, в 1421 году получил ещё титул графа Вустера. Однако он умер в 1422 году, оставив только малолетнюю дочь Элизабет Бошан, которая де-юре была баронессой Бергавенни[14]. Она была выдана замуж за Эдварда Невилла, одного из сыновей графа Уэстморленда[15][16].
Эдвард Невилл 5 сентября 1450 года был вызван в английский парламент как барон Абергавенни. Его жена к тому моменту уже умерла, поэтому фактически это была креация нового титула. Но его сын Джордж Невилл фактически объединил обе креации титула[17].
После смерти в 1587 году Генри Невилла, 4/6-го барона Абергавенни, не оставившего сыновей, на титул претендовала его дочь Мэри Невилл (25 марта 1554 — 28 июня 1626), отднако титул был передан её родственнику 3-я баронесса Ле Диспенсер с 1604 Мэри Невилл претендовала на титул баронессы Абергавенни, однако титул в итоге был передан её ближайшему родственнику по мужской линии Эдварду Невиллу, Мэри же в качестве компенсации была признана баронессой Ле Диспенсер[18].
Эдвард Невилл, 6/8 барон Абергавенни, подавал прошение королю Якову I о передаче ему титула графа Уэстморленда, но безуспешно[18].
После смерти в 1695 года Джорджа Невилла, 10/12-го барона Абергавенни, не оставившего прямых наследников, титул был передан его родственнику Джорджу Невиллу, который был правнуком Кристофера Невилла, младшего сына Генри Невилла, 7/9-го барона Абергавенни[18].
В 1784 году Джордж Невилл, 15/17-й барон Абергавенни, получил титул графа Абергавенни и виконта Невилла, после чего титул барона Абергавенни входил в состав титулатуры последующих графов (а с 1876 — маркизов) Абергавенни[18].
В 1938 году умер Генри Гилберт Ральф Невилл, 3-й маркиз Абергавенни, 3-й граф Льюис, 7-й граф Абергавенни, 7-й виконт Невилл и 21/23-й барон Абергавенни. Он оставил только двух дочерей, потомки которых согласно принципу долевого титула[en] являются сонаследниками титула барона Абергавенни, в то время как другие титулы перешли к Гаю Темплу Монтегю Ларнаку-Невиллу, племяннику покойного маркиза.
Бароны Абергавенни
Феодальные бароны Абергавенни
- Баллоны
- 1087 — после 1101: Хамелин де Баллон (Баладон) (ум. 5 марта после 1101), лорд Гвента и Абергавенни[1]
- до 1119 — 1141/1142: Брайен Фиц-Каунт (ок. 1090 — после 1142), лорд Уоллингфорд и Абергавенни, племянник предыдущего, незаконнорожденный сын Алена IV Бретонского[3]
- Династия Миля Глостерского
- 1141/1142 — 1143: Миль Глостерский (ум. 24 декабря 1143), шериф Глостера, констебль Англии, 1-й граф Херефорд с 1141, барон Абергавенни с 1141/1142[4][5]
- 1143—1155: Роджер Фиц-Миль (ум. 1155), 2-й граф Херефорд, барон Абергавенни и Брекнока и констебль Англии с 1143, сын предыдущего[19][5]
- 1155 — ок. 1160: Уолтер Фиц-Миль (ум. ок. 1160), констебль Англии с 1155, шериф Глострера в 1155—1157, шериф Херефорда в 1155—1159, барон Абергавенни и Брекнока с 1155, брат предыдущего[20][5]
- ок. 1160 — до 1163: Генри Фиц-Миль (ум. ок. 1160/1163), барон Абергавенни и Брекнока и констебль Англии с ок. 1160, брат предыдущего[21][5]
- ок. 1163 — ок. 1164: Маэль Фиц-Миль (ум. ок. 1164), барон Абергавенни и Брекнока и констебль Англии с ок. 1163, брат предыдущего[22][5]
- ок. 1164 — ок. 1166: Уильям Фиц-Миль (ум. ок. 1166), барон Абергавенни и Брекнока и констебль Англии с ок. 1164, брат предыдущего[23][5]
- ок. 1166 — ок. 1175: Уильям (II) де Браоз (до 5 января 1096 — после 1179), 3-й барон Брамбер с 1130-х, барон Абергавенни и Брекнока с ок. 1173, шериф Херефорда в 1173—1175, муж Берты Фиц-Миль, сестры предыдущего; ок. 1179 передал управление владениями сыну[6][24]
- ок. 1179 — 1208: Уильям (III) де Браоз (ум. 9 августа 1211), 4-й барон Брамбер, барон Абергавенни, лорд Раднора, Бильта и Брекона с ок. 1179, лорд Гоуэра с 1203, лорд Лимерика с 1201, лорд Уайткасла, Скенфрита и Гросмонта, шериф Херефордшира и юстициарий Глостершира с 1206, сын предыдущего; владения и должности конфискованы в 1208 году[25][7]
- 1215: Жиль де Браоз (ум. 13 ноября 1215), епископ Херефорда с 1210, барон Абергавенни с 1215, сын предыдущего[26][7]
- 1215—1227/1228: Рейнольд де Браоз (ум. между 5 мая 1227 и 9 июня 1228), восстановлен в правах наследования земель де Браозов, 5-й лорд Брамбер в 1215—1226, барон Абергавенни, лорд Раднора, Бильта и Брекона с 1215, лорд Гоуэра в 1215—1219, брат предыдущего, в 1219 и 1226 годах передал часть владений своему племяннику[8][9]
- 1227/1228—1230: Уильям де Браоз (1204 — 2 мая 1230), барон Абергавенни с 1227/1228, лорд Раднора, Бильта и Брекона, брат предыдущего[27][28]
- Контело
- 1230—1254: Уильям III де Контело (ум. 25 сентября 1254), барон Абергавенни с 1230, муж Евы де Браоз (ум. 20/28 июля 1255), дочери Уильяма де Браоза[29][10]
- 1254—1273: Джордж де Контело (29 марта 1252 — 18 октября 1273), барон Абергавенни с 1254, сын предыдущего[30][10]
- 1273—1313: Джон де Гастингс (6 мая 1262 — 10 февраля 1313), барон Абергавенни с 1273, 1-й барон Гастингс с 1275, племянник предыдущего, сын сэра Генри Гастингса и Джоан не Контело[11][31]
- 1313—1325: Джон де Гастингс (30 сентября 1286 — 20 января 1325), 2-й барон Гастингс и барон Абергавенни с 1313, сын предыдущего[32][31]
- 1325—1348: Лоуренс де Гастингс (20 марта 1320 — 30 августа 1348), 3-й барон Гастингс и барон Абергавенни с 1325, 1-й граф Пембрук с 1339, сын предыдущего[33][12]
- 1348—1375: Джон де Гастингс (29 августа 1347 — 16 апреля 1375), 2-й граф Пембрук, 4-й барон Гастингс и барон Абергавенни с 1348, сын предыдущего[34][12]
- 1375—1389: Джон де Гастингс (11 ноября 1372 — 30 декабря 1389), 3-й граф Пембрук, 5-й барон Гастингс и барон Абергавенни с 1375, 3-й барон Мэнни с 1384, сын предыдущего[35][12]
Бароны Бергавенни (первая креация, 1392)
- 1392—1411: сэр Уильям Бошан (1330/1340 — 8 мая 1411), барон Абергавенни (по праву владения) с 1389, 1-й барон Бергавенни[36] (по призывной грамоте) с 1392, сын Томаса де Бошана, 11-го графа Уорика[13]
- 1411—1422: Ричард Бошан (до 1397 — 18 марта 1422), 2-й барон Бергавенни с 1411, 1-й граф Вустер с 1421, сын предыдущего[14]
- 1422—1448: Элизабет Бошан (16 сентября 1415 — 18 июня 1448), 3-я баронесса Бергавенни (де-юре) с 1422[16]
- муж: Эдвард Невилл (ок. 1417 — 18 октября 1476), барон Бергавенни (по праву жены), 1-й барон Абергавенни с 1450[15]
Бароны Абергавенни (вторая креация, 1450)
- 1450—1476: Эдвард Невилл (ок. 1417 — 18 октября 1476), барон Бергавенни (по праву жены), 1-й барон Абергавенни с 1450, сын Ральфа де Невилла, 1-го графа Уэстморленда от второго брака с Джоанной Бофорт[15]
- 1476—1492: Джордж Невилл (ок. 1440 — 20 сентября 1492), 2/4-й барон Абергавенни с 1476, сын предыдущего[17]
- 1492—1535: Джордж Невилл (ок. 1469 — ок. 1535), 3/5-й барон Абергавенни с 1492, член Тайного совета с 1516, лорд-хранитель Пяти портов в 1513, главный Кладовщик во время коронаций Генриха VIII (1509) и Анны Болейн (1533)[37]
- 1535—1587: Генри Невилл (1527/1535 — 10 февраля 1587), 4/6-й барон Абергавенни с ок. 1535, сын предыдущего[38]
- 1587—1589: Эдвард Невилл (ум. 10 февраля 1589), 5/7-й барон Абергавенни с 1587, двоюродный брат предыдущего[39]
- 1589—1622: Эдвард Невилл (ок. 1550 — 1 декабря 1622), 6/8-й барон Абергавенни с 1589, член Палаты общин от Виндзора в 1588—1589 и 1593, сын предыдущего[40]
- 1622—1641: Генри Невилл (до 1580 — ок. декабря 1641), 7/9-й барон Абергавенни с 1622, сын предыдущего[41]
- 1641—1662: Джон Невилл (ок. 1614 — 23 октября 1662), 8/10-й барон Абергавенни с 1641, сын предыдущего[42]
- 1662—1666: Джордж Невилл (после 1614 — 2 июня 1666), 9/11-й барон Абергавенни с 1662, брат предыдущего[43]
- 1666—1695: Джордж Невилл (21 апреля 1665 — 26 марта 1695), 10/12-й барон Абергавенни с 1666, сын предыдущего[44]
- 1695—1721: Джордж Невилл (ок. 1659 — 11 марта 1721), 11/13-й барон Абергавенни с 1695, праправнук Генри Невилла, 7/9-го барона Абергавенни[45]
- 1721—1723: Джордж Невилл (16 мая 1702 — 15 ноября 1723), 12/14-й барон Абергавенни с 1721, сын предыдущего[46]
- 1723—1724: Эдвард Невилл (ок. 1705 — 9 октября 1724), 13/15-й барон Абергавенни с 1723, брат предыдущего[47]
- 1724—1744: Уильям Невилл (ум. 21 сентября 1744), 14/16-й барон Абергавенни с 1724, двоюродный брат предыдущего, сын предыдущего[48]
- 1744—1785: Джордж Невилл (24 июня 1727 — 9 сентября 1785), 15/17-й барон Абергавенни с 1744, 1-й граф Абергавенни и 1-й виконт Невилл с 1784[49]
- 1785—1843: Генри Невилл (22 февраля 1755 — 27 марта 1843), 2-й граф Абергавенни, 2-й виконт Невилл и 16/18-й барон Абергавенни с 1785, сын предыдущего[50]
- 1843—1845: Джон Невилл (25 декабря 1789 — 12 апреля 1845), 3-й граф Абергавенни, 3-й виконт Невилл и 17/19-й барон Абергавенни с 1843, брат предыдущего[53]
- 1845—1868: Уильям Невилл (28 июня 1792 — 17 августа 1868), 4-й граф Абергавенни, 4-й виконт Невилл и 18/20-й барон Абергавенни с 1845, брат предыдущего[54]
- 1868—1915: Уильям Невилл (16 сентября 1826 — 12 декабря 1915), 5-й граф Абергавенни, 5-й виконт Невилл и 19/21-й барон Абергавенни с 1868, 1-й маркиз Абергавенни и 1-й граф Льюис с 1876, лорд-лейтенант Суссекса в 1892—1905, мировой судья в Кенте и Монмуте, сын предыдущего[55]
- 1915—1927: Реджинальд Уильям Брэнсби Невилл (4 марта 1853 — 13 октября 1927), граф Льюис в 1876—1915, 2-й маркиз Абергавенни, 2-й граф Льюис, 6-й граф Абергавенни, 6-й виконт Невилл и 20/22-й барон Абергавенни с 1915, лейтенант, сын предыдущего[56]
- 1927—1938: Генри Гилберт Ральф Невилл (2 сентября 1854 — 10 января 1938), 3-й маркиз Абергавенни, 3-й граф Льюис, 7-й граф Абергавенни, 7-й виконт Невилл и 21/23-й барон Абергавенни с 1927, лейтенант-полковник, брат предыдущего[57]
См. также
Напишите отзыв о статье "Барон Абергавенни"
Примечания
- ↑ 1 2 [fmg.ac/Projects/MedLands/WALES.htm#_Toc389126145 Lords of Abergavenny] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 4 [www.castles99.ukprint.com/Essays/abergav.html Abergavenny Castle] (англ.). Anglo-Norman Castles. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [fmg.ac/Projects/MedLands/BRITTANY.htm#BrienFitzCountdied1141 Brien FitzCount] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p10257.htm#i102564 Miles of Gloucester] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL.htm#MilesGloucesterHereforddied1143B Miles of Gloucester] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p10253.htm#i102522 William de Briouze] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISHNOBILITYMEDIEVAL3.htm#WilliamBriousedied1210B William (III) de Briouse] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p10256.htm#i102554 Reynold de Briouze] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISHNOBILITYMEDIEVAL3.htm#ReynoldBraosedied1227 Reynold de Briouse] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISHNOBILITYMEDIEVAL3.htm#WilliamBriousedied1230 William de Cauntelo] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p66.htm#i654 Sir John de Hastings, 1st Lord Hastings] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 4 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL1.htm#LaurenceHastingsPembrokedied1348B Laurence de Hastings] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p1452.htm#i14519 Sir William Beauchamp, 1st Lord Bergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 21 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p1452.htm#i14519 Richard Beauchamp, 1st Earl of Worcester] (англ.). The Peerage. Проверено 21 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 [www.thepeerage.com/p10272.htm#i102720 Sir Edward Neville, 1st Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p10273.htm#i102724 Elizabeth Beauchamp, Lady Bergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 21 июля 2014.
- ↑ 1 2 [www.thepeerage.com/p1423.htm#i14221 Sir George Neville, 2nd Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 3 4 Burke John. A General and Heraldic Dictionary of the Peerage and Baronetage of the British Empire. — P. 6—8.
- ↑ [www.thepeerage.com/p62.htm#i616 Roger of Hereford, Earl of Hereford] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p62.htm#i617 Walter of Hereford] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p62.htm#i618 Henry of Hereford] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p63.htm#i621 Mahel of Hereford] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p63.htm#i622 William of Hereford] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISHNOBILITYMEDIEVAL3.htm#WilliamBraosedied1192 William II de Briouse] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p10257.htm#i102562 William de Briouze] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p64.htm#i638 Giles de Briouze] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p2358.htm#i23572 William de Briouze] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISHNOBILITYMEDIEVAL3.htm#WilliamBriousedied1230 William de Briouse] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p65.htm#i644 William de Cauntelo] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p65.htm#i646 Sir George de Cauntelo] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ 1 2 [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL1.htm#JohnHastingsdied1313 John Hastings] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p66.htm#i656 John de Hastings, 2nd Lord Hastings] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p207.htm#i2066 Laurence de Hastings, 1st Earl of Pembroke] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p10699.htm#i106981 John de Hastings, 2nd Earl of Pembroke] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p10727.htm#i107264 John de Hastings, 3rd Earl of Pembroke] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ Возможно его титул звучал как «барон Бошан из Бергавенни»
- ↑ [www.thepeerage.com/p1424.htm#i14232 Sir George Neville, 3rd Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1424.htm#i14240 Sir Henry Neville, 4th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1424.htm#i14237 Edward Neville, 5th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1439.htm#i14382 Edward Neville, 6th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1182.htm#i11816 Henry Neville, 7th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1442.htm#i14418 John Neville, 8th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1442.htm#i14419 George Neville, 9th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1443.htm#i14421 George Neville, 10th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1443.htm#i14422 George Neville, 11th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1443.htm#i14424 George Neville, 12th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1443.htm#i14425 Edward Neville, 13th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1440.htm#i14398 William Neville, 14th Lord Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1440.htm#i14396 George Neville, 1st Earl of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1440.htm#i14394 Henry Nevill, 2nd Earl of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1445.htm#i14449 Henry George Nevill, Viscount Nevill] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1445.htm#i14450 Captain Ralph Nevill, Viscount Nevill] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1446.htm#i14451 Reverend John Nevill, 3rd Earl of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1440.htm#i14392 William Nevill, 4th Earl of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1439.htm#i14389 Sir William Nevill, 1st Marquess of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1446.htm#i14459 Reginald William Bransby Nevill, 2nd Marquess of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- ↑ [www.thepeerage.com/p1446.htm#i14460 Lt.-Col. Henry Gilbert Ralph Nevill, 3rd Marquess of Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
Литература
- The Complete Peerage of England, Scotland, Ireland, Great Britain and the United Kingdom / G. E. Cokayne, revised and edited by the Hon. Vicary Gibbs et al. — 2nd edition revised. — 1910—2000.
- Burke John. [books.google.ru/books?id=t99PVFm380UC&pg=PA8&dq=baron+abergavenny&hl=ru&sa=X&ei=OULNU7C0M8rb4QSg4oDIDg&ved=0CCkQ6AEwAg#v=onepage&q=baron%20abergavenny&f=false A General and Heraldic Dictionary of the Peerage and Baronetage of the British Empire]. — 1838. — P. 6—8.
Ссылки
- [www.thepeerage.com/i34.htm#s75 Abergavenny] (англ.). The Peerage. Проверено 19 июля 2014.
- [www.stirnet.com/genie/data/british/nn/nevill03.php Nevill of Abergavenny] (англ.). Stirnet. Проверено 19 июля 2014.
Отрывок, характеризующий Барон Абергавенни
– Ну, а дети?– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
