Бротиган, Ричард

Ричард Бротиган
Richard Brautigan
Имя при рождении:	Ричард Гэри Бротиган
Дата рождения:	30 января 1935(1935-01-30)
Место рождения:	Такома, Вашингтон, США
Дата смерти:	14 сентября 1984(1984-09-14) (49 лет)
Место смерти:	Болинас, Калифорния, США
Гражданство:	США
Род деятельности:	прозаик, поэт
Направление:	постмодернизм, абсурдизм, сюрреализм

Ри́чард Бро́тиган (англ. Richard Brautigan, 30 января 1935 — 14 сентября 1984) — американский писатель и поэт, знаковая фигура контркультуры 1960—70-х. Автор 11 романов, 10 поэтических сборников и 2 сборников рассказов, а также 6 эссе и музыкального альбома «Слушая Ричарда Бротигана». Бротиган вложил в них всё своё богатое воображение, фантазию, юмор и сатиру. Самые известные из них — роман «Рыбалка в Америке» (1961, в переводе И. Кормильцева «Ловля форели в Америке»), принёсший писателю всемирную славу и называемый в числе главных достижений американской литературы второй половины XX века, сборник рассказов «Лужайкина месть» и сборник стихов The Pill Versus the Springhill Mine Disaster.

Биография

Полное и точное описание жизни Бротигана — задача утопическая. Отчасти виноват в этом он сам, потому что, рассказывая о себе друзьям и в своих произведениях, часто привирал и фантазировал. Сведения его близких достаточно противоречивы и сбивают с толку. Поэтому детали биографии Бротигана очень часто основаны больше на предположениях, чем на фактах.

Ричард Гэри Бротиган родился в Такоме, штат Вашингтон 30 января 1935 г. у Бернарда Ф. Бротигана (1908—1994) — рабочего фабрики, впоследствии ветерана Второй мировой войны, и Лулу Мэри Кехо «Мэри Лу» Бротиган (р. 1911) — официантки. Родители Ричарда развелись ещё до его рождения. О своем отце и о том, что его настоящая фамилия Бротиган, он узнал от матери, когда пришло время получать аттестат: мать тогда решила, что в документе должно стоять верное имя. Ричард виделся с отцом всего дважды.

Бротиган рос на северо-западе Тихоокеанского побережья Америки вместе с матерью, приёмными отцами и сводными сёстрами и братьями. Его мать была замужем ещё три раза. У писателя было две сводных сестры: Барбара Титлэнд (р. 1939) и Сандра Джин Портерфилд (р. 1945), а также сводный брат Уильям Дэвид Фолстон-мл. (р. 1950).

Биографы полагают, что приёмные отцы грубо обращались как с самим Ричардом, так и с его матерью. Многое из детского опыта нашло отражение в его стихах и рассказах. Семья Бротигана была не просто бедной, а нищей, жила случайными заработками и пособиями, часто переезжала с места на место. В 1943 году, когда Ричарду было 8 лет, они провели пару месяцев в мотеле в Грейт Фолз, штат Монтана. Через год семья переехала в Юджин, штат Орегон, и решила осесть там. С одним из своих отчимов, Робертом Портерфилдом, Бротиган жил на протяжении трёх лет после того, как тот расстался с матерью, и воссоединился с семьей только в возрасте 14 лет.

19 декабря 1954 г. первое стихотворение Бротигана «Свет» (The Light) опубликовали в газете школы Юджин Хай. Бротиган окончил школу 9 июня 1953 г. После выпуска он переехал к своему лучшему другу Питеру Уэбстеру и его матери. Он прожил с ними около года, прежде чем уехать в Сан-Франциско в августе 1954 г., и возвращался к ним несколько раз, очевидно, когда у него кончались деньги.

Там же 8 июня 1957 г. Бротиган женился на Вирджинии Дионн Адлер. 25 марта 1960 г. у них родилась дочь Ианте Элизабет Бротиган. Вскоре после рождения дочери они развелись.

В Сан-Франциско Бротиган познакомился с писателями Майклом Макклуром, Джеком Спайсером и Алленом Гинзбергом. Он также принимал участие в чтениях «Ночь трёпа» (Blabbermouth Night) в The Place — популярном среди художников и поэтов месте, а также выступал со стихами на концертах и перформансах, организованных The Diggers.

Первой опубликованной работой Бротигана стало стихотворение The Return of the Rivers (1958), за которым последовали два поэтических сборника The Galilee Hitch-Hiker (1958) и Lay the Marble Tea (1959).

После выхода сборников стихов Бротиган решил попробовать себя в прозе. Его первое опубликованное произведение «Генерал конфедерации из Биг-Сура» (Confederate General from Big Sur, 1964) не пользовалось популярностью. Но после появления «Ловли форели в Америки»/«Рыбалки в Америке» (Trout Fishing in America) в 1967 к Бротигану пришла международная слава, а критики назвали его наиболее интересным представителем зародившегося в 60-е контркультурного молодёжного движения. До конца 70-х Бротиган опубликовал ещё 4 поэтических сборника (The Octopus Frontier (1960), All Watched Over by Machines of Loving Grace (1967), The Pill Versus the Springhill Mine Disaster (1968), Please Plant This Book (1969)) и роман «В арбузном сахаре» (In Watermelon Sugar , 1968). Одно произведение Бротигана этого времени The God of The Martians так и осталось неопубликованным. Оно было отправлено как минимум двум редакторам, и оба отвергли работу. Копия рукописи была найдена у одного из них, Гарри Хутона, уже после смерти.

В 70-е Бротиган много экспериментировал с жанрами. Это видно даже из названий его романов: «Аборт. Исторический роман» (The Abortion: An Historical Romance, 1971); «Чудище хоклайнов. Готический вестерн» (The Hawkline Monster: A Gothic Western, 1974); «Уиллард и его боулинговые трофеи. Извращенная мистерия» (Willard and His Bowling Trophies: A Perverse Mystery, 1975); «Следствие сомбреро. Японский роман» (Sombrero Fallout: A Japanese Novel (1976); «Мечты о Вавилоне. Детективный роман» (Dreaming of Babylon: A Detective Novel 1942, 1977). К этому периоду относятся и сборник рассказов «Лужайкина месть» (Revenge of the Lawn, 1971), а также три поэтических: Rommel Drives on Deep into Egypt (1970), Loading Mercury with a Pitchfork (1976), June 30th, June 30th (1978).

Популярность Бротигана на протяжении 70-х — начала 80-х угасала. Критики обвиняли Бротигана в умышленной наивности. Поэт Лоуренс Ферлингетти говорил о нём: «Я всегда ждал, когда Ричард вырастет как писатель. Мне кажется, он был ужасно наивным, но я не думаю, что он это в себе культивировал, это само собой получалось. Как будто он больше оставался на волне с форелью в Америке, чем с людьми».

Однако его любили в Европе и Японии, куда он путешествовал несколько раз. Очевидно, в этих поездках Бротиган познакомился с философией дзэн-буддизма, которая нашла отражение в его творчестве. Влияние дзэн-буддизма и японской культуры можно заметить в таких произведениях, как «Экспресс Токио-Монтана» (The Tokyo-Montana Express, 1980) и «Следствие сомбреро. Японский роман».

С конца 1968 по февраль 1969 Бротиган записал альбом на лейбле The Beatles Zapple. Лейбл был закрыт Алленом Кляйном ещё до выпуска записи, но альбом всё же был издан в 1970 г. на Harvest Records под названием «Слушая Ричарда Бротигана».

В 1976 г. Бротиган встретил Акико Йошимуру в Токио. Они переехали в Монтану в начале 1977, а 1 декабря 1977 г. поженились, однако в декабре 1979 года расстались.

1980-е годы начались для Бротигана тяжело: новый роман «Чтобы ветер не унес все это прочь», замысел которого писатель вынашивал 17 лет, получил разгромные рецензии критиков, в Японии умерла от рака Акико Йошимура, сам же Бротиган тяжело переживал размолвку с дочерью, чей ранний брак он не одобрял.

В 1984 г. в возрасте 49 лет Ричард Бротиган покончил жизнь самоубийством, выстрелив в голову из ружья. Это случилось в Болинасе, Калифорния. Точная дата смерти неизвестна, однако предполагают, что это произошло 14 сентября 1984 года после телефонного разговора с Маршей Клей, бывшей подружкой Бротигана. Тело было найдено только 25 октября.

Влияние

Популярные писатели Харуки Мураками и Эрленд Лу называют Бротигана своим учителем. Василий Аксёнов также признавал влияние Бротигана на своё творчество наряду с Воннегутом и Олби.

Именем Бротигана назван один из главных героев романа Стивена Кинга «Сердца в Атлантиде».

Библиография

Романы

• Генерал конфедерации из Биг Сур/A Confederate General From Big Sur (1964)
• Рыбалка в Америке/Ловля форели в Америке/Trout Fishing in America (1967)
• В арбузном сахаре/In Watermelon Sugar (1968)
• Аборт. Исторический роман/The Abortion: An Historical Romance 1966 (1971)
• Чудище Хоклайнов. Готический вестерн/The Hawkline Monster: A Gothic Western (1974)
• Уиллард и его боулинговые трофеи. Извращенная мистерия/Willard and His Bowling Trophies: A Perverse Mystery (1975)
• Следствие сомбреро. Японский роман/Sombrero Fallout: A Japanese Novel (1976)
• Мечты о Вавилоне. Детективный роман/Dreaming of Babylon: A Private Eye Novel 1942 (1977)
• Экспресс Токио-Монтана/The Tokyo-Montana Express (1980)
• Чтобы ветер не унес все это прочь/So The Wind Won’t Blow It All Away (1982)
• Несчастливая женщина: путешествие/An Unfortunate Woman: A Journey (1982)

Поэзия

• The Galilee Hitch-Hiker (1958)
• Lay the Marble Tea (1959)
• The Octopus Frontier (1960)
• All Watched Over by Machines of Loving Grace (1963)
• Please Plant This Book (1968)
• The Pill versus the Springhill Mine Disaster (1968)
• Rommel Drives on Deep into Egypt (1970)
• Loading Mercury with a Pitchfork (1971)
• June 30th, June 30th (1978)
• The Edna Webster Collection of Undiscovered Writings (1999)

Сборники рассказов

• Лужайкина месть/Revenge of the Lawn (1971)

Музыкальный альбом

• «Слушая Ричарда Бротигана»/Listening to Richard Brautigan (1970)

Ссылки

• [www.brautigan.net/ Биобиблиографический архив Ричарда Бротигана, его жизнь и творчество] (англ.)
• [www.troutball.com/Brautigan/index.htm Сайт Грега Килера о Ричарде Бротигане] (англ.)
• [www.desart.com/ewphoto/brautigan/index.htm/ Фотографии Ричарда Бротигана, сделанные Эриком Уэбером] (недоступная ссылка с 09-09-2013 (3882 дня) — история, копия)
• [spintongues.msk.ru/richard_br.html Ричард Бротиган] в «Лавке языков»
• [magazines.russ.ru/authors/b/brotigan/ Ричард Бротиган] в «Журнальном зале»
• [brotigan.ru/ Русскоязычный фан-сайт Ричарда Бротигана. Биография, книги, стихи ]

Отрывок, характеризующий Бротиган, Ричард

И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.