Вифлеемская часовня

Часовня
Вифлеемская часовня чеш. Betlémská kaple
Страна	Чехия
Город	Прага
Первое упоминание	1391
Дата основания	1391
Строительство	1391—1394 годы

Вифлее́мская часо́вня или Вифлеемская капелла (чеш. Betlémská kaple) — капелла (часовня) в Праге на Вифлеемской площади в старой части города. Основана на частные средства Яна из Мюльхайма на земле Яна Кржижа в 1391 году.

В часовне читал свои проповеди Ян Гус, она стала центром реформации в Чехии. Собственно, она была основана специально для проведения месс на чешском языке.

После поражения в битве на Белой горе принадлежала иезуитам, потом в 1786 году была снесена. Современное здание построено в 1954 году по проекту Ярослава Фрагнера. Архитектор попытался интегрировать сохранившиеся участки стен и, по возможности, воспроизвести прежний облик часовни. Здание имеет вместимость до 3000 человек, у него две крыши седловидной формы и башня в форме иглы.

С 1962 года числится как национальный памятник культуры Чехии.

Первоначальная постройка

Часовня была основана Яном из Мюльхайма (Ганушем из Мильгейма) и должна была служить для проповедей на чешском языке (так говорится в документе о её основании (чеш. zakládací listina) 1391 года). Для строительства крупный купец Ян Кржиж подарил свой сад при солодовне — постройка заняла его целиком, забрав и кусок от кладбища при соборе святого Филипа и Якуба и часть площади с колодцем. Строительство продолжалось три года. В дом проповедника была перестроена солодовна.

Это был неудачный с точки зрения строительства участок, однако было решено поставить капеллу в этой части Старе-Места — оно называлось сердцем королевства. Кроме того, примерно здесь же произносил свои речи обновления Ян Милич (чеш.) из Кромержиже, что символично. Этот угол Праги считался исключительно «чешским», здесь жили лесозаготовщики, каменщики, немецкая аристократия же в основном пребывала ближе к Староместской площади.

Кроме стрельчатых окон в постройке присутствовали и прямоугольные, что у соборов до сих пор не бывало. Входы были расположены несимметрично. Очевидно, заказчик не требовал соблюдения всех канонов; главное было быстрее возвести место для чешского священника.

Первые проповедники часовни не стали известными. Только в 1402 году Ян из Мюльхайма пригласил Яна Гуса, учителя Карлова университета, ставшего в том же году и ректором. Ян Гус уже успел прославиться своими речами в соборе святого Михала. Под его влиянием появились церковные песни на чешском языке, письменность, был принят Кутногорский декрет (чеш.), согласно которому в Карловом университете большинство голосов стал иметь чешский народ. После 7 лет в 1410 году папа выдал указ закрыть Вифлеемскую часовню, но безрезультатно. Когда в 1412 году Ян Гус начал критиковать продажу индульгенций, он потерял содействие и чешского короля Вацлава IV, который до этого Гуса поддерживал.

11 июля в капелле похоронили первые жертвы движения сопротивления. 1 октября 1412 вышел отряд немцев, чтобы захватить Гуса. В феврале 1413 он проповедовал в часовне в последний раз. Но прежде, чем уйти, он повелел расписать стены и нарисовал на стене надпись-манифест, содержимое которой до нас дошло в разных вариантах. Позже остатки надписи были найдены; содержание же фресок сохранилось в Йенском кодексе (чеш.). 6 июля 1415 года Ян Гус был сожжён, а прах его был развеян над Рейном.

После смерти Яна Гуса

Некоторое время вместо Гуса в Вифлеемской часовне проповедовал Якоубек из Стржибра (чеш.), однако влияние капеллы всё падает. К началу Гуситских войн центр реформации переместился в Собор Девы Марии Снежной (чеш.), а лидером стал Ян Желивский.

Изменился и вид часовни. Вместо деревянных перекрытий, которые были изначально, в XVI веке был сооружён свод. Он имел негативное влияние на постройку, стены не выдерживали нагрузку.

В таком состоянии церковь существовала до написания Рудольфом II «грамоты величества (чеш.)», после которой последовала Битва на Белой Горе. Победитель Фердинанд II отдал на время часовню иезуитам, но уже в 1662 году продал её полностью вместе с другим университетским имуществом.

Иезуиты убрали щипец, сломали кафедру для проповедей, закрасили рисунки и надписи на стенах. Часть дома проповедника была продана. Несмотря на это, общий облик здания они намеренно сохранили. Иезуиты вели активную строительную деятельность в Праге, и на Вифлеемскую капеллу у них не хватало времени.

В 1773 году орден иезуитов был распущен. Строение обветшало, что в 1786 году стало для инженера Ф. Л. Гергета (чеш. F. L. Herget) поводом его снести, а на освободившемся месте построить два сарая для строительных материалов. Вместе с часовней были уничтожены могилы выдающихся людей, в основном профессоров Пражского университета. Также там была и могила Яна из Мюльхайма, основателя капеллы.

В 1836—1837 годах на месте часовни был построен трёхэтажный дом.

Восстановление в XX веке

Одним из первых вопросов при восстановлении часовни стал вопрос о её размерах. Постройка однозначно была на месте дома номер 255 на Вифлеемской площади. Однако слово «капелла», многократные изображения часовни и карта Томека к 1419 году натолкнули многих на мысль, что строение было меньше размеров участка. Только в 1915 году, готовясь к 500-летию сожжения Яна Гуса в 1915 году, Карел Гут (Karel Guth) собрал огромное количество исторических документов и доказал, что часовня занимала весь участок. Однако он пришел к выводу, что никаких остатков не сохранилось. Исследование 1919 года показало, что три стены капеллы не были снесены, так как были общими с соседними домами. Исчезла только стена, обращенная к площади; однако, во времена Гуса она не была главным фасадом, её закрывал соседний собор святого Филипа и Якуба.

Капелла была восстановлена в 1954 году под руководством архитектора Ярослава Фрагнера. Южную стену у площади восстановили, руководствуясь подлинными чертежами. В здании капеллы сохранились подлинные готические проемы некоторых окон, входной портал (XIV век), портал в дом проповедников и готический же санктуарий, остатки трактатов Гуса и его преемника Якоубка из Стржибра (чеш.) на стенах, некоторые фрески. При восстановлении часть стен была украшена росписью, основанной на средневековых хрониках.

В 1987 году капеллу получил Чешский Технический Университет, который вновь произвел реконструкцию на свой лад, здание было открыто общественности. 26 марта 1992 года капелла была торжественно открыта. В продолжение традиций здание используется для проведения торжественных мероприятий университета.

Также в ней располагается музей, проводятся концерты и выставки.

Ссылки

• [www.studenthostel.cz/home.php?pg=betlem Betlémská kaple] на страницах Чешского Технического Университета (чешск.)

Отрывок, характеризующий Вифлеемская часовня

Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.
Борис в щегольском, адъютантском мундире, возмужавший, свежий и румяный, свободно вошел в гостиную и был отведен, как следовало, для приветствия к тетушке и снова присоединен к общему кружку.
Анна Павловна дала поцеловать ему свою сухую руку, познакомила его с некоторыми незнакомыми ему лицами и каждого шопотом определила ему.
– Le Prince Hyppolite Kouraguine – charmant jeune homme. M r Kroug charge d'affaires de Kopenhague – un esprit profond, и просто: М r Shittoff un homme de beaucoup de merite [Князь Ипполит Курагин, милый молодой человек. Г. Круг, Копенгагенский поверенный в делах, глубокий ум. Г. Шитов, весьма достойный человек] про того, который носил это наименование.
Борис за это время своей службы, благодаря заботам Анны Михайловны, собственным вкусам и свойствам своего сдержанного характера, успел поставить себя в самое выгодное положение по службе. Он находился адъютантом при весьма важном лице, имел весьма важное поручение в Пруссию и только что возвратился оттуда курьером. Он вполне усвоил себе ту понравившуюся ему в Ольмюце неписанную субординацию, по которой прапорщик мог стоять без сравнения выше генерала, и по которой, для успеха на службе, были нужны не усилия на службе, не труды, не храбрость, не постоянство, а нужно было только уменье обращаться с теми, которые вознаграждают за службу, – и он часто сам удивлялся своим быстрым успехам и тому, как другие могли не понимать этого. Вследствие этого открытия его, весь образ жизни его, все отношения с прежними знакомыми, все его планы на будущее – совершенно изменились. Он был не богат, но последние свои деньги он употреблял на то, чтобы быть одетым лучше других; он скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ехать в дурном экипаже или показаться в старом мундире на улицах Петербурга. Сближался он и искал знакомств только с людьми, которые были выше его, и потому могли быть ему полезны. Он любил Петербург и презирал Москву. Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе – было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых. В гостиной Анны Павловны, в которой присутствовать он считал за важное повышение по службе, он теперь тотчас же понял свою роль и предоставил Анне Павловне воспользоваться тем интересом, который в нем заключался, внимательно наблюдая каждое лицо и оценивая выгоды и возможности сближения с каждым из них. Он сел на указанное ему место возле красивой Элен, и вслушивался в общий разговор.
– Vienne trouve les bases du traite propose tellement hors d'atteinte, qu'on ne saurait y parvenir meme par une continuite de succes les plus brillants, et elle met en doute les moyens qui pourraient nous les procurer. C'est la phrase authentique du cabinet de Vienne, – говорил датский charge d'affaires. [Вена находит основания предлагаемого договора до того невозможными, что достигнуть их нельзя даже рядом самых блестящих успехов: и она сомневается в средствах, которые могут их нам доставить. Это подлинная фраза венского кабинета, – сказал датский поверенный в делах.]
– C'est le doute qui est flatteur! – сказал l'homme a l'esprit profond, с тонкой улыбкой. [Сомнение лестно! – сказал глубокий ум,]
– Il faut distinguer entre le cabinet de Vienne et l'Empereur d'Autriche, – сказал МorteMariet. – L'Empereur d'Autriche n'a jamais pu penser a une chose pareille, ce n'est que le cabinet qui le dit. [Необходимо различать венский кабинет и австрийского императора. Австрийский император никогда не мог этого думать, это говорит только кабинет.]
– Eh, mon cher vicomte, – вмешалась Анна Павловна, – l'Urope (она почему то выговаривала l'Urope, как особенную тонкость французского языка, которую она могла себе позволить, говоря с французом) l'Urope ne sera jamais notre alliee sincere. [Ах, мой милый виконт, Европа никогда не будет нашей искренней союзницей.]
Вслед за этим Анна Павловна навела разговор на мужество и твердость прусского короля с тем, чтобы ввести в дело Бориса.
Борис внимательно слушал того, кто говорит, ожидая своего череда, но вместе с тем успевал несколько раз оглядываться на свою соседку, красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом.
Весьма естественно, говоря о положении Пруссии, Анна Павловна попросила Бориса рассказать свое путешествие в Глогау и положение, в котором он нашел прусское войско. Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком, рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет тех фактов, которые он передавал. На несколько времени Борис завладел общим вниманием, и Анна Павловна чувствовала, что ее угощенье новинкой было принято с удовольствием всеми гостями. Более всех внимания к рассказу Бориса выказала Элен. Она несколько раз спрашивала его о некоторых подробностях его поездки и, казалось, весьма была заинтересована положением прусской армии. Как только он кончил, она с своей обычной улыбкой обратилась к нему: