Всепольская предупредительная забастовка 27 марта 1981

Всепольская предупредительная забастовка 27 марта 1981 (польск. Ostrzegawczy strajk generalny 27 marca 1981) — массовая забастовка, организованная профсоюзом Солидарность в знак протеста против Быдгощской провокации. Одно из крупнейших забастовочных выступлений в истории рабочего движения. Стала важной вехой польского протестного движения 1980—1981 годов.

Предыстория

Летом 1980 года в Польше развернулось беспрецедентное по масштабам забастовочное движение. 31 августа коммунистическое правительство вынуждено было заключить соглашение с забастовщиками. 10 ноября получил официальную регистрацию независимый профсоюз Солидарность.

К концу года усилилось движение польских крестьян-единоличников. Власти ПНР отказывали им в праве на профсоюз, ссылаясь на статус фермера как самостоятельного хозяина, а не наёмного работника. Движение за Сельскую Солидарность резко активизировалось к весне 1981 года. По этому вопросу 19 марта были запланированы переговоры в Быдгоще.

Однако власти сорвали встречу, причём на заседании Быдгощского воеводского совета представители «Солидарности» во главе с Яном Рулевским были избиты милицией. Эти события спровоцировали всеобщий взрыв возмущения. 24 марта 1981 года Всепольская комиссия «Солидарности» приняла решение об общенациональной забастовке протеста.

Безуспешный поиск компромисса

Лидеры «Солидарности», особенно Лех Валенса, старались предотвратить конфронтацию. Они ещё надеялись на компромисс с генералом Ярузельским. 25 марта Лех Валенса встретился с вице-премьером Мечиславом Раковским. Она оказалась безрезультатной — руководство ПОРП настаивало на своей трактовке быдгощских событий: «Солидарность» грубо нарушила закон; силы безопасности восстанавливали порядок; Рулевский получил травмы не при избиении, а в ДТП".

Положение осложнялась манёврами, которые проводила на территории ПНР группировка советских войск под командованием маршала Куликова. Призрак интервенции СССР обретал реальные очертания. Военные атташе США, ФРГ и Великобритании перешли на чрезвычайный режим работы. Администрация Рональда Рейгана подготовила план военной блокады Кубы на случай советского вторжения в Польшу. Папа Римский Иоанн Павел II дал понять, что прибудет на родину и возглавит сопротивление.

Серьёзные посреднические усилия предпринимала католическая церковь. Примас Польши кардинал Стефан Вышинский 22 марта обратился к правительству и «Солидарности» с призывом к компромиссу, особо отметив опасный «внешний фактор». 25 марта Вышинский встретился с Ярузельским, на следующий день принял делегацию «Солидарности». Во многом под его влиянием Валенса и его умеренные сторонники (в частности, профессор Геремек) смогли провести решение о четырёхчасовой предупредительной забастовке. При этом большинство членов Всепольской комиссии «Солидарности» высказывались за бессрочную всеобщую забастовку до выяснения всех обстоятельств быдгощских событий и наказания виновных.

Оргструктура и требования

Организационный комитет общенациональной предупредительной забастовки был создан на Гданьской судоверфи имени Ленина. В его состав вошли Лех Валенса, Анджей Гвязда, Збигнев Буяк, Мариан Юрчик, Богдан Лис, Анджей Черневский, Лех Дымарский, Кшиштоф Готовский, Рышард Калиновский, Антон Копчевский, Анджей Словик. Были выдвинуты следующие требования:

• наказание чиновников и силовиков, виновных в быдгощском избиении

• легализация «Сельской Солидарности»

• допуск «Солидарности» к СМИ, включая телевидение (в информировании общества виделась гарантия от политических преследований)

• отмена правительственного постановления о 50%-ных вычетах из зарплаты бастующих рабочих

• закрытие всех уголовных дел, возбуждённых по политическим мотивам, освобождение всех политзаключённых «даже если в их действиях, согласно прежнему законодательству, наличествовал состав преступления» (это относилось, в частности, к членам КНП)

В решении Всепольской комиссии особо оговаривалось: если «Солидарность» и правительство не смогут прийти к соглашению, на 31 марта назначается всеобщая забастовка. Таков был результат трудного компромисса между радикальным (Гвязда, Юрчик, Рулевский) и умеренным (Валенса, Геремек, Мазовецкий) крыльями «Солидарности».

Комитет издал инструкцию для забастовщиков:

• соблюдение общественного порядка, категорический запрет на акты насилия

• охрана порядка силами рабочих патрулей

• продолжение работы на предприятиях непрерывного производства

• строжайший запрет на алкоголь

• в случае милитаризации заводов — создание дублирующих забасткомов

• в случае иностранной интервенции — пассивное сопротивление, бойкот оккупационных властей

Наряду с общенациональным забастовочным комитетом, были созданы межзаводские комитеты в регионах. Как и в Гданьске, они размещались на промышленных предприятиях — оплотах «Солидарности»:

• Варшава — машиностроительный завод «Урсус»

• Щецин — судоверфь имени Варского

• Белосток — инструментальный завод

• Катовице — металлургический комбинат

• Краков — металлургический завод имени Ленина

• Лодзь — текстильный завод имени Мархлевского

• Люблин — автомобильный завод

• Познань — завод Цегельского

• Жешув — завод оборудования связи

• Сталёва-Воля — металлургический комбинат

• Вроцлав — вагоностроительный завод «Пафаваг»

Этот расклад демонстрировал с предельной чёткостью: главным противником коммунистического режима ПНР оставался индустриальный пролетариат.

Общенациональная забастовка

Предупредительная забастовка началась 27 марта в 8:00. В ней приняли участие практически все рабочие Польши. Остановились все промышленные предприятия страны, кроме цехов непрерывного производства. Заводы превратились в «рабочие крепости», охраняемые патрулями с бело-красными нарукавными повязками. По оценкам наблюдателей, забастовка проходила «в атмосфере спокойствия, порядка и достоинства». Не было отмечено ни одного эксцесса.

К индустриальным рабочим присоединились работники образования — забастовали школы и вузы. Сфера здравоохранения работала в обычном режиме, но врачи и медперсонал в знак «Солидарности» надели нарукавные повязки. Власти не смогли предотвратить даже забастовку на государственном телевидении: в течение четырёх часов демонстрировался знак Solidarność — strajk — «Забастовка Солидарности».

Это была самая впечатляющая мобилизация демократических масс современной Европы против своих правителей.
Тимоти Гартон-Эш

В 12:00 по всей Польши прозвучали заводские сирены. Забастовка завершилась. Польша возобновила работу.

Итоги

Проведённые подсчёты показали, что в забастовке участвовали 12-14 млн человек, Ян Рулевский говорит о 17 миллионах. Грандиозный масштаб акции (практически небывалый в истории забастовочного движения) шокировал руководство ПОРП. Особенно напугал тот факт, что количество участников забастовки значительно превышало количество членов 9-миллионной на тот момент «Солидарности». В забастовке участвовали многие члены официальных профсоюзов и правящей партии. Ряд партийных организации направил в ЦК ПОРП резолюции, в которых осуждались действия властей.

Однако умеренные руководители профсоюза были обеспокоены собственным успехом.

В тот момент наша сторона управляла событиями. Заводские структуры были отмобилизованы. Но слышались встревоженные голоса. Звучали опасения в связи с военными маневрами СССР на территории Польши.
Ян Рулевский

Валенса и Геремек считали, что всеобщая забастовка в таких условиях будет означать восстание и спровоцирует гражданскую войну. Эту точку зрения разделял католический епископат. 28 марта Валенса встретился с кардиналом Вышинским, который попросил проявить сдержанность.

30 марта в Варшаве состоялись переговоры Всепольской комиссии «Солидарности» и правительства ПНР. «Солидарность» представляляли Лех Валенса, Мариан Юрчик, Анджей Гвязда, правительство — Мечислав Раковский и Станислав Чосек. Результатом стало соглашение, в соответствии с которым власти в принципе признали «чрезмерность» применения силы в Быдгоще и необъективность освещения инцидента в государственных СМИ. «Солидарность» получила возможность изложить по телевидению своё видение инцидента, что стало первым независимым телевыступлением в Восточной Европе. Вопросы о легализации «Сельской Солидарности» и освобождении политзаключённых были отложены на будущее (профсоюз крестьян-единоличников получил регистрацию в мае 1981, члены КНП вышли из тюрем летом-осенью). Со своей стороны, «Солидарность» отменила всеобщую забастовку.

17 апреля 1981 в Быдгоще были подписано соглашение между комиссией правительства ПНР, забастовочным комитетом «Сельской Солидарности», инициативной группой «Сельской Солидарности», Всепольской комиссией «Солидарности» и быдгощским региональным профцентра. Правительство обязалось внести в сейм законопроект о регистрации независимого профсоюза крестьян-единоличников и не препятствовать его организационной работе. Расследование быдгощских событий 19 марта продолжалось при участии представителей «Солидарности». Активистам профсоюза давалась гарантия от преследований. Соглашение публиковалось в печати и оглашались по телевидению. Со своей стороны, «Солидарность» останавливала продолжавшиеся почти месяц акции протеста.

От имени правительства документ подписал министр по делам профсоюзов Станислав Чосек, от забастовочного комитета «Сельской Солидарности» — Михал Бартоще, от инициативной группы «Сельской Солидарности» — Ян Кулай, от Всепольской комиссии «Солидарности» — Ян Рулевский, от быдгощского профцентра «Солидарности» — Мариуш Лабентович. Таким образом, из пяти подписавших, трое — Рулевский, Бартоще, Лабентович — были участниками столкновения и подверглись избиению 19 марта.

Значение

27 марта 1981 года показало, что почти всё польское общество (в особенности рабочий класс) отторгает режим ПОРП и поддерживает оппозиционное движение. Многомиллионная забастовка практически не выдвигала экономических требований — только солидарность с оппозиционными активистами, возмущение действиями властей, поддержка рабочими крестьянского профсоюза.

Руководство ПОРП вынуждено было пойти на некоторые уступки. Однако контроль над вооружёнными силами обеспечивал устойчивость режима даже при тотальном отвержении страной. Уже 27 марта генерал Ярузельский и тогдашний первый секретарь ЦК ПОРП Станислав Каня подписали секретные циркуляры, определяющие порядок политического управления войсками в чрезвычайных обстоятельствах. Оппозиция не была готова к силовой конфронтации, которая неизбежно вела к гражданской войне и с большой вероятностью — к советской интервенции.

Забастовка усилила позиции крайних фракций ПОРП и «Солидарности». Представители «партийного бетона» (Милевский, Грабский, Ольшовский, Сивак) настаивали на силовом подавлении, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля. «Фундаменталисты Солидарности» (Гвязда, Рулевский, Юрчик, Яворский) призывали к мирному гражданскому восстанию на волне общественной поддержки. Валенса с одной стороны и Ярузельский с другой постепенно уступали давлению радикалов. К концу года эти тенденции одержали верх: в декабре 1981 «Солидарность» взяла курс на всеобщую забастовку, перерастающую в восстание; верхушка ПОРП ввела военное положение.

Оценки

Анджей Гвязда и его единомышленники по сей день считают отказ от всеобщей забастовки 31 марта 1981 роковой ошибкой профсоюза. По их мнению, общенациональная «солидарность с Солидарностью», энтузиазм, доверие к оппозиционным лидерам гарантировали тогда победу. К зиме ситуация стала иной, поскольку общество разуверилось в своих силах перед лицом государственной машины.

Годовщины Быдгощского марта регулярно отмечаются в современной Польше. 19 марта 2016 года в здании бывшего Быдгощского воеводского совета состоялось торжественное заседания по случаю 35-летия событий. Приветствия участникам направили президент Польши Анджей Дуда и лидер партии Право и справедливость Ярослав Качиньский. Письмо президента Дуды зачитал «Сельской Солидарности» сенатор Ежи Хрустиковский. Всепольскую предупредительную забастовку называют крупнейшим успехом ранней «Солидарности» начала 1980-х.

Историческая параллель

Через 10 лет после польских событий, в марте 1991 года, шахтёрская забастовка вновь охватила крупнейшие угледобывающие регионы СССР — Донбасс, Кузбасс, Печорский и Карагандинский угольные бассейны. Главное сходство с польскими событиями — и отличие от забастовок 1989 года — заключалось в выдвижении советскими шахтёрами политических требований антиправительственного и антикоммунистического характера.

См. также

• Забастовочное движение в Польше 1988 года

Отрывок, характеризующий Всепольская предупредительная забастовка 27 марта 1981

На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала: