Гай Юлий Цезарь (проконсул Азии)

Гай Юлий Цезарь лат. Gaius Julius Caesar<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет из сборника биографий Promptuarii Iconum Insigniorum (1553 год)</td></tr>
децемвир
103 или 100 год до н. э.
квестор
после 100 года до н. э.
претор
не позже 92 года до н. э. (предположительно)
проконсул Азии
не позже 91 года до н. э. (предположительно)
Рождение:	II век до н. э. Рим
Смерть:	86 или 84 год до н. э. Пиза
Род:	Юлии
Отец:	Гай Юлий Цезарь
Мать:	Марция
Супруга:	Аврелия
Дети:	1. Юлия Старшая 2. Гай Юлий Цезарь 3. Юлия Младшая

Гай Юлий Цезарь (лат. Gaius Julius Caesar, умер в 86 или 84 году до н. э.) — древнеримский политический деятель, претор и проконсул Азии в 90-х годах до н. э., отец диктатора Гая Юлия Цезаря.

Происхождение

Гай Юлий Цезарь принадлежал к древнему патрицианскому роду, представители которого возводили свою генеалогию к богине Венере через Энея. В период с 489 по 379 годы до н. э. Юлии неоднократно становились консулами и военными трибунами с консульской властью, но в дальнейшем более 200 лет почти не упоминались в источниках. К концу II века до н. э. это были простые сенаторы, не поднимавшиеся в своей карьере выше претуры. Отец Гая Юлия, носивший тот же преномен, возможно, вообще не занимал курульные магистратуры. Мать Гая Юлия-младшего Марция принадлежала к знатному плебейскому роду, основателем которого считался царь Анк Марций.

Вероятно, младшим братом Гая Юлия был Секст Юлий Цезарь, добившийся в 91 году до н. э. консулата. Сестра Гая около 110 года до н. э. стала женой Гая Мария, тогда ещё никому не известного претория. К другой ветви рода принадлежали Луций Юлий Цезарь и Гай Юлий Цезарь Страбон Вописк: возможно, они приходились Гаю Юлию троюродными братьями, а их единоутробным братом был Квинт Лутаций Катул.

Биография

В литературных источниках Гай Юлий упоминается только дважды (у Плиния Старшего и Светония), и оба раза — в связи с обстоятельствами своей смерти. Основные вехи его политической карьеры перечисляются в элогии: Гай Юлий был последовательно децемвиром, квестором, претором и проконсулом Азии.

В начале своей политической деятельности Гай Юлий, как и его кузены Луций Юлий и Гай Юлий Цезарь Страбон Вописк, пользовался поддержкой Гая Мария, приходившегося ему зятем: этот homo novus благодаря своим военным заслугам пять раз подряд получал консульство (104—100 годы до н. э.) и занял исключительное положение в Республике. Юлии наряду с другими старыми, но маловлиятельными семействами — Аврелиями, Валериями, Антониями, Лутациями, Юниями, некоторыми ветвями Корнелиев — стали союзниками Мария: благодаря ему они делали карьеру и вливались в состав марианской «фракции» в сенате.

Децемвиром Гай Юлий был, вероятно, в 103 или 100 году до н. э.: он работал в комиссиях, реализовывавших проекты Гая Мария и народного трибуна Луция Аппулея Сатурнина по наделению ветеранов землёй в провинциях. Когда Марий разорвал союз с Сатурнином, Гай Юлий поддержал своего зятя: во всяком случае, Цицерон, перечисляя аристократов, которые приняли участие в вооружённой борьбе с народным трибуном, объявленным «врагом Республики», называет «всех Юлиев».

Другие свои должности Гай Юлий, по мнению Т. Броутона, занимал в промежутке между 100 и 90 годами до н. э. При этом квестуру, видимо, надо датировать временем вскоре после 100 года, а самая поздняя из возможных датировок претуры — 92 год. Соответственно не позже, чем в 91 году, Цезарь был отправлен сенатом в Азию наместником с проконсульским империем; правда, Ф. Мюнцер допускает в качестве возможной даты и 90 год.

О наместничестве Цезаря известно только, что проконсул поддержал жителей Приены в их тяжбе с откупщиками и что жители острова Делос почтили его статуей. Позже — в 87 или 86 году до н. э. — делосцы поставили вторую статую Цезаря, уже как своего патрона.

Когда в Риме усилилась внутренняя борьба, часть Юлиев (по крайней мере, двое кузенов Гая) разорвала союз с Марием. Гай Юлий остался в составе марианской «партии» и незадолго до смерти, вероятно, согласовал брак своего единственного сына с дочерью Луция Корнелия Цинны, возглавлявшего «партию» после смерти её создателя. Согласно Светонию, Гай Юлий скончался, когда его сыну шёл шестнадцатый год (то есть в 86 или 84 году до н. э.): его хватил удар, когда он наклонился, чтобы застегнуть сандалии. Если верить Плинию Старшему, той же смертью умер и отец Цезаря. Гай Юлий-младший в 65 году, в свою бытность эдилом, почтил память отца великолепными играми.

Семья

Гай Юлий был женат на Аврелии, вероятно, принадлежавшей к семейству Аврелиев Котт; при этом в деталях её происхождение неизвестно. В этом браке родились трое детей:

• Юлия Старшая, ставшая женой Луция Пинария и Квинта Педия;
• Гай Юлий Цезарь, родившийся в 100 или 102 году до н. э., знаменитый полководец и диктатор;
• Юлия Младшая, жена Марка Атия Бальба и бабка Октавиана Августа.

В художественной литературе

Гай Юлий является второстепенным персонажем романов Колин Маккалоу «Первый человек в Риме» и «Венец из трав».

Источники и литература

Источники

1. Плиний Старший. [books.google.de/books?id=Sp9AAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Естественная история]. Проверено 21 июля 2015.
2. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 12—281. — ISBN 5-86218-365-5.
3. Цицерон. Об обязанностях // О старости. О дружбе. Об обязанностях. — М.: Наука, 1974. — С. 58—158.
4. Цицерон. Речи. — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-011169-4.

Литература

1. Бэдиан Э. Цепион и Норбан (заметки о десятилетии 100—90 гг. до н. э.) // Studia Historica. — 2010. — № Х. — С. 162—207.
2. Егоров А. Юлий Цезарь. Политическая биография. — СПб.: Нестор-История, 2014. — 548 с. — ISBN 978-5-4469-0389-4.
3. Короленков А., Смыков Е. Сулла. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 430 с. — ISBN 978-5-235-02967-5.
4. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — 600 p.
5. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1952. — Vol. II. — P. 558.
6. Clebs E. Aurelia // RE. — 1896. — Т. II, 2. — С. 2543.
7. Iulius 129 // RE. — 1918. — Т. Х, 19. — С. 185.
8. Münzer F. Iulius 127ff // RE. — 1918. — Т. Х, 19. — С. 182-184.
9. Münzer F. Iulius 130 // RE. — 1918. — Т. Х, 19. — С. 185-186.
10. Wiseman T. Legendary Genealogies in Late-Republican Rome // G&R. — 1974. — № 2. — С. 153—164.

Отрывок, характеризующий Гай Юлий Цезарь (проконсул Азии)

Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.