Геронтий (Лакомкин)

Епископ Геронтий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Костромской и Ярославский
1943 — 25 мая 1951
Церковь:	Древлеправославной Церкви Христовой
Предшественник:	Саватий (Никитин)
Преемник:	Иоанн (Витушкин)
Епископ Петербургский и Тверской
11 марта 1912 — весна 1932
Предшественник:	Александр (Богатенко)
Преемник:	Амвросий (Герцог)
Имя при рождении:	Григорий Иванович Лакомкин
Рождение:	1 августа 1872(1872-08-01) деревня Золотиловка (Золотилово), Вычугская волость, Костромская губерния
Смерть:	7 июня 1951(1951-06-07) (78 лет) Москва, РСФСР

Епископ Геронтий (в миру Григорий Иванович Лакомкин; 1 августа 1872, деревня Золотиловка (Золотилово), Вычугская волость, Костромская губерния (ныне Вичугский район, Ивановская область) — 7 июня 1951, Москва) — епископ Древлеправославной Церкви Христовой (старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию), епископ Костромской и Ярославский.

Причислен к лику местночтимых святых Русской православной старообрядческой церкви в 2007 году.

Семья

Родоначальником фамилии Владыка Геронтий называет старообрядца белокриницкой иерархии Иякова. Согласно семейному сказанию, он всегда носил мешочек, называемый «лакомка», в котором были гроши и копеечки, подавая милостыню нищим и одаривая детей. За то, что он носил этот мешочек не только по праздникам, как это делали многие в то время, но ежедневно, его называли Лакомка, а его сыновей Парфения и Герасима — Лакомкины.

Много поколений предков владыки Геронтия были старообрядцами, его отец являлся священником. Брат Георгий принял иноческий постриг с именем Геннадий и сам впоследствии стал старообрядческим епископом.

Биография

Молодость

Получил домашнее образование. Не обладая сильным голосом, юноша Григорий хотел заняться рисованием, к чему имел очевидный талант, однако по настоянию брата и деда, стал всё же изучать пение. Учёба шла успешно.

Когда настала пора жениться, мать и брат сами нашли невесту, и хотя Григорий желал жениться на другой девушке, он покорился воле старших и в 1896 году сочетался браком с Анной Дмитриевной, урождённой Печневой. Брак оказался очень удачным: «Когда был совершён брак, чин венчания, то у сочетавшихся оказалась какая-то особая, неописуемая любовь, каковая была неизменна до смерти» — пишет отец Геронтий в воспоминаниях. В семье было двое сыновей — Геннадий и Анатолий.

Занимался крестьянским трудом, обучал детей церковному чтению и пению, которым, в свою очередь, научился у старшего брата Георгия.

Военная служба

В ноябре 1899 года Григория Ивановича призвали на военную службу. Первый год во время строевой службы Григория Ивановича осуждали на отказ петь песни и есть мясо в посты, считая это уклонением от службы. На второй год его определили в канцелярию писарем. Отстаивая в спорах свою веру, Григорий Иванович был вместе с тем дружен с окружающими и всеми уважаем. Он привёл в порядок архив Старорусского полка, копившийся более 200 лет, и получил благодарность. К празднику Рождества Григорий Иванович создал рисунок для поздравительного письма, отпечатал на литографическом камне и служившие с ним разослали поздравления родным. Только через 2 года получил Григорий Иванович отпуск на месяц.

По окончании военной службы на отлично выдержал экзамен на заурядного военного чиновника, и окончательно вернулся домой. Помогал брату-священнику, воспитывал с женой его сирот.

Являлся уставщиком в храме в родном селе.

Иерей

14 мая 1906 года рукоположён в сан диакона. 21 мая 1906 года рукоположён во иерея и назначен настоятелем церкви в селе Стрельниково Костромской губернии.

Получил очень сложный приход, многие верующие были подвержены пьянству. Проявил себя энергичным пастырем, за шесть лет его настоятельства был перестроен храм, основана богадельня, выстроено здание особого старообрядческого училища с четырёхлетним обучением, (о. Григорий преподавал в нём Закон Божий и основы богослужения). Под его руководством была создана школа крюкового (знаменного и демественного) пения для детей, в которой воспитаны более двух десятков учителей пения. Хор прихода в селе Стрельниково приобрёл широкую известность в старообрядческой среде.

17 сентября 1908 года овдовел.

В 1911 году в приходе было учреждено общество трезвости.

На Петербургской кафедре

25 августа 1911 года на Освященном соборе был избран епископом Петербургско-Тверской епархии.

В декабре 1911 года был возведён в сан протоиерея.

2 марта 1912 года епископ Ярославский Ипатий (Басо-Скоков) в моленной Д. В. Сироткина в Нижнем Новгороде совершил чин пострижения протоиерея Григория в иноки. Евангельским отцом новопостриженного инока стал присутствовавший при пострижении епископ Нижегородский Иннокентий (Усов).

11 марта того же года в Покровском храме на Громовском кладбище рукоположён в епископы. Хиротонию возглавил архиепископ Иоанн (Картушин).

Во время его управления епархией в епархии было построено 14 храмов (из них 7 каменных; в частности, в 1915 им был освящён только что построенный кафедральный Покровский собор на Громовском кладбище), кроме того, были переустроены и отремонтированы три храма. В Псковской губернии епископом Геронтием был основан монастырь. Много внимания уделял образованию, открывал духовные школы и училища, в том числе при старообрядческих храмах.

После прихода к власти большевиков на некоторое время был арестован, после освобождения вернулся на свой старый приход в селе Стрельниково, а в 1920 по решению епархиального съезда, состоявшегося в Ржеве, вернулся в Петроград.

В 1918 году организовал братство имени священномученика протопопа Аввакума с участием около ста человек, функционировавшее до 1927 года; при братстве был организован любительский хор.

После смерти епископа Павла (Силаева) временно управлял Калужско-Смоленской епархией около года, до хиротонии епископа Савы (Ананьева).

С 1924 года титуловался «Ленинградским и Тверским».

В 1925—1926 годы организовал в Ленинграде богословские пастырские курсы, на которых получали образование около 30 человек. Собрал библиотеку, в которой насчитывалось около полутора тысяч книг. Был энергичным епископом — в отсутствие секретаря ежегодно писал и отправлял более 1200 различных писем и посланий.

В тюрьмах и лагерях

13 апреля 1932 года был арестован; вместе с ним в заключении оказались многие прихожане и духовные лица. Арестованный вместе с ним сын Геннадий погиб в лагере. Девять месяцев находился в предварительном заключении в тюрьмах Ленинграда, в том числе пять — в одиночной камере. В тюрьме тяжело болел цингой, но даже тогда не нарушал поста, не потреблял мясной пищи. В ноябре 1932 приговорён к 10 годам лишения свободы. Был отправлен в лагерь в Соликамск, сразу же после прибытия был насильственно обрит, что особенно тяжело воспринимается старообрядцами.

В лагере был назначен санитаром, но вскоре был снят с этой должности:

Был приказ, чтобы от больных никто не смел брать пищу, и то, что им полагается, то и выдавать под строгую ответственность. На другой же день утром является ко мне бухгалтер-пьяница, два-три лекпома и просят мослов. Это значит, на каждого дать около одного килограмма мяса. Я отказался, указав на приказ. Мне пригрозили и обещали отомстить, ибо это у них был закон: поедать мясо, предназначенное для больных. Злоба на меня росла все более и более от тех, кому я не давал мяса, сахару и т. п. от больных. Меня даже сняли с работы по жалобам указанных лиц и поместили в самый грязный барак. Вши, воровство и урки. Спали все одетые, и то с сонных снимали, что ворам нужно. Так мне пришлось побыть с полгода. Вшей не искали, их просто сгребали и кидали. Грязь необыкновенная.

Был тяжело болен, по выздоровлении был назначен «дневальным и старостой в бараке, где помещались санитары, медбратья и разные должностные лица» (к тому времени лекпомов, требовавших от епископа продуктов, сняли с должности в результате проверки). Потом согласился быть старшим санитаром, но на своих условиях:

Долго я не соглашался, но когда согласился, то поставил им условие, чтобы бороду мне не брить (а перед этим меня ещё раз насильно в бане обрили), чтобы санитаров кормить из больничного котла, чтобы они были сыты и чтобы не воровали.

В 1935 году переведён в лагерь в Саранск, где вновь работал старшим санитаром, но затем переведён на общие работы, занимался плетением лаптей, потом ткал рогожи. За празднование Пасхи был переведён на более тяжёлые работы, где переболел малярией. Потом вместе с другими инвалидами был переведён в Алаторск, откуда его отправили в Ветлужские лагеря, где он был бригадиром. В 1937 году отправлен на север в Коми АССР, там работал санитаром в палате для умирающих. В последнее время перед освобождением занимался изготовлением хвойного кваса по своей авторской технологии (изобрёл хвоестрогальную машину).

4 июля 1942 года освобождён из заключения, отбыв срок полностью (с превышением почти на три месяца).

Один из руководителей старообрядческой церкви

Епископу Геронтию было разрешено поселиться в Костромской области (в селе Стрельниково, в котором служил до рукоположения в епископа).

В 1943 году получил государственнуюж регистрацию как епископ.

В конце 1943 года был вызван в Москву, назначен епископом Ярославским и Костромским (затем переименованной в Костромскую и Ярославскую, так как епископ находился в Костромской области) и помощником архиепископа Московского и всея Руси Иринарха (Парфёнова), служил в Покровском соборе на Рогожском кладбище, много проповедовал.

В 1945—1949 годы руководил изданием церковного календаря — единственного старообрядческого периодического издания, выпускавшегося в то время. Несмотря на пожилой возраст, часто посещал приходы. Автор воззваний обращенных к другим старообрядческим течениям, с призывом присоединиться к Русской православной старообрядческой церкви. Участвовал в поставлении трёх епископов, составил список кандидатов в епископы, хиротонии которых проходили вплоть до начала 1960-х годов.

Выдающийся проповедник, каждый воскресный и праздничный день говорил проповеди в Покровском кафедральном соборе на Рогожском кладбище. Мемуарист, его воспоминания являются ценным источником по истории старообрядчества XIX—XX веков; отдельная глава мемуаров посвящена его пребыванию в заключении в 1932—1942 годах.

Духовное завещание

Широкую известность среди старообрядцев получило Духовное завещание епископа Геронтия, составленное 20 октября 1950 года. В нём епископ, кратко упоминая о своём имуществе (которое заключалось в библиотеке, завещанной им Покровскому кафедральному собору с тем, чтобы книги «были представлены для чтения всем христианам по их желанию и выдавались по записи в особую книгу, дабы не утерялись»), основное внимание уделяет духовным наставлениям. Среди них следующие:

Старайтесь, чтобы в детях ваших не было злобы, лжи, клеветы, сквернословия, пьянства и татьбы, зависти и мщения и других тому подобных грехов. Да не зайдет солнце во гневе вашем. Всегда прощайте друг друга, а особо на ночь нужно всегда прощаться. Не забывайте праздничных и воскресных дней, когда непременно надо приходить на общую церковную службу — Всенощную и Литургию. В церкви Божией стойте со страхом и с благоговением, без разговоров, как на небе. До окончания службы не уходите из святого храма. На подаяние во святой храм и бедным не скупитесь. А дома ежедневно молитесь утром, и на сон, и днем, а также перед пищею и после пищи, как указано во святых книгах… Молитесь без поспешности, с благоговением, а тем более старайтесь истово, не спеша, совершать крестное знамение и поклоны. Крестное знамение совершайте двуперстно, как установлено Христовой Церковью, с молитвами, и чтобы сердце ваше и ум были объединены мыслью молитв и благоговейным чувством к Богу, Его святым угодникам. Ибо молитва есть святая беседа с Богом и Его святыми. Молитва есть возношение ума и сердца к Богу.

Скончался 7 июня 1951 года в Москве, был похоронен на Рогожском кладбище.

Канонизация

В июле 2007 епископ Геронтий на съезде Санкт-Петербургской и Тверской епархии был причислен к лику местночтимых святых.

Канонизирован для общецерковного почитания в октябре 2012 года на Освященном Соборе Русской Православной Старообрядческой Церкви.

Труды

• [www.portal-credo.ru/site/print.php?act=lib&id=1670 Духовное завещание]
• [www.krotov.info/history/20/1930/lakomkin.htm Воспоминания]

Ссылки

• [semeyskie.ru/en_g.html ГЕРОНТИЙ (Григорий Иванович Лакомкин; 1 авг. 1872 — 25 мая 1951 г.)] // С. Г. Вургафт, И. А. Ушаков Старообрядчество. Лица, предметы, события и символы. Опыт энциклопедического словаря.
• [kostromka.ru/kostroma/land/04/lakomkin/315.php Епископ Геронтий (Лакомкин) Воспоминания]
• [www.pravenc.ru/text/164865.html ГЕРОНТИЙ] // Православная энциклопедия. Том XI. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 414-415. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-017-Х
• [samstar.ucoz.ru/load/4-1-0-45 Геронтий (Лакомкин)]

Отрывок, характеризующий Геронтий (Лакомкин)

Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.