Гурлянд, Илья Яковлевич

Илья Яковлевич Гурлянд
Псевдонимы:	Арсений Гурлянд, Арсений Г., Н. П. Васильев
Дата рождения:	1 августа 1868(1868-08-01)
Место рождения:	Бердичев, Российская империя
Дата смерти:	1921(1921)
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	государственный деятель, историк, публицист, поэт, драматург, редактор

Илья́ Я́ковлевич Гу́рлянд (1 августа 1868, Бердичев — 1921, Париж) — российский государственный деятель, публицист, историк, поэт, драматург и редактор. Действительный статский советник. По образованию юрист, доктор полицейского права, профессор Демидовского юридического лицея в Ярославле. В начале своей карьеры публиковался под псевдонимами Арсений Гурлянд, Арсений Г. и Арсений Гуров, в 1906—1912 годах также под псевдонимом Н. П. Васильев.

В период с 1904 и по 1917 годы служил в министерстве внутренних дел, в 1906—1911 годах — один из близких сотрудников П. А. Столыпина, был членом Совета при министре внутренних дел. В 1907—1917 гг. был редактором частной газеты «Россия» которая однако по свидетельствам С. Ю. Витте и П. А. Столыпина тайно финансировалась правительством.

Биография

Илья Гурлянд родился в Бердичеве в 1868 году в интеллигентной и религиозной еврейской семье. Его отец — Яков Ильич Гурлянд (родом из города Клёцка Минской губернии) — был выпускником виленского раввинского училища, после окончания которого на протяжении десяти лет служил казённым раввином в удалённом местечке Полтавской губернии, затем в самой Полтаве, а с середины 1870-х годов — нотариусом в Харькове. Яков Ильич Гурлянд был удостоен звания почётного гражданина Харькова, написал ряд трудов по юриспруденции и истории философской мысли. Брат отца — Хаим Иона (Иона Ильич) Гурлянд (1843—1890) — выпускник Петербургского университета (1863), был учёным-гебраистом и известным специалистом по еврейской истории и литературе, автор ряда трудов на русском языке, иврите и идише, в том числе семитомной «Истории преследований евреев»; в 1888—1890 годах служил городовым раввином в Одессе.

Илья Гурлянд учился в гимназиях в Харькове и Одессе, окончил Демидовский юридический лицей в Ярославле с золотой медалью за тезис по римскому праву «Римский юрист Гай и его труды» (1891) и был оставлен при лицее для чтения лекций по торговому и административному праву — с 1894 года в звании приват-доцента, а с 1901 года — профессора административного права. В 1893 году он успешно сдал экзамен на звание магистра полицейского права, в 1898 году опубликовал свой первый юридический трактат «Идея патроната как идея внутреннего управления», в 1900 году защитил диссертацию «О ямской гоньбе в московском государстве» (XVII века) при Киевском университете, в 1902 году — докторскую диссертацию, озаглавленную «Приказ великого государя тайных дел» (опубликована отдельной книгой в том же году).

Печататься начал будучи гимназистом в 1884 году как фельетонист в сатирических изданиях «Пчела», «Будильник», а также различных одесских газетах под псевдонимами Арсений Г., Арсений Гурлянд и Арсений Гуров. Получил известность как литератор сотрудничая в газете «Новости дня», издаваемой А. Я. Липскеровым, где печатал либеральные фельетоны и повести под псевдонимом Арсений Гуров. На протяжении многих лет выступал с литературными и театральными рецензиями в «Новостях дня», «Одесских новостях», «Петербургской газете», в журнале «Театр и искусство» и других периодических изданиях. В 1889 году Гурлянд в Ялте познакомился с А. П. Чеховым, с одобрения которого опубликовал несколько комедий, поставленных в том же году в Малом театре. В последующие годы вышли повести Гурлянда «Каприз», «Карьера», «Особый мир», «На пороге», литературоведческая книга «Характерные черты поэзии К. Р.» (о поэзии великой княгини Елизаветы Фёдоровны), многочисленные фельетоны, посвящённые нравам московской интеллигенции. Приблизительно в то же время Гурлянд принял православие и женился на Наталии Валериановне, восьми лет младше его.

С 1901 года под покровительством ярославского губернатора Б. В. Штюрмера, чьим литературным редактором служил Гурлянд (автором речей), началась его бюрократическая карьера, сначала в качестве советника Министерства просвещения и Министерства внутренних дел в Ярославле. В 1904 году, после назначения Б. В. Штюрмера директором департамента общих дел Министерства внутренних дел, И. Я. Гурлянд оставил пост профессора в Демидовском лицее и поступил на государственную службу чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел в Санкт-Петербурге. Начиная с апреля 1906 года был одним из ближайших сотрудников П. А. Столыпина, членом Совета министра внутренних дел, а с 1907 года одновременно возглавлял проправительственную газету «Россия». Участвовал в разработке ряда законопроектов, был одним из авторов проекта булыгинской государственной реформы. С 1909 года — действительный статский советник.

В 1906—1912 годах под псевдонимом «Н. П. Васильев» по заказу П. А. Столыпина Гурлянд издал серию консервативных брошюр памфлетического характера — «Правда о кадетах» (1906, второе издание 1912), «Что такое трудовики?», «Вторая Дума» (1907), «Оппозиция» (1910), направленных против Партии народной свободы (кадетской), в которых он среди прочего озвучивал и неприкрыто антисемитские идеи. Авторство этих памфлетов было показано лишь много десятилетий спустя на основе сохранившихся архивных материалов. Под собственным же именем Гурлянд помимо публицистических материалов в газете «Россия» опубликовал ряд трудов исторического характера (К вопросу об участии Г. Ф. Миллера в «Древней Вивлиофике», памятные книги, «Новгородские ямские книги 1586—1631 гг.» и другие). Опубликованные Гурляндом статьи позволяют предположить, что он был противником предложенной (но неосуществлённой) Столыпиным реформы, направленной на облегчение положения евреев в России. Гурлянду же, как редактору газеты «Россия», Столыпин поручил организовать кампанию в прессе, направленную против университетской профессуры с целью поддержки правительственного давления на университеты.

После убийства Столыпина в 1911 году Гурлянд ушёл с государственной службы, но осенью 1915 года был назначен директором Бюро печати. В январе 1916 года, когда покровительствовавший ему Б. В. Штюрмер стал премьер-министром, Гурлянд встал во главе всей имперской информационной службы, был назначен директором Петроградского телеграфного агентства и, по свидетельству управляющего Советом министров И. Н. Лодыженского и помощника министра внутренних дел С. П. Белецкого, стал правой рукой и главным советником Штюрмера. После феральской революции эмигрировал из России, поселился в Париже и отошёл от политической деятельности. В 1921 году опубликовал большую поэму «На кресте», где главным героем вывел еврея Абрама Кона, павшего в противостоянии с большевиками.

Начиная с конца 1980-х годов Вадимом Кожиновым были предприняты попытки представить обыкновенно связываемое с ультраправыми и националистическими элементами черносотенное движение в новом свете, продемонстрировав активное участие в нём представителей интеллигенции и евреев. В качестве последних Кожиновым привлекались имена В. А. Грингмута и И. Я. Гурлянда. В. А. Грингмут, активист черносотенного движения немецко-славянского происхождения, был ошибочно идентифицирован В. Кожиновым как еврей, что было позднее признано самим автором. Что касается И. Я. Гурлянда, то несмотря на правоконсервативную и официозную направленность его публикаций после 1906 года (в 1906—1912 годах под псевдонимом Н. П. Васильев) и дружественные отношения с В. М. Пуришкевичем, в черносотенной организации Гурлянд никогда не состоял. Более того, в 1908—1911 годах в период совместной работы с П. A. Столыпиным Гурлянд подвергся нападкам в центральной черносотенной газете «Русское знамя», где, например, в 1908 году в передовице «Гг. государственные журналисты» именовался не иначе как «внезапно возвысившийся юркий еврейчик Гурлянд». Ошибочной оказалась и идентификация Кожиновым отца И. Я. Гурлянда «главным раввином Полтавской губернии» (то есть в несуществовавшей в Российской империи должности главного губернского раввина).

Семья

• Младшие братья — Александр Яковлевич Гурлянд, адвокат, присяжный поверенный округа Петербургской судебной палаты, также принял православие; Михаил Яковлевич Гурлянд, студент Новороссийского университета, выпускник Санкт-Петербургского университета, автор книги «Дума народного гнева» (избранные места из речей, произнесённых в Первой русской Думе). СПб: Тип. «Освобождение», 1907..
• Сестра — Жозефина Яковлевна Гурлянд, жила в Одессе, оставалась иудейского вероисповедания.
• Двоюродный брат — Яков Ионович Гурлянд, российский востоковед, археолог и публицист, публиковался под псевдонимами Восточник и Эмир Гулжаков.

Публикации И. Я. Гурлянда

• Идея патроната как идея внутреннего управления (см. [lawlibrary.ru/izdanie58120.html оглавление]). Типо-лит. Э. Г. Фальк, Ярославль, 1898.
• Новгородские ямские книги 1586—1631 гг. Ярославль, 1900.
• О ямской гоньбе в московском государстве. Ярославль, 1900.
• Роспись, какие города в каком приказе ведомы. Ярославль, 1901.
• Приказ великого государя тайных дел (см. [lawlibrary.ru/izdanie58069.html оглавление]). Тип. Губ. правл., Ярославль, 1902.
• Иван Гебдон — коммиссариус и резидент: Материалы по истории администрации московского государства второй половины XVII века. Ярославль, 1903.
• Памятная книга С-Пб губернии. Петроград, 1915.
• Памятная книга Виленской губернии. Петроград, 1915.
• Памятная книга Тверской губернии. Петроград, 1916.
• Повесть в стихах «На кресте» (см. полный текст [www.angelfire.com/nt/oboguev/images/gurliand.html здесь]). Париж, 1921.

Публикации под псевдонимом Н. П. Васильева

• [ia361301.us.archive.org/5/items/pravdaokadetakh00vasigoog/pravdaokadetakh00vasigoog.pdf правда о кадетах] (скан низкого качества).

Публикации о И. Я. Гурлянде

• А. В. Чанцев Статья о И. Я. Гурлянде. Биографический словарь «Русские писатели. 1800—1917» М. 1992.
• А. Лихоманов «И. Я. Гурлянд и еврейский вопрос в России», «Вестник Еврейского Университета в Москве». Гл. ред. М. Гринберг. № 4. Москва — Иерусалим, 1993. С. 142—153.
• В. Кожинов [kozhinov.voskres.ru/cher-sot/chersot.htm#_Toc461113348 «Черносотенцы» и Революция. (Загадочные страницы истории)] М., «Прима В», 1998.

Отрывок, характеризующий Гурлянд, Илья Яковлевич

– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом: