Гюйс и крепостной флаг России

Гюйс и крепостной флаг России

Россия
Утверждён	21 июля 1992
Пропорция	2:3
Номер в ГГР	10

Гюйс — носовой флаг корабля, ранее поднимался на бушприте, в связи с чем может встречаться неофициальное наименование «бушпритный флаг». В настоящее время в России является принадлежностью исключительно военно-морских кораблей 1 или 2 ранга, поднимается на баке (на носу) кораблей, в том числе, и на подводных лодках, только во время стоянки корабля на якоре (бочке, швартовах). В связи с чем, гюйс имеет и еще одно, неофициальное, название, — «стояночный флаг». Поднимается и спускается ежедневно одновременно с подъемом и спуском Военно-морского флага, обычно, с 8 часов утра и до захода солнца. Однако, ранее гюйс поднимался как на стоянке, так и в море, на ходу (в Российской империи — до 1820 г.). Есть сведения о том, что в России существовал и «гражданский гюйс» (см. ниже).

Крепостной флаг (флаг морских крепостей) — поднимается на флагштоках (мачтах) морских (приморских) крепостей и прочих береговых объектов, при этом в России, как и в некоторых других государствах, рисунок крепостного флага идентичен гюйсу и утверждается вместе с последним одними нормативными актами («гюйс и крепостной флаг»), в связи с чем их часто путают и считают одним флагом. Однако, в некоторых нормативных актах эти понятия различаются («гюйс или крепостной флаг»), а также в определённый период рисунки указанных флагов различались (см. ниже).

Долгое время в Российской империи гюйсу был идентичен и кейзер(с)-флаг, поднимаемый на грот-мачте русских кораблей, для обозначения присутствия великих князей, а также генерал-адмирала. При этом, кейзер(с)-флаг, поднимавшийся на галерах, имел тот же рисунок, но отличался по форме.

Описание

Современные российские гюйс и крепостной флаг представляют собой красное полотнище с белым вертикальным крестом, на которое наложен синий диагональный крест, окантованный белой полосой.

Отношение ширины флага к длине — один к полтора, ширины синей полосы к длине флага — 1/10.

Отношение ширины белой полосы вертикального креста к ширине полотнища — 1/20, белой окантовки диагонального креста — 1/40.

История

Происхождение

Предполагается, что гюйс был учреждён Петром I после посещения им в ходе Великого посольства в 1698 году Англии, как символ военной мощи России на море и на суше (прямой белый крест на красном фоне — расцветка знамён сухопутных войск, синий Андреевский крест изображён на военно-морском Андреевском флаге), по образу и подобию гюйса военных кораблей союза (унии) Англии и Шотландии в 1606 — 1707 годах. Однако, в отличие от официального англо-шотландского гюйса (на котором английский красный прямой крест Святого Георга доминировал над косым белым шотландским крестом Святого апостола Андрея Первозванного), при создании российского гюйса Пётр I главенствующую роль отдал косому кресту Андрея Первозванного, как на неофициальном гюйсе военных шотландских кораблей союза Англии и Шотландии. Роль Св.Андрея Первозванного Пётр I особенно подчёркивал «ради того, что от сего апостола приняла Россия святое крещение». Кроме того, по мысли Петра I, Андреевский крест показывал, что Россия уже имела на тот момент выход к четырём морям и поэтому в том же 1698 году учредил первый российский орден Святого апостола Андрея Первозванного, главной фигурой знака которого был синий косой Андреевский крест. Использование гюйса такого вида в качестве носового флага подтверждается с 1701 года.

Кроме того, практически сразу после введения в России гюйса в качестве корабельного флага, он стал применяться и в качестве крепостного флага для обозначения морских (приморских) крепостей и крепостных объектов (фортов). Гюйс на флагштоке форта Кронштадт изображён уже на гравюре 1704 года.

В Российской империи

Петр I в 1712 году описал российский гюйс так: «Гиус Красный, в котором вышереченный крест белым обложен. Гиус он же и кейзерс-флаг».

В первом «Морском Уставе» 1720 года официально утверждён рисунок кейзерс-флага («кейзер-флаг», «он же» гюйс). Впоследствии, царским указом от 7 (18) октября 1721 году было велено «генерал-адмиралу графу Апраксину дать кайзер-флаг» и он стал исполнять функции должностного флага генерал-адмирала. Должностной флаг генерал-адмирала поднимался, в том числе, на носу шлюпки и исполнял функции своеобразного «шлюпочного гюйса». В роли шлюпочных гюйсов в российском флоте применялись также специальные должностные шлюпочные флаги адмиралов (см. Должностные флаги адмиралов).

Первым Морским уставом, утверждённым Петром I 13 (24) января 1720 года, предписывалось иметь на «ластовых» (вспомогательных) кораблях Адмиралтейства «гюйс как на воинских кораблях» .

Уставом утверждался и галерный кейзерс-флаг, повторяющий рисунок обычного кейзерс-флага, но имеющий две «косицы», просуществовавший до 25 февраля (8 марта) 1797.

В установленном этим уставом описании реестра запаса шкиперских вещей («флагов, вымпелей и флюгилей» упоминается «торговой флаг и гуис» (помимо «кейзерс флага и гуиса»), но нет сведений о том, отличался ли гюйс торговых судов от гюйса военных кораблей.

Указом всероссийской императрицы Екатерины II от 23 сентября (4 октября) 1770 года было определено:

«Генерал наш Граф Алексей Орлов, находясь во флоте Нашем в Архипелаге, имел нужду принять над оным главную команду и употребить при том Наш Кайзер-флаг… Уважая по тому сие происшествие, соизволяем Мы, чтобы сей Кайзер-флаг, который он умел столь кстати и счастливо употребить, остался у него на всю его жизнь, и чтоб он, будучи на кораблях наших, мог выставлять его, когда разсудит…»

В указанном выше совместном качестве (гюйс и крепостной флаг) гюйс 1712 года применялся до 1913 года, когда высочайшим повелением всероссийского императора Николая II от 7 (20) декабря 1913, объявленным военным министром был утверждён новый образец крепостного флага (в центр был добавлен государственный орёл), который просуществовал вплоть до Февральской революции 1917 года:

Крепостной флаг — красного цвета с синим Андреевским крестом, окаймлённым белыми полосами и с белым прямым поперечным крестом. По средине флага, с двух сторон его, нашивается или наносится краскою Государственный герб, чёрного цвета, вышиною в 7 футов. Размеры флага: в длину 18 футов, в ширину 9,5 футов; ширина синих полос, образующих Андреевский крест — 12 дюймов; ширина белых полос, окаймляющих Андреевский крест, — 6 дюймов; ширина белых полос, составляющих вертикальный крест, — 8 дюймов.

В СССР

После Октябрьской революции, несмотря на отмену большевиками других исторических символов России, в качестве гюйса и крепостного флага в Советской России, а потом и в СССР до 1924 года использовался гюйс Российской империи.

29 августа 1924 года, постановлением Президиума ЦИК СССР «О флагах и вымпелах Союза Советских Социалистических Республик», был утверждён новый рисунок гюйса и крепостного флага. В центр флага был добавлен белый круг с изображением красной звезды с серпом и молотом посередине:

Гюйс и крепостной флаг (морских крепостей) — прямоугольный красный флаг с отношением длины к ширине 3:2. В центре флага белый круг, внутри которого красная пятиконечная звезда, обращённая одним концом вверх. Внутри звезды помещены белый серп и молот. Круг имеет диаметр, равный половине ширины флага, а звезда 5/6 диаметра круга. От белого круга расположены полосы: во 1) к углам гюйса — синие ровные, окаймлённые белыми, во 2) к серединам сторон флага — прямые белые. Ширина синих полос равна 1/10, ширина окаймляющих их белых — 1/25 и ширина белых полос (к серединам сторон) — 1/20 ширины гюйса.

7 июля 1932 года, постановлением ЦИК и СНК СССР «Об изменении постановления ЦИК и СНК СССР от 29 августа 1924 г. о флагах и вымпелах Союза ССР», гюйсом и крепостным флагом было утверждено красное полотнище, в середине которого белым контуром изображалась пятиконечная звезда с серпом и молотом в центре.

Гюйс и крепостной флаг (морских крепостей) — прямоугольный красный флаг с отношением длины к ширине 3×2. В центре флага красная пятиконечная звезда, обращённая одним концом вверх, внутри которой помещены белые серп и молот. Пятиконечная красная звезда окаймлена белой окантовкой. Размер диаметра красной звезды равен 2/5 ширины флага, а размер диаметра белой окантовки равен 9/10 ширины флага.

21 апреля 1964 года, постановлением Совета Министров СССР № 334 «О военно-морских флагах СССР», было изменено описание гюйса ВМФ СССР (изменён размер красной звезды и центр её размещения):

Гюйс или крепостной флаг — представляет собой красное полотнище, в центре которого помещена красная пятиконечная звезда, обращённая одним концом вверх. Внутри красной звезды вписаны серп и молот белого цвета. Красная звезда окаймлена белой окантовкой. Отношение ширины флага к длине — один к полтора. Расстояние от верхнего конца белой окантовки до верхней кромки флага равно 1/12 ширины флага, а расстояние от нижних концов белой окантовки до нижней кромки флага равно 1/6 ширины флага. Диаметр красной звезды — 1/2 диаметра белой окантовки.

В Российской Федерации

21 июля 1992 года, согласно указу Президента Российской Федерации № 798, в связи с прекращением существования Союза ССР, необходимостью приведения статуса кораблей (катеров) и судов Военно-Морского Флота Российской Федерации и Министерства внутренних дел Российской Федерации в соответствие с требованиями международного права и на основании решения, принятого на рабочей встрече глав государств Содружества Независимых Государств 16 января 1992 года, были утверждены описания и рисунки военно-морских флагов и вымпелов Российской Федерации:

Гюйс и крепостной флаг представляет собой красное полотнище с белым вертикальным крестом, на которое наложен голубой диагональный крест, окантованный белой полосой. Отношение ширины флага к длине — один к полтора, ширины голубой полосы к длине флага — 1/10. Отношение ширины белой полосы вертикального креста к ширине полотнища — 1/20, белой окантовки диагонального креста — 1/40.

26 июля 1992 года на кораблях, катерах и судах был произведён торжественный спуск военно-морских флагов, вымпелов СССР и торжественный подъём военно-морских флагов и вымпелов Российской Федерации. В качестве гюйса ВМФ России стал снова использоваться гюйс Российской империи.

29 декабря 2000 года в соответствии с Федеральным законом от 29.12.2000 № 162 «О знамени Вооружённых Сил Российской Федерации, знамени Военно-Морского Флота, знамёнах иных видов Вооружённых Сил Российской Федерации и знамёнах других войск», вступившим в силу 1 января 2001 года, был возвращён исторический синий цвет Андреевского креста, что повлекло за собой автоматическую смену всех флагов с его изображением.

«Гюйс, поднятый на корабле, обозначает, что корабль принадлежит к 1 или 2 рангу. Гюйс поднимается на гюйс-штоке во время стоянки корабля на якоре (бочке, швартовах). Гюйс поднимается и спускается одновременно с подъемом и спуском Военно-морского флага. Гюйс также поднимается на мачтах береговых салютных пунктов при производстве салютов» — Статья 628 Корабельного устава ВМФ РФ

Гюйс кораблей пограничных служб Российской Федерации

21 мая 1993 года, указом Президента России № 720, в связи с образованием Пограничных войск Российской Федерации был утверждён гюйс для кораблей пограничных войск:

Гюйс кораблей 1 и 2 рангов Пограничных войск Российской Федерации — представляет собой красное полотнище с белым вертикальным крестом, на которое наложен тёмно-голубой диагональный крест, окантованный белой полосой. Отношение ширины флага к его длине — один к полутора, ширины тёмно-голубой полосы к ширине флага — 1/7, ширины белой полосы вертикального креста к ширине тёмно-голубой полосы диагонального креста — 1/2, белой окантовки диагонального креста к ширине тёмно-голубой полосы — 1/4.

1 сентября 2008 года, Указом Президента России № 1278, в целях реализации единой государственной политики в области геральдики, сохранения и развития исторических традиций в области геральдики, был утверждён новый гюйс кораблей 1 и 2 рангов пограничных органов Российской Федерации:

Красное прямоугольное полотнище, перекрещённое прямым белым крестом и наложенным на него синим диагональным (Андреевским) крестом с белой каймой. Отношение ширины гюйса к его длине — два к трём. Отношение ширины концов диагонального креста к длине гюйса — один к десяти. Отношение ширины концов прямого креста к ширине гюйса — один к двадцати. Отношение ширины белой каймы диагонального креста к ширине диагонального креста — один к двум.

Пропорции и цвет диагонального креста стали соответствовать Военно-морскому флагу Российской Федерации, но в отличие от гюйса Военно-Морского Флота, ширина белой окантовки диагонального креста в три раза больше.

Использование

Согласно статье 628 Корабельного устава ВМФ, гюйс поднимается на кораблях 1-го и 2-го ранга. Гюйс поднимается на гюйс-штоке во время стоянки корабля на якоре (бочке, швартовах). Гюйс поднимается и спускается одновременно с подъемом и спуском Военно-морского флага. Гюйс также поднимается на мачтах береговых салютных пунктов при производстве салютов.

Иллюстрации

• Stamp of Russia. 300 years of Russian Navy Flag.jpg

  Гюйс на марке 1999 года, посвященной 300-летию Андреевского флага

• AK-130 guns on the Russian cruiser Varyag (2011).jpg

  Гюйс на ракетном крейсере «Варяг»

• Russian Typhoon-class submarine.jpg

  Гюйс на носу атомной подводной лодки ТК-202 в доке

• Bastion 01.JPG

  Крепостной флаг на Петропавловской крепости

См. также

• Список военно-морских флагов Российской империи
• Список военно-морских флагов СССР
• Список военно-морских флагов Российской Федерации

Ссылки

• [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1231112 Указ Президента Российской Федерации от 21 июля 1992 года № 798 «О военно-морских флагах и вымпелах Российской Федерации»]
• [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?672863 Федеральный закон от 29 декабря 2000 года № 162-ФЗ «О знамени Вооружённых Сил Российской Федерации, знамени Военно-Морского Флота, знамёнах иных видов Вооружённых Сил Российской Федерации и знамёнах других войск»]

Отрывок, характеризующий Гюйс и крепостной флаг России

Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.