Дайан Кэрролл

Дайан Кэрролл
Diahann Carroll
Дайан Кэрролл в 1976 году.
Имя при рождении:	Кэрол Дайан Джонсон
Дата рождения:	17 июля 1935(1935-07-17) (88 лет)
Место рождения:	Нью-Йорк, США
Профессия:	актриса, певица
Карьера:	1954 – наст. время

Дайан Кэрролл (англ. Diahann Carroll, урождённая Кэрол Дайан Джонсон; род. 17 июля 1935) — американская актриса и певица, чья карьера охватывает шесть десятилетий. Кэрролл появилась в ранних голливудских фильмах «Кармен Джонс» (1954) и «Порги и Бесс» (1959) с темнокожими актёрами на первом плане, а в 1962 году вошла в историю как первая чёрная женщина, ставшая лауреатом премии «Тони». Кэрролл с тех пор сыграла главную роль в ситкоме NBC «Джулия» (1968-1971), который стал первым телевизионным шоу, где афроамериканская женщина изображалась не стереотипно. С 1984 по 1987 год она играла Доминик Деверо в прайм-тайм мыльной опере ABC «Династия», тем самым став первой темнокожей актрисой в роли злодейки в прайм-тайм мыльной опере.

В 1975 году Кэрролл номинировалась на «Оскар» в категории Лучшая женская роль за заглавную роль в драме «Клодин». В общей сложности за свою карьеру она пять раз номинировалась на «Эмми», трижды на «Золотой глобус» (выиграв в 1969 году за «Джулия»), а также в 1990 году была удостоена именной звезды на голливудской «Аллее славы».

Ранние годы

Кэрролл родилась в Бронксе, Нью-Йорк, но выросла в Гарлеме.. Будучи ребёнком она начала проявлять интерес к профессии артиста, занимаясь пением и танцами. Она окончила высшую школу актёрского мастерства в Манхэттене, а в восемнадцатилетнем возрасте дебютировала на телевидении, выступив в игровом шоу на ныне несуществующей сети DuMont и получив главный приз в размере тысячи долларов.

Карьера

В 1954 году Кэрролл дебютировала на большом экране с второстепенной ролью в мюзикле «Кармен Джонс» (1954), играя подругу героини Дороти Дэндридж. Одновременно с этим она дебютировала на бродвейской сцене, в мюзикле «Дом цветов». В 1959 году она снялась в музыкальном кинофильме «Порги и Бесс», однако её номера были дублированы оперной певицей Лоули Джин Норман. В 1961 году она снялась с Сидни Пуатье в фильме «Парижский блюз», а следующую роль на большом экране сыграла лишь шесть лет спустя, в драме «Поторопи закат». Тем временем Кэрролл достигла успеха на театральной сцене, став первой темнокожей актрисой, выигравшей премию «Тони» за главную роль в мюзикле No Strings. Тем не менее когда в Голливуде решили экранизировать мюзикл, Кэрролл было отказано в роли в пользу белой актрисы Нэнси Кван, из-за чего Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения угрожала студии Warner Bros. бойкотировать фильм, вследствие чего он так и не был снят.

С 1968 по 1971 год Кэрролл исполняла главную роль в ситкоме NBC «Джулия», благодаря чему стала первой афроамериканской актрисой с собственным телешоу на американском телевидении, где в отличие от своих предшественников была главным персонажем, а не прислугой или горничной. Помимо этого роль в «Джулии» принесла ей «Золотой глобус» и номинацию на «Эмми» в 1969 году,. В 1974 году, когда ситком завершился, Кэрролл вернулась к драматическим ролям, снимаясь в фильме «Клодин», за что была номинирована на «Оскар». Она тем самым стала лишь четвёртой темнокожей актрисой, номинированной на премию в за лучшую женскую роль. Тем не менее с тех пор Кэрролл сыграла лишь несколько второстепенных ролей на большом экране, оставаясь активной на телевидении. В 1976 году она предприняла попытку возвращения на телевидение с собственным варьете-шоу на CBS, которое длилось лишь четыре эпизода.

В 1984 году Кэрролл присоединилась к актёрскому составу прайм-тайм мыльной оперы ABC «Династия», играя роль Доминик Деверо, сводной сестры персонажа Джона Форсайта, а также врага для Алексис (Джоан Коллинз). Кэрролл в интервью журналу People после дебюта в шоу заявила: «Я хочу быть первой чернокожей стервой на телевидении. Она дебютировала в шоу в 2 мая 1984 года, становясь первой темнокожей актрисой, играющей злодейку в прайм-тайм мыльной опере. В общей сложности она появилась в 72 эпизодах, прежде чем уйти из сериала в 1987 году. Кэрролл также сыграла свою роль в недолговечном спин-оффе «Династия 2: Семья Колби» на периодической основе в период 1985-86 годов.

С 1989 по 1993 год Кэрролл периодически появлялась в ситкоме «Другой мир», получая еще одну номинацию на «Эмми». Её следующая роль была в синдицированном сериале «Одинокий голубь» (1994-1995). В 1996 году Кэрролл играла главную роль в канадском производстве мюзикла «Бульвар Сансет», а в 1997 году появилась в кинофильме «Пристанище Евы» с Дебби Морган и Джерни Смоллетт. В последующие годы Кэрролл продолжала карьеру на сцене, а на экране периодически появлялась в сериалах «Половинка и половинка», «Сильное лекарство», «Пища для души» и «Анатомия страсти», за роль в последнем номинируясь на «Эмми». С 2009 по 2014 год Кэрролл также периодически появлялась в сериале USA Network «Белый воротничок».

Личная жизнь

Кэрролл четырежды была замужем, родив в 1960 году от первого супруга дочь. В 1960-е актриса была обручена с Сидни Пуатье, но до свадьбы дело так и не дошло. Дайан Кэрролл прошла успешный курс лечения от рака молочной железы, став после этого активистом в борьбе с этой болезнью.

Ссылки

• Дайан Кэрролл (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [ibdb.com/person.php?id=034679 Дайан Кэрролл] (англ.) на сайте Internet Broadway Database

Отрывок, характеризующий Дайан Кэрролл

– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.