Джоуи Рамон

Джоуи Рамоун Joey Ramone
Основная информация
Полное имя	Джеффри Росс Хайман
Дата рождения	19 мая 1951(1951-05-19)
Место рождения	Квинс, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
Дата смерти	15 апреля 2001(2001-04-15) (49 лет)
Место смерти	Вашингтон-Хайтс (Манхэттен), Нью-Йорк (штат), США
Годы активности	1964—2001
Страна	США США
Профессии	вокалист автор песен
Инструменты	Вокал, ударные, перкуссия, гитара, бас-гитара
Жанры	панк-рок
Псевдонимы	Джоуи Рамоун
Коллективы	Ramones Sibling Rivalry Sniper
Лейблы	Sire Radioactive Records
[www.joeyramone.com/ www.joeyramone.com]

Джоуи Рамон (англ. Joey Ramone), наст имя — Джеффри Росс Хайман (англ. Jeffrey Ross Hyman; 19 мая 1951 — 15 апреля 2001) — американский музыкант и автор песен, получивший свою известность благодаря участию в панк-рок группе Ramones. Имидж Джоуи Рамона, его голос и образ фронтмена сделали его иконой контркультуры.

Ранняя жизнь

Джеффри Росс Хайман родился у Ноэля Хаймана и его жены Шарлотты Мандел. Они жили в Форест-Хилс, где Хайман и остальные будущие участники группы Ramones ходили в школу. Несмотря на свою счастливую жизнь, Хайман был кем-то вроде изгоя. В 18 лет ему был поставлен диагноз «Обсессивно-компульсивное расстройство». У него есть младший брат Микки Ли. Его мать развелась с её первым мужем, Ноэлем Хайманом. Она вышла замуж во второй раз, но вскоре её второй муж погиб в автокатастрофе, пока она была на отдыхе.

Хайман был большим поклонником групп The Beatles, The Who, The Stooges, а также Дэвида Боуи. Его кумиром был Пит Таунсенд из группы The Who (с которым у него был день рождения в один и тот же день). Хайман начал играть на барабанах в 13 лет и играл на них все его подростковые годы. Перед тем, как он присоединился к Ramones, он был певцом в группе, называвшейся Sniper.

Sniper

В 1972 году Хайман присоединился к глэм-панк группе Sniper. Они играли в таких клубах, как Mercer Arts Center, Max's Kansas City и Coventry, вместе с New York Dolls, Suicide и Queen Elizabeth III. Хайман играл в Sniper под именем Джефф Старшип. Как говорил его брат Микки Ли: «Я был шокирован, когда группа вышла на сцену. Джоуи был ведущим певцом, и я не мог поверить, что он настолько хорош. Он всегда сидел в моем доме, играл на моей гитаре, писал песни вроде „I Don’t Care“, а тут он внезапно оказался тем парнем на сцене, от которого ты не можешь отвести глаз». Он играл в Sniper до начала 1974 года, когда он был заменен Аланом Тёрнером.

Ramones

В 1974 году Джеффри Хайман вместе со своими друзьями Джоном Каммингсом и Дугласом Колвином создали панк-рок группу Ramones, вследствие чего все трое придумали себе новые имена и поменяли свои фамилии на «Рамон». Каммингс стал Джонни Рамоном, Колвин — Ди Ди Рамоном, а Хайман стал Джоуи Рамоном. Происхождение фамилии Рамон связано с Полом Маккартни, который в ранние годы группы The Beatles (тогда ещё The Silver Beatles) выступал под псевдонимом Пол Рамон.

Поначалу Джоуи играл на ударных, а Ди Ди Рамон был вокалистом. Однако, после того, как голосовые связки Ди Ди начали с трудом выдерживать живые выступления, их менеджер Тамаш Эрдейи предложил Джоуи перейти на вокал. После серии неудачных прослушиваний в поисках нового барабанщика, Эрдейи сам сел за ударные, поменяв имя на Томми Рамон.

Ramones оказали сильное влияние на панк-рок движение в Соединенных Штатах, хотя они так и не достигли значительного коммерческого успеха. Единственной их записью, имевшей достаточное количество продаж в США и ставшей «золотой», был сборник Ramones Mania. Признание к группе пришло только спустя годы, и теперь они регулярно появляются в списках лучших музыкальных групп, таких как «50 лучших артистов всех времён» и «25 лучших живых альбомов всех времён» журнала «Rolling Stone» и «100 лучших хард-рок артистов телеканала» VH1. В 2002 году, по итогам голосования журнала Spin, Ramones было присуждено звание второй величайшей рок-группы, уступая только The Beatles.

В 1996 году, после последнего выступления на музыкальном фестивале Lollapalooza, группа распалась.

Стиль пения

У Рамона был голос в диапазоне тенора. Стоит отметить, что он никогда не учился петь профессионально, хотя профессиональный вокал был обязательным условием для большинства рок-групп. Характерные треск, икота и рычание сделали его голос одним из самых узнаваемых панк-рок голосов. Его голос претерпевал изменения в течение всей его карьеры, постепенно отходя от изначального мелодичного стиля. Песни «Somebody Put Something in My Drink» и «Mama’s Boy» наглядно это показывают.

Другие проекты

В 1985 году Рамон вступил в группу активистов музыкальной индустрии Artists United Against Apartheid, основанную Стивеном Ван Зандтом, которая выступала против курорта Sun City в Северной Африке. Рамон и 49 других музыкантов, включая Брюса Спрингстина, Кита Ричардса и Лу Рида, вместе записали песню «Sun City», в которой они обещали, что никогда не выступят на этом курорте.

В 1994 году Рамон исполнил песню «Punk Boy» на альбоме Хелен Лав «Love and Glitter, Hot Days and Music». Она же, в свою очередь, исполнила его песню «Mr. Punchy».

В октябре 1996 года Рамон был хедлайнером альтернативного рок-фестиваля «Rock The Reservation» в Аризоне. «Joey Ramone & the Resistance» (Дэниел Рэй на гитаре, Джон Коннор на бас-гитаре и Роджер Мурдок на барабанах) исполнили в первый раз песню Луи Армстронга «What a Wonderful World» в обработке Рамона, классические песни Ramones и любимые песни Джоуи.

Рамон вместе с Youth Gone Mad написал и записал песню «Meatball Sandwich». Незадолго до своей смерти он стал менеджером и продюсером панк-рок группы «The Independents».

Последней его записью как вокалиста был бэк-вокал на диске «One Nation Under» группы «Blackfire». Его голос звучит в песнях «What Do You See» и «Lying to Myself». Альбом выграл в 2002 году номинацию «Лучший поп/рок альбом года» на «Native American Music Awards».

Рамон продюсировал альбом Ронни Спектор «She Talks To Rainbows» в 1999 году. Он получил признание критиков, но не был коммерчески успешен. Заглавный трек ранее присутствовал на альбоме Ramones «¡Adios Amigos!».

Смерть

Джоуи Рамон умер 15 апреля 2001 года от лимфомы в возрасте 49 лет. Болел он этим заболеванием в течение 7 лет.

В память Джоуи Рамона на сингле «Ich will» группы Rammstein была выпущена кавер-версия песни «Pet Sematary», исполненная вживую клавишником Кристианом «Флаке» Лоренцом с группой Clawfinger. Перед началом исполнения Флаке объявил, что посвящает песню «Джоуи Рамону, который скончался в дни минувшей Пасхи».

Ссылки

• [www.joeyramone.com/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Джоуи Рамон

– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.