Дискордианизм

Дискордиа́нство — пародийная религия. В отличие от традиционных религий, проповедующих гармонию, дискордианизм обожествляет хаос. Главным божеством дискордианизма является Эрида (у римлян Дискордия), древнегреческая богиня раздора, подбросившая яблоко раздора на свадебном пиру у Пелея.

Основополагающая книга — Принципия Дискордия (1963), написана Омаром Хайямом Равенхурстом (Керри Торнли) и Малаклипсом Младшим (Грегори Хилл).

Мировую популярность дискордианство получило во многом благодаря Роберту Антону Уилсону, который широко осветил его в своем романе «Иллюминатус!» («The Illuminatus! Trilogy», 1975).

Философия

Является эклектичным сплавом философий дзэн-буддизма, экзистенциализма, релятивизма, феноменологии и общей семантики.

Одним из основных тезисов дискордианства является «строгое убеждение в том, что любое строгое убеждение ошибочно» (см. соотношение карты и территории).

Важным дискордианским мифом является проклятие Груада Серолицего, которое объясняет, почему люди уходят от творческого хаоса и пытаются построить «порядок». Серолицый — существо без чувства юмора, искушающее и склоняющее людей к мысли, что основанием бытия должен быть порядок и серьёзность. Этот миф объясняет возникновение деструктивного хаоса, который может возникнуть только там, где пытаются насаждать порядок.

Преодоление проклятия Сероликого в масштабах всего человечества является одной из основных задач дискордианства.

Человеческая раса начнёт решать свои проблемы только с момента, когда перестанет относиться к ним серьезно.

Для движения к этому моменту POEE предлагает контр-игру под названием БЕССМЫСЛЕННОСТЬ КАК СПАСЕНИЕ.

Спасение от уродливого и дикого бытия, которое стало результатом принятия порядка настолько серьёзно и настолько серьёзно непринятия альтернативных порядков и беспорядков, что ИГРЫ стали приниматься как нечто более серьёзное чем ЖИЗНЬ; когда как правильнее принимать саму ЖИЗНЬ КАК ИСКУССТВО ИГРАТЬ В ИГРЫ.

С этой целью, мы предлагаем человеку развить свою естественную любовь к беспорядку и играть с Богиней Эридой. Знаем, что эта будет весёлая игра, и что так МОЖЕТ БЫТЬ СНЯТО ПРОКЛЯТИЕ СЕРОЛИКОГО.

Если ты сможешь овладеть нелогичным также, как ты уже овладел рассудком, то каждый будет раскрывать смысл абсурда другим. С этого момента просветления человек станет свободным независимо от его окружения. Он станет волен играть в игры порядка и менять их как угодно.

Он станет волен играть в игры беспорядка просто так. Он станет волен играть и в то, и в другое, или ни во что не играть. И, как хозяин своих собственных игр, он будет играть без страха, и поэтому без расстройства, и поэтому с доброй волей в его душе и любовью в его жизни.

А когда люди освободятся, то и человечество станет свободным.

Дискордианская онтология расширяет диалектическую тройку «тезис-антитезис-синтез» и провозглашает «принцип пятёрки» — все события в мире происходят в пять стадий (на примере эволюции общества):

• Хаос (англ. Chaos) — первоначальное состояние, в котором происходит естественная самоорганизация.
• Раздор (англ. Discord) — возникновение управления, правящих классов. Расслоение общества вызывает напряжённость.
• Замешательство (англ. Confusion) — попытка правящих классов восстановить первоначальное положение дел внешним вмешательством. Даже если к власти приходят угнетённые, они используют те же авторитарные методы.
• Бюрократия (англ. Bureaucracy) — общество постепенно успокаивается, идеи и ритуалы становятся важнее людей. К власти приходят идиоты.
• Последствия (англ. Aftermath) — бюрократия разрушается под собственным весом и обращается в первоначальный хаос.

Главным символом Дискордианства служит Священное Хао, или ХОДЖ-ПОДЖ, внешне похожий на инь-ян. Но место ходж-точки на подж-стороне занимает Пятиугольник, означающий Неридический принцип Порядка. На противоположном полюсе — золотое Яблоко Раздора, Эридический принцип Хаоса.

Священное Хао символизирует всё, что кому-либо нужно знать о чём бы то ни было, и даже больше. Оно символизирует всё, что знать не обязательно — в виде пустого места вокруг ХОДЖ-ПОДЖА.

Ссылки

• [www-2.cs.cmu.edu/~tilt/principia/ THE PRINCIPIA DISCORDIA or, How I Found the Goddess and What I Did To Her When I Found Her]  (англ.)
• [principiadiscordia.com/ Principia Discordia]
• [ru.scribd.com/doc/27811379/Principia-Discordia-Russian Principia Discordia, перевод на русский с английского под ред. אדני Кайф]

Отрывок, характеризующий Дискордианизм

Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.