Докодексовый Голливуд

Докодексовый Голливуд — период в американской киноиндустрии между появлением звукового кино в конце 1920-х годов и введением в действие кинопроизводственного кодекса (или кодекса Хейса).

Хотя кодекс был принят в 1930 году, до 1 июля 1934 года его соблюдение было необязательным. Большинство режиссёров во время съёмок не принимали его во внимание. Прокат фильмов в 1930—1934 гг. ограничивал не столько сам кодекс, сколько законы отдельных штатов, закулисные переговоры с ревнителями общественной нравственности и общественное мнение.

Фильмы конца 1920-х — начала 1930-х годов могли содержать всё то, что стало немыслимым после 1934 года, — откровенные эротические намёки, межрасовые и однополые связи, ненормативную лексику, незаконное употребление наркотиков, промискуитет, проституцию, супружеские измены, упоминания об абортах и жёсткие сцены насилия.

Сильные женщины солируют в таких фильмах, как «Женщина», «Мордашка» и «Рыжеволосая бестия». В «Серенаде трёх сердец» Эрнст Любич с симпатией изобразил шведскую семью. Наряду с изображением самодостаточных женских персонажей фильмы высвечивали такие^{[какие?]} аспекты женского характера, которым в позднейшие десятилетия в американских фильмах не уделялось внимания.

Мафиози в гангстерских фильмах «Враг общества», «Мальтийский сокол», «Маленький Цезарь» и «Лицо со шрамом» воспринимались многими зрителями скорее как герои, решившие для себя проблемы великой депрессии, нежели как воплощение зла. Некоторые персонажи фильмов получали личную выгоду от «грязных поступков», иногда центральной темой фильма было пагубное влияние наркотиков; при этом зло не обязательно каралось в конце.

Многие из крупнейших голливудских кинозвёзд (к примеру, Кларк Гейбл) начали свою кинокарьеру в это время и с триумфом развили её позднее. Другие звёзды, блиставшие в этот период, например, Рут Чаттертон и Уоррен Уильям, быстро закатились.

Начиная с конца 1933 года и в течение первой половины 1934 года американские католики организовали кампанию против показа в кино того, что им представлялось аморальным. Вкупе с правительственной цензурой это привело к тому, что любому фильму, который комиссия посчитает безнравственным, могли отказать в прокате в крупных кинотеатрах страны. Ужесточение требований к фильмам совпало с началом золотого века Голливуда, который продлился до 1950-х годов.

Происхождение Кодекса

В 1922 году, после нескольких рискованных фильмов и серией закадровых скандалов с участием Голливудских звёзд, студии Голливуда привлекли к себе на работу «маяка» честности Уильяма Х. «Уилла» Хэйса, чтобы реабилитировать имидж Голливуда. Работа Хэйса оплачивалась по $100 000 в год (с учётом инфляции на 2014 год эта сумма составляет более $1.4 млн). Хэйс, генеральный почтмейстер при президенте США Уоррене Гардинге и бывший глава Национального комитета Республиканской партии, в течение 25 лет служил в качестве президента Американской ассоциации кинокомпаний, где он «защищал киноиндустрию от атак <…> и заключал договора, чтобы прекратить военные действия».

Хэйс представил рекомендации, получившие название «Формула» в 1924 году, к которым студиям посоветовали прислушиваться, и он попросил режиссёров предоставить описание картин, которые они планировали. Верховный суд в 1915 году единогласно принял решение о том, что свобода слова на кинокартины не распространяется, раньше были попытки «очистить» кино, например, если киностудия входила в Национальную Ассоциацию Киноиндустрии (англ. National Association of the Motion Picture Industry), то нужно было немного усилий, чтобы добиться «очистки» фильма.

Формирование Кодекса и его содержание

В 1929 году, католический мирянин Мартин Куигли (англ. Martin Quigley), редактор известной газеты об американской киноиндустрии, Motion Picture Herald, и отец Даниэля A. Лорда (англ. Daniel A. Lord), иезуитский священник, создали кодекс стандартов (который Хэйсу очень нравился), и представили его киностудиям. Опасения Лорда были сконцентрированы на влиянии фильмов со звуком на детей, которых он считал наиболее восприимчивыми к их «очарованию». Несколько глав студий, включая Ирвинга Тальберга из Metro-Goldwyn-Mayer (MGM), встретились с Лордом и Куигли в феврале 1930 года. После нескольких изменений, они согласились с положениями Кодекса. Один из основных мотивирующих факторов в принятии Кодекса была нужда избежать прямого государственного вмешательства. Обязанностью Studio Relations Committee, которое возглавлял Джейсон С. Джой, было контролирование производства фильмов и консультирование киностудий в каких моментах требовались изменения или сокращения.

Кодекс был разделён на две части. Первая содержала в себе набор «общих принципов», которые, в основном, касались морали. Вторая часть хранила в себе комплект «частных применений», который был списком вещей, запрещённых к показу. Некоторые ограничения, такие как запрет на гомосексуализм или использование некоторых ругательств в фильмах, так и не были прямо упомянуты в Кодексе, но такие правила, как и полагалось, были понятны без чёткого разграничения. Смешанные браки, смешанные расы были запрещены. Тем самым Кодекс заявил о сомнительном будущем понятия «только для взрослой публики» и о том, что это неэффективная стратегия, которую будет сложно воплотить в жизнь. Тем не менее, он допускает то, что «зрелые умы могут легко понять и принять тему сюжета без вреда, когда более молодым людям данный сюжет может принести вред». Предполагалось, если дети находились под присмотром, то такие события должны были происходить редко. Кодекс разрешал возможность создания фильмов криминального жанра.

Кодекс создавался не только для того, чтобы определить, что должно быть на экране, но и для продвижения традиционных ценностей. Сексуальные отношения вне брака не должны были показаны красивыми и привлекательными, представлены так, чтобы пробудить страсть, казаться допустимым и правильным. Все преступления должны были быть наказаны, и ни преступления, ни преступник не должны были вызвать сочувствие у зала. Авторитетные лица должны были пользоваться уважением, и священнослужители не могли быть представлены как злодеи или комические персонажи. Правда, в некоторых случаях, политики, судья, полицейские могли быть злодеями, но так долго, чтобы стало понятно, что они — исключение из правил.

Весь документ содержал католический подтекст и заявил, что обращаться с искусством необходимо осторожно, потому что это может быть «моральным злом в его последствиях» и потому, что его «глубокая моральная значимость» бесспорна. Католическое влияние на Кодекс изначально держалось в секрете. Постоянной темой было «по всему, публика чувствует себя уверенно в том, что зло — неправильно, а добро — правильно». Документ содержал в себе дополнение, так называемый «Рекламный Кодекс», который регламентировал содержание рекламы (текст и изображения).

Исполнение Кодекса

19 февраля 1930 года, журнал Variety опубликовал всё содержимое Кодекса и предсказал, что органы государственной цензуры скоро устареют. Вместе с тем, люди, обязанные обеспечить исполнение Кодекса, были неэффективны, например Джейсон Джой и Джеймс Уингейт. Первой кинокартиной, которою ведомство рассмотрело был фильм «Голубой ангел», которое Джейсон Джой разрешил к показу без проверки, несмотря на то, что фильм считался нарушением цензора Калифорнии. Хотя и было несколько случаев, когда Джой вёл переговоры о сокращении фильмов, и там действительно были определённые, хотя и не жёсткие изменения, но значительное количество ужасного материала добралось до экрана.

Джой просмотрел 500 фильмов за год, используя небольшой штат сотрудников и немного власти. В 1930 году Хэйс не имел полномочий, чтобы потребовать от студий удаления материалов из фильма, но вместо этого он аргументировал почему надо было удалить тот или иной материал из фильма, а иногда и умолял их. Осложняло задачу то, что апелляционный процесс, в конечном счёте отдавал ответственность за принятие окончательного решение в руки самих студий.

Одним фактором игнорирование Кодекса был факт, что некоторые считали цензуру излишне скромной. Это был период, в котором Викторианская эпоха иногда высмеивалась как наивная и отсталая. Когда Кодекс объявили, либеральный журнал The Nation атаковал его. Издание заявило, что если преступление никогда не будет представлено в сочувственных тонах, то, буквально, «закон» и «справедливость» станут такими же. Поэтому, такие события, как Бостонское чаепитие, не должны быть показаны. И если духовенство всегда должно было представлено положительно, то лицемерие не может быть рассмотрено иначе. Журнал The Outlook согласился, и, в отличие от Variety, предсказал, что сначала Кодекс будет трудно привести в жизнь.

Кроме того, Великая Депрессия 1930-х годов привела к тому, что многие студии начали искать доход любыми способами. Поскольку фильмы, содержащие в себе материалы насильственного характера и материалы с возрастным ограничением 18+, привели к высоким продажам билетов, и поэтому представлялось разумным продолжение производства подобных фильмов. В скором времени, пренебрежение Кодексом не было ни для кого секретом. В 1931 году, The Hollywood Reporter издевались над Кодексом, и Variety последовали этому примеру в 1933 году.

Литература

• Benshoff, Harry M. и Griffin, Sean. America on film: representing race, class, gender, and sexuality at the movies. — Wiley-Blackwell, 2004. — ISBN 1-4051-7055-7.
• Berenstein, Rhona J. Attack of the leading ladies: gender, sexuality, and spectatorship in classic horror cinema. — Нью-Йорк: Издательство Колумбийского университета, 1995. — ISBN 0-231-08463-3.
• Bernstein, Matthew. Controlling Hollywood: Censorship and Regulation in the Studio Era. — Пискатавэй: Издательство Ратгерского университета, 1999. — ISBN 0-8135-2707-4.
• Black, Gregory D. Hollywood Censored: Morality Codes, Catholics, and the Movies. — Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1996. — ISBN 0-521-56592-8.
• Bogle, Donald. Toms, Coons, Mulattoes, Mammies, and Bucks: An Interpretive History of Blacks in American Films. — 4-е издание. — Лондон: Bloomsbury Publishing, 2001. — ISBN 0-8264-1267-X.
• Butters, Jr. Banned in Kansas: motion picture censorship, 1915–1966. — Колумбия: Издательство Миссурийского Университета, 2007. — ISBN 0-8262-1749-4.
• Doherty, Thomas Patrick. Pre-Code Hollywood: Sex, Immorality, and Insurrection in American Cinema 1930–1934. — Нью-Йорк: Издательство Колумбийского Университета, 1999. — ISBN 0-231-11094-4.
• Gardner, Eric. The Czar of Hollywood. — Indianapolis Monthly. — Emmis Publishing LP, Февраль, 2005. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0899-0328&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0899-0328] ([books.google.com/books?id=0QsDAAAAMBAJ&pg=PA90&dq=Hays+Code&hl=en&ei=MhnbTOXFCMH98Aac9K3uCA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCUQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false Доступно онлайн на ресурсе «Google Книги»]).
• Gardner, Gerald. The Censorship Papers: Movie Censorship Letters from the Hays Office, 1934 to 1968. — Нью-Йорк: Dodd, Mead and Company, 1988. — ISBN 0-396-08903-8.
• Hughes, Howard. Crime Wave: The Filmgoers' Guide to the Great Crime Movies. — 264 с. — ISBN 9781845112196.
• Jacobs, Lea. The Wages of Sin: Censorship and the Fallen Woman Film, 1928–1942. — Мадисон: Издательство Висконсинского Университета, 1997. — ISBN 0-520-20790-4.
• Jeff, Leonard L. и Simmons, Jerold L. The Dame in the Kimono: Hollywood, Censorship, and the Production Code. — Лексингтон: Издательство Университета Кентукки, 2001. — ISBN 0-8131-9011-8.
• Jowett, Garth S., Jarvie, Ian C., and Fuller, Kathryn H. Children and the movies: media influence and the Payne Fund controversy. — Кэмбридж: Издательство Кэмбриджского Университета, 1996. — ISBN 0-521-48292-5.
• LaSalle, Mick. Complicated Women: Sex and Power in Pre-Code Hollywood. — Нью-Йорк: St. Martin's Press, 2000. — ISBN 0-312-25207-2.
• LaSalle, Mick. Dangerous Men: Pre-Code Hollywood and the Birth of the Modern Man. — Нью-Йорк: Thomas Dunne Books, 2002. — ISBN 0-312-28311-3.
• Leitch, Thomas. Crime Films. — Кэмбридж: Издательство Кэмбриджского Университета, 2004. — ISBN 0-511-04028-8.
• Lewis, Jen. Hollywood V. Hard Core: How the Struggle Over Censorship Created the Modern Film Industry. — NYU Press, 2002. — ISBN 0-8147-5142-3.
• Massey, Anne. Hollywood Beyond the Screen: Design and Material Culture. — Berg Publishers, 2002. — ISBN 1-85973-316-6.
• McElvaine, Robert S. (Главный редактор). Encyclopedia of The Great Depression Volume 1 (A–K). — Macmillan Reference USA, 2004. — ISBN 0-02-865687-3.
• McElvaine, Robert S. (Главный редактор). Encyclopedia of The Great Depression Volume 2 (L–Z). — Macmillan Reference USA, 2004. — ISBN 0-500-20277-X.
• Parkinson, David. History of Film. — Thames & Hudson, 1996. — ISBN 0-500-20277-X.
• Prince, Stephen. Classical Film Violence: Designing and Regulating Brutality in Hollywood Cinema, 1930–1968. — Пискатавэй: Издательство Ратгерского Университета, 2003. — ISBN 0-8135-3281-7.
• Ross, Stephen J. "The Seen, The Unseen, and The Obscene: Pre-Code Hollywood." Reviews in American History. — Издательство Университета Джона Хопкинса, Июнь, 2000.
• Schatz, Thomas. Hollywood: Social dimensions: technology, regulation and the audience. — Taylor & Francis, 2004. — ISBN 0-415-28134-2.
• Shadoian, Jack. Dreams & dead ends: the American gangster film. — Издательство Оксфордского Университета, 2003. — ISBN 0-19-514291-8.
• Siegel, Scott и Siegel, Barbara. The Encyclopedia of Hollywood. — 2-е издание. — Checkmark Books, 2004. — ISBN 0-8160-4622-0.
• Smith, Sarah. Children, Cinema and Censorship: From Dracula to the Dead End Kids. — Wiley-Blackwell, 2005. — ISBN 1-4051-2027-4.
• Turan, Kenneth. Never Coming to a Theater Near You: A Celebration of a Certain Kind of Movie. — Public Affairs, 2004. — ISBN 1-58648-231-9.
• Vasey, Ruth. The world according to Hollywood, 1918-1939. — Издательство Висконсинского Университета, 1997. — ISBN 0-299-15194-8.
• Vieira, Mark A. Sin in Soft Focus: Pre-Code Hollywood. — Нью-Йорк: Harry N. Abrams, Inc., 1999.

Ссылки

• [www.artsreformation.com/a001/hays-code.html The Motion Picture Production Code of 1930]

Отрывок, характеризующий Докодексовый Голливуд

Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.