Жоли, Сильви
Поделись знанием:
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
| Сильви Жоли | |
| фр. Sylvie Joly | |
 Сильви Жоли в 2005 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
4 сентября 2015 (80 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
Сильви́ Жоли́ (фр. Sylvie Joly; 28 октября 1934, Париж, Франция — 4 сентября 2015, там же) — французская юмористка, актриса кино и театра, основательница французского женского моноспектакля.
Биография
Родилась и выросла в Париже, однако её отец в послевоенное время был мэром небольшого городка Арроманш-ле-Бен в Нормандии (с 1947 по 1963 год)[1]. В семье была второй из восьми детей. В детстве из-за плохого поведения её родители вынуждены были сменить для дочери семь религиозных школ[2]. Одно время училась вместе с Бернадетт Шодрон де Курсель — будущей супругой президента Франции Жака Ширака. Однако, по воспоминанию самой актрисы, эта дружба не одобрялась родителями Сильви, которые считали, что Бернадетт «на неё дурно влияет»[3].
Повзрослев, начала карьеру адвоката, но в возрасте 32 лет решила резко изменить свою жизнь и поступила на театральные курсы[2]. Начала играть в театре — выступала в пьесах Чехова, Ионеско, Мариво[3]. Однако своё основное призвание нашла на эстраде, первой во Франции начав выступать в 1970-х годах в жанре женского моноспектакля — «one woman show». Первый свой спектакль написала вместе со своей 16-летней сестрой[4][2]. В 1999 году один из моноспектаклей Жоли номинировался на престижную французскую театральную премию «Ночь Мольеров».
Снималась также в кино — в основном в небольших ролях, сотрудничала с такими мэтрами, как Ив Робер, Бертран Блие, Клод Лелуш. В 1988 году была номинирована на главную французскую кинопремию «Сезар» за лучшую женскую роль второго плана в фильме «Сподобившийся чуда»[1][4].
С 2006 года страдала от болезни Паркинсона, о чём писала в вышедшей в 2010 году автобиографии[5]. Умерла 4 сентября 2015 года от остановки сердца. Похоронена на кладбище Пер-Лашез в Париже[2][3][4].
Фильмография
| Год | Русское название | Оригинальное название | Роль | |
|---|---|---|---|---|
| 1972 | ф | Яйцо | L'Œuf | женщина, садящаяся в автобус |
| 1973 | ф | Ах! Если монах просит... | Ah ! Si mon moine voulait... | хозяйка гостиницы |
| 1973 | ф | Пол и Мишель | Paul et Michèle | эпизод |
| 1973 | ф | Пиаф | Piaf | Лулу |
| 1973 | ф | Привет, артист | Salut l'artiste | жена фотографа |
| 1973 | ф | Вальсирующие | Les Valseuses | буржуа |
| 1976 | ф | Покой | Calmos | главный врач |
| 1977 | ф | Приготовьте ваши носовые платки | Préparez vos mouchoirs | прохожая |
| 1977 | ф | Навестим маму, папа работает | Va voir maman, papa travaille | Стефан |
| 1978 | ф | Давай, мама | Vas-y maman | директор школы Жюльена |
| 1979 | ф | Мы похудеем вместе | Nous maigrirons ensemble | Доктор Менкевич |
| 1982 | ф | Как снег на голову | Un chien dans un jeu de quilles | Маржолен |
| 1983 | ф | Друг Винсана | L'ami de Vincent | Клод |
| 1984 | ф | Дикие | Les Fauves | Сюзан |
| 1986 | ф | Сподобившийся чуда | Le Miraculé | Мадам Фокс-Терьер |
| 1986 | ф | Седьмое небо | Septième ciel | Режин Кастель |
| 1987 | ф | Агент-смутьян | Agent trouble | Эдна |
| 1987 | ф | Время удовольствий | Les saisons du plaisir | Доминик |
| 1988 | с | Гостиница | Palace | |
| 1989 | с | Расследования комиссара Мегрэ | Les Enquêtes du commissaire Maigret | эпизод: Любовник Мадам Мегре |
| 1991 | ф | История от Моки | Mocky Story | женщина у бассейна |
| 1992 | ф | Улица Паради, дом 588 | 588, rue Paradis | Жоржетт Сильва |
| 1994 | кор | Mort de rire | ||
| 1995 | ф | Отверженные | Les Misérables | хозяйка гостиницы на пляже |
| 1997 | ф | Смерть китайца | La Mort du Chinois | хозяйка бара |
| 1998 | ф | Чувствам это не помешает | Ça n'empêche pas les sentiments | хозяйка гостиницы |
| 1998 | ф | Пришельцы 2: Коридоры времени | Les Couloirs du temps : Les Visiteurs 2 | Жизель |
| 1998 | ф | Les Frères Sœur | Роланд | |
| 1999 | ф | Ваш выбор, мадам | Ça ira mieux demain | пациентка (галерист) |
| 2001 | ф | Мою жену зовут Морис | Ma femme s'appelle Maurice | женщина в Орливале |
| 2004 | ф | Великолепная четвёрка | Les Dalton | Ма Билли |
| 2005 | кор | Une histoire de pieds | хозяйка обувного магазина | |
| 2007 | ф | Красный отель | L'Auberge rouge | Графиня Марсияк |
Источник: AlloCiné[6]. Русские названия фильмов даны по сайту kinopoisk.ru
Театральные роли
- 1976: «Никогда не смейтесь над упавшей женщиной» (фр. Ne riez jamais d'une femme qui tombe Анри Миттона, театр «Гете-Монпарнас»
- 1982: «Жизнь — это не смешно» (La vie c'est pas de la rigolade, театр «Фонтен»)
- 1984: «Тройное смешанное» (Triple mixte Фанни Жоли и Альфреда Жену, театр «Фонтен»)
- 1984: «Заложник» (Un otage Брендана Биана, театр «Мадлен»)
- 2002: «Я — ваш кумир» (Je suis votre idole Тьерри Жоли, Фанни Жоли, Сильви Жоли и Анри Миттона, театр «Пале Руаяль»)
- 2004: «Фанаты, я вас люблю!» (Fans, je vous aime ! Пьера Пальмада, Анри Миттона, Жана-Луи Дабадье и Сильви Жили, театр «Матюрен»)
- 2005: «Вишенка на торте (La Cerise sur le gâteau Сильви Жоли, тексты разных авторов, театр «Матюрен»)
Номинации
| Год | Название | Награда | Категория | Результат | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1988 | Сподобившийся чуда | Сезар | Лучшая актриса второго плана | Номинация | [7] |
| 1999 | La Cigale et la joly | Ночь Мольеров | Лучший моноспектакль | Номинация |
Сочинения
- Sylvie Joly. C'est votre vrai nom ?. — Flammarion, 2010. — ISBN 978-2081237346.
Напишите отзыв о статье "Жоли, Сильви"
Примечания
- ↑ 1 2 [france3-regions.francetvinfo.fr/basse-normandie/calvados/la-comedienne-et-humoriste-sylvie-joly-s-est-eteinte-799747.html La comédienne et humoriste Sylvie Joly s'est éteinte] (фр.). France 3. Проверено 2 февраля 2016.
- ↑ 1 2 3 4 Sandrine Blanchard. [www.lemonde.fr/disparitions/article/2015/09/04/la-comedienne-et-humoriste-sylvie-joly-est-morte_4746051_3382.html Sylvie Joly était « née clown »] (фр.). Le Monde (4 septembre 2015). Проверено 2 февраля 2016.
- ↑ 1 2 3 A.D. et O. G. [www.20minutes.fr/culture/1679667-20150904-humoriste-sylvie-joly-decedee Sylvie Joly, une «authentique givrée» est morte] (фр.). 20 minutes (4 septembre 2015). Проверено 2 февраля 2016.
- ↑ 1 2 3 [www.lepoint.fr/people/les-humoristes-rendent-un-dernier-hommage-a-sylvie-joly-09-09-2015-1963270_2116.php Les humoristes rendent un dernier hommage à Sylvie Joly] (фр.). Le Point (9 septembre 2015). Проверено 2 февраля 2016.
- ↑ [www.lesoir.be/archives?url=/culture/scenes/2010-10-08/l-humoriste-sylvie-joly-annonce-etre-atteinte-de-la-maladie-de-parkinson-797298.php L’humoriste Sylvie Joly annonce être atteinte de la maladie de Parkinson] (фр.). Le Soir. Проверено 2 февраля 2016.
- ↑ [www.allocine.fr/personne/fichepersonne-6268/filmographie/ Sylvie Joly] (фр.). Filmographie. AlloCiné. Проверено 28 января 2016.
- ↑ [www.allocine.fr/personne/fichepersonne-6268/palmares/ Sylvie Joly] (фр.). Récompenses. AlloCiné. Проверено 2 февраля 2016.
Отрывок, характеризующий Жоли, Сильви
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
