Кванакку

Кванакку
Первое упоминание:	1973
Площадь:	29,57 км²
Население:	534 556 (декабрь 2 008) чел.
Площадь жилого фонда:	15,39 тыс. м²
Почтовые индексы:	08700 ~ 08899
Телефонные коды:	+82-2-500,800
www.gwanak.go.kr/

Кванакку́ (кор. 관악구^?, 冠岳區^?</span>, новая романизация: Gwanak-ku) — район в южной части Сеула, столицы Республики Корея. Имеет статус самоуправления.

Название

Впервые название «Кванак» появилось в официальном употреблении 1 января 1963 года, когда часть провинции Кёнгидо (Тонмён уезда Сихын (в 1989 году уезд получил статус города), кор. 시흥군 동면) была передана в ведение Сеула — тогда же было основано местное отделение мэрии с названием «Кванак» (кор. 관악출장소). Наименование «Кванакку» было официально закреплено за районом в соответствии с указом президента Пак Чон Хи от 12 марта 1973 года.

Расположение на карте города

На севере Кванакку граничит с Тонджакку, на востоке — с Сочхогу, на юго-востоке и юге — с территорией столичного города-спутника Квачхона, а на западе — с районом Кымчхонгу.

История

Первоначально территория нынешнего Кванакку была присоединена к владениям государства Пэкче ваном Кынчхого (кор. 근초고왕^?, 近肖古王^?</span>), однако через несколько десятков лет перешла под управление государства Когурё.

Ближе к середине 1960-х годов территория Кванакку изменила свой статус, перейдя из состава провинции Кёнгидо и войдя в состав столичного района Йондынпхогу. В тот период это был район, в котором не было ни крупных предприятий, ни дорогих домов, ни благоустроенных парков, и который был населён преимущественно бедными людьми. Резкий скачок развитию района был придан не в малой степени благодаря переносу в Кванакку Сеульского национального университета из Чонногу по указу президента Пак Чон Хи в феврале 1975 года.

1 июля 1973 года Кванакку, в составе которого тогда ещё находились Сочхогу и Тонджакку, выделился из состава района Йондынпхогу, обретя статус самоуправления.

По прошествии двух с небольшим лет, 1 октября 1975 года, Кванакку и Йондынпхогу «обменялись» частями районов — часть Токсандона (кор. 독산동) отошла Кванакку, а в обмен Йондынпхогу получил Тэбандон (кор. 대방동) и часть Синдэбандона (кор. 신대방동).

1 апреля 1980 года указом президента Чхве Гю Ха из состава Кванакку был выделен район Тонджакку.

Современные границы Кванакку были установлены 1 января 1988 года, когда часть района Курогу была переведена в состав Кванакку.

Общая характеристика

Городской природный парк Кванаксан (кор. 관악산도시자연공원) является популярным местом отдыха. На территории парка есть искусственное озеро, фонтаны, для любителей восхождений в горы проложены горные тропы, и каждые выходные в парк приезжает большое количество желающих подняться на несколько вершин, находящихся в составе горы Кванаксан (кор. 관악산).

В 2008 году, в условиях набирающего обороты финансового кризиса, мэрией Сеула было принято решение о выделении крупных финансовых средств на облагораживание территорий городских парков, в числе которых оказался и парк Кванаксан. По плану мэрии на облагораживание территории парка Кванаксан из бюджета мэрии выделено порядка 2 миллиардов 800 миллионов вон, что в перерасчёте на доллары составляет более 2 230 000 долларов США (по курсу валют от 31 мая 2009 года).

На территории района находится Сеульский национальный университет, а также 58 школ (из них 2 специализированные и 2 профессиональные) и 38 детских садов.

Населённые пункты-побратимы

Внутри страны:

• уезд Кочхан (с 6 июля 1997)
• уезд Канджин (с 8 апреля 2004)
• г. Конджу (с 13 апреля 2004)
• уезд Пхёнчхан (с 29 июня 2004)
• уезд Сонджу (с 23 ноября 2005)
• уезд Квесан (с 19 января 2007)
• уезд Сочхон (с 19 января 2007)
• уезд Янгу (с 20 ноября 2008)

За рубежом:

• район Дасин (кит. 大兴区, пиньинь: Dàxīng Qū), Пекин, Китай (с 22 марта 1995)
• г. Янцзи (кит. 延吉, пиньинь: Yánjí shì), провинция Цзилинь, Китай (с 29 марта 1997)
• г. Шэньян (кит. 沈阳, пиньинь: Shěnyáng), провинция Ляонин, Китай (с 9 февраля 1998)
• округ Монтгомери (англ. Montgomery County), штат Пенсильвания, США (с 21 октября 2004)
• г. Хух-Хото (кит. 呼和浩特, пиньинь: Hūhéhàotè), Внутренняя Монголия, Китай (с 26 июня 2006)
• боро Кингстон (англ. Royal Borough of Kingston upon Thames), Лондон, Великобритания (с 14 ноября 2006)

Отрывок, характеризующий Кванакку

– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.