Кукобака, Михаил Игнатьевич

Михаил Кукобака
Имя при рождении:	Кукобака Михаил Игнатьевич
Род деятельности:	диссидент, политзаключённый, публицист,журналист
Дата рождения:	3 декабря 1936(1936-12-03) (87 лет)
Место рождения:	г. Бобруйск,Могилевская область,Белорусская ССР, СССР
Гражданство:	СССР СССР→Россия Россия

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Кукобака Михаил (Михась) Игнатьевич — советский диссидент, бывший политзаключённый (в 1970-1976 годах, 1978-1988 годах), правозащитник и публицист. Арестовывался 4 раза по политическим обвинениям и провел в тюрьмах и спецпсихбольницах тюремного типа в сумме около 17 лет. Это самый большой известный суммарный срок заключения для участников диссидентского движения в СССР. В западной печати (в частности, радио «Немецкая волна») Кукобака характеризовался как «самый известный белорусский диссидент»

Биография

Родился 3 декабря 1936 года в г. Бобруйск Могилевской области, Белорусская ССР, СССР. Белорус. Во время войны потерял родителей, воспитывался в детдоме. Получил среднее образование и профессию электромонтёра. Работал на предприятиях и стройках народного хозяйства в различных регионах СССР: в Сибири, Узбекистане, Казахстане, Украине, Беларуси, России, жил в рабочих общежитиях. Служил в армии (в Забайкалье и на Дальнем Востоке). Поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт (ВЗПИ) на инженерный факультет, но не закончил его.

В 1968 году М. Кукобака открыто выразил несогласие с введением советских войск в Чехословакию для подавления «Пражской весны». Он направил письмо в чехословацкое консульство с протестом против вторжения Советской армии в ЧССР. В конце августа 1968 года при вызове в Киевский военкомат заявил его сотрудникам: «Вздумаете послать в Чехословакию, поверну автомат против вас, против оккупантов, и выступлю на стороне народа».

В 1969 году М. Кукобака написал открытое письмо английскому писателю Айвору Монтегю в защиту писателя Анатолия Кузнецова, которое хотел опубликовать в газете «Комсомольская правда». Однако вместо газеты письмо оказалось в КГБ СССР. Кукобака был арестован КГБ в апреле 1970 года. При обыске в общежитии завода в его тумбочке чекисты обнаружили тетрадь с записями, из которой выяснили, что Кукобака поддерживает диссидентов Солженицына и Сахарова. Помимо письма Монтегю Кукобаке вменялись в вину такие поступки: выход из профсоюза, открытый отказ участвовать в выборах, субботниках и т. п.; отдельные высказывания в частных разговорах (квалифицированные как «устные измышления»). Около двух лет Кукобака провёл в одиночной камере Владимирской тюрьмы. Психиатры пришли к выводу, что Кукобака «по характеру совершённых общественно-опасных деяний представляет особую опасность для общества». Около трёх лет своего срока заключения Кукобака отбывал в Сычёвской спецпсихбольнице, известной суровыми условиями содержания инакомыслящих. Приговор по делу был вынесен заочно 4 ноября 1970 года, подсудимый смог впервые ознакомиться с ним только 20 лет спустя. Освобождён в 1976 году.

После освобождения М. Кукобака работал грузчиком (на заводе в г. Бобруйске Могилёвской области); осенью 1976 года и осенью 1977 года подвергался насильственной госпитализации в областной психбольнице, первый раз — за распространение текста Всеобщей декларации прав человека, второй раз — за отказ снять со стены над койкой в заводском общежитии Всеобщую декларацию, иконку и фотографии диссидентов Андрея Сахарова и Петра Григоренко.

В 1970-х годах Кукобака выступил автором ряда произведений, распространявшихся в самиздате — «Заметок о Сычёвской психбольнице» (1976 год), статьи «Международная разрядка и права человека — неделимы» (1977 год), открытого письма министру здравоохранения СССР Борису Петровскому о психиатрических репрессиях в СССР (1977 год), очерка «На свидание с детством» (1977 год), открытого письма председателю КГБ СССР Юрию Андропову (1978 год), очерка «Украденная родина» (1978 год).

Выступая в поддержку созданного в 1977 году Свободного профсоюза, Михаил Кукобака направил в феврале 1978 года Открытое письмо главе СССР Леониду Брежневу; он приводит там примеры грубого нарушения техники безопасности и других ущемлений прав рабочих, с которыми он сталкивался в своей практике, утверждает, что «государственный профсоюз покрывает злоупотребления властей», и протестует против преследований организаторов Свободного профсоюза, считая, что эти преследования проводятся с целью «запугать наиболее сознательных рабочих, выступающих в защиту своих прав». Подпись М. Кукобаки стоит под многими коллективными правозащитными документами. Некоторые из его публикаций зачитывались в 70-е годы в эфире западногерманской радиостанции Deutsche Welle. В 1977 году заявил об отказе от гражданства, в 1978 году — направил показания в защиту правозащитника Александра Подрабинека его английскому адвокату, подписал письмо в защиту диссидента Евгения Бузинникова (1978 год), присоединился к документу Московской Хельсинкской группы № 58 «Десять лет спустя», посвященному годовщине вторжения в ЧССР (1978 год).

В октябре 1978 года повторно арестован и в 1979 году был вновь осуждён в Могилёвской области по статье 190-1 УК РСФСР («заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй») на 3 года лишения свободы. В заключении в 1982 году снова осуждён Липецким областным судом по статье 190-1 на 3 года лишения свободы.

Вновь арестован 11 октября 1984 года и 7 марта 1985 года приговорён Витебским областным судом по статье 67 ч. 1 УК БССР («антисоветская агитация») к 6 годам лагерей и 4 годам ссылки с присоединением неотбытого срока (всего 6 лет 8 дней ИТК и 4 года ссылки). Срок отбывал в колониях строгого режима Мордовии и Пермской области. Освобождён 2 декабря 1988 года согласно указу о помиловании Президиума Верховного Совета СССР от 30 ноября 1988 года. Михаил Кукобака был последним политическим узником, который покинул исправительную колонию, известную как «Пермь-36». Реабилитирован 23 января 1991 года Верховным Судом БССР.

В том же году вернулся в Беларусь, продолжил активное участие в правозащитной деятельности. Однако в г. Могилёве местное руководство города не смогло предоставить Кукобаке даже комнату в общежитии, после чего он переехал в Москву. Как публицист, участвовал в общественно-политической жизни Белоруссии. В сентябре 2003 года написал письмо президенту Александру Лукашенко. Выступая по телевидению, Лукашенко упомянул факт получения им этого письма и отозвался (достаточно сочувственно) о его содержании. В свою очередь, Кукобака отзывался о Лукашенко критически: «Александр Лукашенко — провинциал, в меру образован, но не развит и не эрудирован. Из-за этого страдает Беларусь».

В России участвовал в деятельности оппозиции Ельцину и Путину, в протестах против военных действий в Чечне. Опубликовал более 100 публицистических статей и очерков, вызывавших, как правило, острую полемику в печати и интернете. С конца 1980-х годов состоял в первой открыто провозгласившей себя оппозиционной партии в СССР — Демократическом Союзе (ДС). Участвовал в уличных акциях ДС, неоднократно задерживался за них милицией. В 1992 году разошёлся с группой Валерии Новодворской по вопросу о поддержке экс-президента Грузии Звиада Гамсахурдия, которого оценивал резко отрицательно. В 2005-2006 годах участвовал в кампании за освобождение одного из лидеров ДС Павла Люзакова. В 2000-е годы и позднее публиковался в газете ДС «Свободное слово». Участвовал в акциях Стратегии-31, 31 августа 2009 года подвергался задержанию милицией во время демонстрации на Триумфальной площади в Москве.

После освобождения из заключения, в 90-е и 2000-е годы, бывал за границей: в Австрии, Албании и США (где прожил более года). Постоянно проживает в Москве.

Ссылки

• [www.aif.by/ru/articles/persone/item/13230-kukboka.html Интервью с М. Кукобакой]
• [psy-kill.narod.ru/business6.html Открытое письмо Айвору Монтегю от рабочего Кукобака Михаила]
• [lists.memo.ru/d19/f65.htm Списки жертв (данные «Мемориала»)]
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=12932 Юрий Белов. Размышления не только о Сычевке]
• [slovods.narod.ru/kukoba.htm Автобиография М. Кукобаки и страница его публикаций в «Свободном слове»]
• [samlib.ru/k/kukobaka_m_i/ Произведения М. Кукобаки]
• [ru-ru.facebook.com/people/%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB-%D0%9A%D1%83%D0%BA%D0%BE%D0%B1%D0%B0%D0%BA%D0%B0/1833369455 Страница М. Кукобаки на Facebook]
• [news.tut.by/society/395718.html Сустрэча з вядомым дысідэнтам Міхаілам Кукабакам прайшла TUT] — Михаил Кукобака на TUT.BY

Отрывок, характеризующий Кукобака, Михаил Игнатьевич

Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.