Демократический союз

Демократический Союз
Основатель:	Евгения Дебрянская, Валерия Новодворская
Дата основания:	8 мая 1988 года
Штаб-квартира:	Москва
Идеология:	либерализм, антикоммунизм, антисоветизм, индивидуализм
Количество членов:	2000 человек (1991) 200 человек (2000)
Партийная печать:	газета «Свободное слово»
Сайт:	[ds.ru ] (ДСР В. Новодворской)]

К:Политические партии, основанные в 1988 году

Демократи́ческий Сою́з (ДС) — первая открыто провозгласившая себя оппозиционная политическая партия в СССР, основанная 8 мая 1988 года группой советских диссидентов и правозащитников.

Партия приобрела известность после ряда запрещённых демонстраций и митингов в центре Москвы и Ленинграда, регулярно проводившихся в 1988—1991 годах, которые жёстко пресекались милицией, а их участники задерживались.

Согласно уставу ныне занимается пропагандой праволиберальных идей.

История создания и деятельность в СССР

Оргкомитет партии был образован участниками семинара «Демократия и гуманизм», действовавшего с лета 1987 года под руководством Евгении Дебрянской и Валерии Новодворской. Основной целью новой партии ставилось мирное ненасильственное изменение политической системы с целью установления в стране представительной парламентской демократии.

Первый учредительный съезд партии прошёл 7-9 мая 1988 года — в Москве, при постоянном вмешательстве КГБ и милиции, которые депортировали из столицы всех иногородних делегатов. Одно из заседаний съезда состоялось на платформе Кратово Казанской железной дороги в Подмосковье. В съезде участвовали представители неформальных групп «Демократия и гуманизм» (Валерия Новодворская, Евгения Дебрянская, Игорь Царьков, Александр Миклащук), «Доверие» (Екатерина Подольцева, Ася Лащивер), «Перестройка-88» (Юрий Скубко, Виктор Кузин), «Младомарксистское общество» (Александр Элиович, Андрей Грязнов) и других объединений из 17 городов СССР (Лев Убожко, Андрей Деревянкин, Валерий Терехов, Александр Лукашёв). Большинством в один голос 8 мая 1988 года съезд принял решение объявить ДС «политической партией» (а не «общественной организацией»). Этот день считается днём создания партии.

В качестве своей основной задачи партия поставила изменение общественного строя СССР. В учредительных документах ДС предлагалось: упразднение ведомства госбезопасности КГБ и создание вместо него новой службы безопасности на иной идейной и кадровой основе, провести процесс над руководителями КГБ как преступниками, совершившими преступления против человечности, обеспечить полную независимость КГБ и МВД от КПСС путём упразднения политотделов, отмена смертной казни. Несмотря на свой казавшийся в те годы эпатирующим радикализм, партией отвергалось любое насилие и террор в достижении своих политических целей:

любое насильственное народное выступление — суть национальная трагедия, не ведущая к гуманизации общества.

В работе первого съезда ДС принял участие Владимир Жириновский, это был его дебют в политике, он выступил с речью на съезде, был избран в состав Центрального координационного совета, но вскоре заявил о своём выходе из партии. Будущий лидер российского движения за права сексуальных меньшинств Евгения Дебрянская осенью того же года вышла из партии. По воспоминаниям одного из основателей ДС Льва Убожко, осенью 1988 года исключённого из партии и основавшего свою:

…оргкомитет состоял из 15 человек: Великолепова, Денисова, Дебрянской, Елисеенко, Зверева, Кузина, Лукашева, Лащивер, Мухамедьярова, Новодворской, Скубко, Старикова, Убожко, Хрипкова, Царькова. В апреле были разработаны проекты Декларации, Программы и Устава оппозиционной организации. Чёткой идеологической альтернативы программе КПСС мы не создали, хотя система ценностей соответствовала идеалистически — западнической.

В ДС действовали различные фракции, что было зафиксировано и в уставных принципах организации: либерально-демократическая, социал-демократическая (лидеры — депутат Моссовета Виктор Кузин, Александр Скобов, Юрий Скубко, Александр Лукашёв), демокоммунистическая (лидеры — Александр Элиович, Андрей Грязнов, Сергей Скрипников), коммунистов-демократов (Сергей Биец), демохристианская (Андрей Деревянкин, Адель Найденович). Большинство партии составляли нефракционеры. Валерия Новодворская в рамках ДС последовательно создала несколько фракций — либерально-демократическую (1988 год), революционно-демократическую (1990 год), либерально-революционную (1991 год). Один из основателей ДС Александр Лукашёв (убитый 27 ноября 1990 года) вспоминал:

Я был одним из учредителей ДемСоюза, одним из 15 членов первого оргкомитета, возникшего 2 апреля 1988 года. Мы хотели создать такую структуру, которая вобрала бы в себя самые различные силы: от еврокоммунистов до либеральных демократов, сторонников западной модели развития общества. Первоначально даже не предполагалось назвать эту структуру партией.

На вопрос о структуре партии В. Новодворская говорила в октябре 1990 года в интервью журналу «Огонёк»:

ВОПРОС: Валерия Ильинична, вы лидер Демократического Союза... НОВОДВОРСКАЯ: Ошибаетесь. Лидеров не держим. Я член Московского координационного совета Демократического Союза. Партия построена по конфедеративному принципу без централизма, без подчинения, без обязательности.

В организации первого и второго съездов ДС принял активное участие диссидент и правозащитник Сергей Григорьянц, оставшийся, тем не менее, вне партии. Один из дней работы первого съезда ДС должен был проходить на даче Григорьянца в подмосковном Кратове, чему, однако, помешала милиция, задержавшая Григорьянца. Помимо Григорьянца, в создании и последующей деятельности ДС приняли участие многие бывшие политзаключённые, участники диссидентского движения — Юлий Рыбаков, Александр Скобов, Валерия Новодворская, Андрей Деревянкин, Михаил Кукобака, Лев Убожко, Адель Найденович, Валерий Терехов, Игорь Царьков, Фред Анаденко, Владимир Данилов, Александр Мусихин, Александр Гоголашвили, Роальд Мухамедьяров и другие. В то же время ряд диссидентов старшего поколения критически высказывался о ДС; так, Лариса Богораз заявила: «На месте правозащитного движения — такая безответственная организация, как „Демократический союз“».

К 1990 году численность ДС достигла максимума — 1-1,5 тысяч активистов по всей стране. На третьем (Таллинском) съезде ДС в январе 1990 года был представлен максимум активистов партии — более 900 человек, затем численность партии начала снижаться. Кроме десятков городов РСФСР, отделения ДС имелись в Латвии, Украине, Казахстане, Узбекистане, Таджикистане и других советских республиках. 7 октября 1988 года в Ленинграде отделение ДС на разрешённом властями митинге впервые в эпоху перестройки открыто подняло трёхцветный бело-сине-красный флаг, позднее ставший символом всего демократического движения в России. На Украине ДС выступал под жёлто-голубым украинским флагом.

Активисты ДС первыми стали явочным порядком, в том числе в своих печатных изданиях, использовать старые названия городов — Санкт-Петербург (вместо Ленинград), Тверь (вместо Калинин), Екатеринбург (вместо Свердловск), Нижний Новгород (вместо Горький), Самара (вместо Куйбышев) и т. д. Шуточный лозунг Тверского ДС в 1990 году: «Переименуем Калинин в Тверь, а Советский Союз — в Демократический Союз!». Активист ДС и депутат Ленсовета Виталий Скойбеда первым внёс в 1991 году предложение о проведении референдума о переименовании города в Санкт-Петербург, которое и было одобрено горсоветом, а затем и голосованием на городском референдуме.

В 1989—1991 годах ДС в десятках городов проводил пикеты, демонстрации, митинги, в основном не разрешённые властями. За участие в этих мероприятиях сотни активистов ДС подвергались административным арестам. На одном из таких несанкционированных митингов ДС на Пушкинской площади в Москве 29 мая 1989 года выступил народный депутат СССР Борис Ельцин. Из сообщения газеты «Гражданское достоинство» за июнь 1989 года:

В понедельник 29 мая на митинге Демократического Союза на Пушкинской площади состоялось незапланированное организаторами выступление депутата Верховного Совета СССР Б. Ельцина. Ельцин попросил убрать развевающиеся флаги свободной Армении, свободной Эстонии и свободной России, которые после его обращения послушно исчезли в толпе. Выступление под такими флагами, по мнению депутата, могло бы стать дополнительным компрометирующим материалом в глазах партийной комиссии по его персональному вопросу. Депутат подтвердил свою мысль о том, что отказ от номенклатурных привилегий имеет большое значение для нравственного оздоровления общества, и сообщил присутствующим, что от последней своей привилегии — дачи — недавно письменно отказался, а на работу отныне предпочитает ездить в общественном транспорте.

В январе 1990 года на третьем (Таллинском) съезде ДС большинством голосов было принято решение бойкотировать официальные выборы как недостаточно демократические и бороться за созыв Учредительного собрания. Однако умеренное крыло ДС (т. н. «реалисты» — Дмитрий Стариков, Александр Лукашёв, Юрий Скубко и др.) выступали за участие в выборах. В составе Моссовета был член ДС депутат Виктор Кузин, в составе Ленсовета (Петросовета) — член ДС депутат Виталий Скойбеда. В составе Государственных Дум и Совета Федерации ни одного действующего члена ДС никогда не было, но некоторые бывшие активисты ДС, перейдя в другие партии, являлись депутатами Федерального Собрания (в Госдуме — Владимир Жириновский и Виталий Журавлёв — от ЛДПР, Юлий Рыбаков — от «Демвыбора России», Александр Чуев — от «Единства» и «Родины»; в Совете федерации — Алексей Мананников).

В 1989—1990 годах в Свердловске проходил судебный процесс против активиста ДС Сергея Кузнецова, обвинённого в распространении листовок ДС и клевете на милицейского генерала. В тюрьме Кузнецов неоднократно объявлял голодовки, в суд доставлялся на носилках. Он был приговорён к трём годам лишения свободы.

С 1990 года против активистов ДС стали возбуждаться уголовные дела по закону об оскорблении чести и достоинства президента СССР. Наибольшую известность приобрели судебные процессы против Валерии Новодворской, Татьяны Кудрявцевой, Елены Авдеевой (Москва), Тамары Целиковой (Тверь), обвинялись также Кирилл Шуйкин и Сергей Прилепский в Москве. Последний из таких процессов над активистами ДС, против Евгения Фрумкина, завершился уже после распада СССР, в 1992 году. Судья Фрунзенского суда Москвы Митюшин, ранее ставший известным благодаря своим многочисленным решениям об арестах активистов ДС, полностью оправдал его с формулировкой «в связи с отсутствием состава преступления, события преступления, а также изменением обстановки». Студентка филфака Тверского госуниверситета Тамара Целикова, обвиненная за расклейку антигорбачёвских листовок, также была оправдана в июне 1992 года, после отставки Горбачёва. Защиту Целиковой, Новодворской и некоторых других подсудимых активистов ДС вел член ДС адвокат Сергей Котов (позднее ставший русским националистом и (в 2000-е годы) политзаключённым по 282-й статье УК РФ — о разжигании межнациональной розни). В Петропавловске (Казахская ССР) за распространение выпущенного ДС «Антисоветского календаря» за 1990 год с карикатурой на Горбачёва Виктор Леонтьев был осужден на два года исправительных работ.

В подготовке и проведении уличных акций ДС в Ленинграде активно участвовал Александр Шмонов, стрелявший 7 ноября 1990 года в Горбачёва на Красной площади (членом ДС Шмонов не был). В 1991—1992 годах ДС в Петербурге развернул правозащитную кампанию за освобождение Шмонова под лозунгом: «Свободу Александру Шмонову!», поддерживал с ним переписку. В 1992 году Шмонов был освобождён.

Уличные акции

C момента своего создания и на протяжении всех последних лет существования СССР, партия пыталась организовать уличные митинги, не получая разрешения на их проведение. Так, один из них, 21 августа 1988 года на Пушкинской площади в Москве, был посвящён 20-летию годовщины ввода советских танков в Прагу. Как и другие митинги ДС, он был пресечен сотрудниками правоохранительных органов: из трёхсот его участников были задержаны милицией более пятидесяти человек, 13 из них получили по 15 суток административного ареста.

Наиболее массовым неразрешённым митингом ДС стал митинг на Пушкинской площади в Москве в апреле 1989 года в знак протеста против жёсткого (19 человек погибло) подавления мирных демонстраций в Тбилиси (Грузия). В нём приняло участие около 5 тысяч человек, сотни из них были задержаны. Митинги ДС проводились и по «памятным» историческим датам — например, 18 января 1990 года, в годовщину разгона Всероссийского Учредительного собрания 1918 года, в день прав человека 10 декабря. 10 декабря 1989 года Валерия Новодворская на митинге на Пушкинской площади в Москве демонстративно уничтожила портреты главы СССР М. С. Горбачёва , причём толпа скандировала: «Горбачёв — убийца!» . Эта акция стала широко известной, так как была десятки раз показана по советскому телевидению в заставке популярной телепрограммы «Взгляд».

Как ДСР, так и ДС («Свободное слово») выступали против военного решения чеченского конфликта, активисты ДС участвовали в уличных антивоенных акциях — которые проходили в Москве в 1999, 2000, 2004 (была разогнана милицией), 2005, 2006, 2007 годах Активистка ДС («Свободное слово») Виктория Пасько, участвовавшая в «маршах мира» на территории Чеченской республики, пропала там без вести в 1995 году.

Тексты некоторых плакатов, которые активисты ДС («Свободное слово») поднимали на уличных пикетах и демонстрациях в 2000-е годы: «За ложь, Чечню, за всю Россию — долой кремлёвского мессию» (2001), «Наследников октябрьского путча, „мочителей“ России и Чечни — долой!» (2003), «Долой Путина! Долой бойню в Чечне!», «Путина к ответу! Война в Чечне — причина фашизма!» (2004-2005), «Мочителей Политковской и всей России — вон из Кремля!» (2007-2011), «ФСБ — фабрика спланированных бомб!», «Свободу уличным акциям!» (2010), «Демократия! Она утонула в путчине!» (2011), «Путина и его гэбистскую „бригаду“ — долой!» (2009-2012).

Раскол 1991 года

Весной 1991 году в ДС произошёл первый раскол — из организации выделилась фракция под названием «ДС-Гражданский путь» (ДС-ГП) во главе с Эдуардом Молчановым и Игорем Царьковым. Участники фракции осуждали призывы к насилию, которые, как они считали, распространяла революционно-либеральная фракция. ДС-ГП просуществовал около одного года. В этот период, до конца 1991 года, параллельно выпускалось две партийные газеты «Свободное слово» — ДС (главный редактор Ирина Алёшина) и ДС-ГП (главный редактор Эдуард Молчанов). В мае 1991 года Валерия Новодворская (ДС) и Владимир Данилов (ДС-ГП) были арестованы КГБ и помещены в тюрьму Лефортово по обвинению в призывах к свержению государственного строя СССР. Сразу после августовских событий 1991 года они были освобождены.

Раскол 1993 года

До начала 1993 года ДС в целом, включая и сторонников Валерии Новодворской, оставался в радикальной антиельцинской оппозиции. Новодворская, как и некоторые другие члены ДС (Дмитрий Стариков, Виталий Журавлёв) состояла в клубе Сергея Кургиняна «Постперестройка», публиковалась в газете Александра Проханова «День», ныне «Завтра» (статья «Трое в лодке, не считая России», № 11 за 1992 год). В газете «День» Новодворскую в тот период характеризовали как «одного из наиболее последовательных и мужественных политических деятелей нашей эпохи» (№ 19 за 1991 год). Сергей Кургинян заявлял в то время: «Моя позиция очень сходна с позицией Демократического Союза, который говорит об Учредительном собрании. Я тоже считаю, что для смены Конституции и общественно-политического строя нам нужно Учредительное собрание».

В 1992 году, в первую годовщину августовских событий 1991 года, Новодворская c другими активистами ДС провела пикет у Белого дома под лозунгами: «Демократура держится на штыках!» и «Крючков и Язов похоронили коммунизм, а Ельцин — демократию!».

Но весной 1993 года Новодворская стала поддерживать президента Бориса Ельцина и в ДС произошёл новый раскол — Валерия Новодворская с группой соратников объявила о создании новой политической партии — Демократический Союз России (ДСР), основанной на чисто либеральных и антисоветских принципах.

ДСР заявил о полной поддержке действий первого президента России Бориса Ельцина по ликвидации КПСС в августе 1991 года, ликвидации СССР в декабре 1991 года, ликвидации советской власти в России в сентябре 1993 года и вооружённому подавлению сопротивления сторонников Верховного совета в Москве 4 октября 1993 года. В 1999 году ДСР прошёл перерегистрацию в региональное общественное объединение.

Активисты ДС, оставшиеся в «старом» ДС (они продолжали издавать главную партийную газету «Свободное слово», поэтому неформально называли себя ДС («Свободное слово») остались в оппозиции правительству Бориса Ельцина, и резко осудили кровопролитие в Москве в октябре 1993 года, не поддержав при этом ни одну из сторон конфликта. Эта часть ДС относила себя к общедемократической, а не чисто правой и либеральной оппозиции. Часть активистов ДС («Свободное слово») участвовала в обороне Белого дома в октябре 1993 года — в том числе Дмитрий Стариков, Андрей Деревянкин, Адель Найденович, Анна Комарова, Николай Голубев (Казахстан), активисты Петербургского ДС Константин Черемных (впоследствии — участник Изборского клуба) и Александр Богданов, редактор газеты «Антисоветская правда».

В защите Белого дома также принял участие активист ДСР В. Новодворской (вопреки её позиции) Владимир Ермаков, который погиб там 4 октября в результате пулевого ранения. Член ДС Станислав Толстых, участвовавший в октябрьских событиях 1993 года, был вскоре после них осуждён на год лишения свободы за незаконное хранение оружия.

Несмотря на расколы и дальнейшие острые политические расхождения, основатели и активисты ДС 1988-1990 годов (Валерия Новодворская (ДСР), Евгения Дебрянская, Игорь Царьков (ДС-ГП), Дмитрий Стариков (ДС «Свободное слово»), Владимир Матвеев (ДС «Свободное слово»), Владимир Богачёв и другие встречались в мае 1998 года и мае 2008 года, чтобы отметить 10- и 20-летние юбилеи создания ДС. Ещё раз многие из них, в том числе Дмитрий Стариков, Игорь Царьков, Евгения Дебрянская, Павел Люзаков, Валерия Любимцева встретились на похоронах Валерии Новодворской в июле 2014 года.

Санкт-Петербургская организация ДС

В Санкт-Петербурге, тогда Ленинграде, действовала вторая по численности, но первая по активности группа активистов ДС. Неформальными лидерами Питерской организации ДС были Валерий Терехов (скончался 13.11.2007 года) и Екатерина Подольцева, ныне проживающая в США.

В Санкт-Петербурге выходило несколько изданий ДС. С июня 1988 года печатался фотоспособом еженедельник «Демократическая оппозиция» (как издание ДС до октября 1988 года вышло 17 номеров, с 18-го номера — «независимый еженедельник»). В 1989—1990 годах в СПб тиражом от 1 до 2,5 тысяч экз. издавался еженедельный сборник «Личное мнение» (вышло не менее 24 выпусков), уникальность которого заключалась в редком способе издания (шелкографии); бессменным главным редактором «Личного мнения» был Вадим Башмаков (скончался в 1997 году).

Летом 1988 года публикация в «Демократической оппозиции» стихотворения Владимира Яременко «Россия» — послужила основанием для возбуждения против него и других активистов ДС последнего в СССР уголовного дела по статье «антисоветская агитация и пропаганда» (статья 70 УК РСФСР). Расследование этого дела, известного как «дело номер 64», в Ленинградском КГБ возбудил и вёл Виктор Черкесов, впоследствии известный российский политик. Было принято постановление о заключении Владимира Яременко под стражу, а сам он был объявлен в розыск. Владимиру Яременко удалось бежать на Запад. В декабре 1988 года прошли обыски на квартирах пятерых активистов ДС в Ленинграде: Александра Скобова, Юлия Рыбакова, Валерия Терехова, Екатерины Подольцевой, Ванды Добасевич и руководителя отделения НТС Ростислава Евдокимова. Были изъяты магнитофоны, видеомагнитофоны, у Р. Евдокимова — телевизор; следователи допросили более 70 человек, причём все допросы были связаны с деятельностью ДС. 28 декабря 1991 года дело было прекращено постановлением начальника отдела по расследованию особо важных дел прокуратуры Российской Федерации О. В. Блиновым за отсутствием в действиях Владимира Яременко и других фигурантов дела состава преступления.

С июля 1989 года организация выпускала газету «Учредительное Собрание». В состав редакции входили Екатерина Подольцева, Валерий Терехов, Марк Фердман, Ольга Липовская, Андрей Мазурмович. Газета печаталась в Литве и Эстонии ежемесячными тиражами от 5 до 10 тысяч экземпляров и продавалась распространителями. На эти деньги проводились различные мероприятия. Обязанности главного редактора (до июня 1991 года) фактически выполнял Андрей Мазурмович (участие Екатерины Подольцевой и Валерия Терехова было формальным). Большую роль в становлении газеты как альтернативного источника информации сыграла Ольга Липовская. Техническую работу по верстке и подготовке материалов выполняли Марк Фердман и Андрей Мазурмович. Всего вышло 33 номера «Учредительного собрания», последний, в ноябре 1994 года, вышел под лозунгом: «Нет деспотии Ельцина! Вся власть Учредительному собранию!».

В 1996 году в Санкт-Петербурге был выпущен сборник «ДС. История в фотодокументах» (автор-составитель Сергей Сомов).

Самым ярким событием в деятельности Питерской ДС была акция протеста 12 марта 1989 года, когда члены ДС Андрей Мазурмович и Леонид Гусев подняли российский триколор, взобравшись на памятник Кутузову у Казанского Собора. Против них были возбуждены уголовные дела, позже переквалифицированные в административные. Видео той акции до сих пор активно используется современной оппозицией. Леонид Гусев во время забастовок шахтёров был командирован Питерским ДС в Воркуту где успешно агитировал шахтёров и остановил шахту «Воргашорская» уже после того, как власти, казалось бы, разрулили обстановку. Генсек КПСС Михаил Горбачёв в одной из публичных речей высказал резкую критику в адрес Демсоюза, в связи с поддержкой активистами ДС забастовок шахтёров: «Слетаются, как вороньё на падаль. ДС, и не только он».

Питерский ДС первым вернул в обиход прежнее название города — Санкт-Петербург. Это во многом предопределило возвращение городу в 1991 году именно этого названия (а не «Петроград» или «Свято-Петроград», как предлагал Александр Солженицын). Однако на массовом городском митинге накануне референдума о переименовании, представитель ДС Леонид Гусев единственный выступил против немедленного переименования Ленинграда, считая невозможным существование, например, «Санкт-Петербургского КГБ».

Партийные СМИ

Газета «Свободное слово»

С 15 октября 1988 года Московская организация партии стала выпускать официально незарегистрированную еженедельную газету «Свободное слово», которая является старейшей из всех оппозиционных газет страны. Главным редактором первого номера стал Александр Чуев, в 90-е годы ставший известным как депутат Госдумы РФ от проправительственных фракций, а в 1988 году — один из лидеров христианско-демократической фракции ДС. Со 2 номера, также в 1988 году, главным редактором газеты стал Эдуард Молчанов бессменно возглавлявший её в наиболее политически бурные годы перестройки (до 1991 года).

Газета печаталась нелегально, редакция находилась в Москве, полиграфическая база располагалась в Прибалтике. Продавалась по высокой по тем временам цене — один рубль (килограмм варёной колбасы стоил чуть больше двух рублей). Торговали газетой в людных местах, к примеру, на Пушкинской площади в Москве, в метро и в подземных переходах. В качестве распространителей выступали сторонники и члены партии, а также случайные лица, которые регулярно задерживались советской милицией. Продавали газету и на санкционированных массовых митингах и демонстрациях других политических организаций и движений. В 1988 году вышло 6 номеров газеты, её тираж составлял от 500 до 1000 экземпляров. В 1989 году вышло 23 номера, в 1990—1991 годах газета выходила еженедельно, затем — непериодично (на июль 2016 года вышел 207 номер). Еженедельный тираж газеты в 1991 году достигал 55 тысяч экземпляров.

В апреле 1991 года после V съезда партии ответственный редактор газеты Эдуард Молчанов с частью редакционного коллектива отмежевались от ДС и попытались основать другую политическую организацию — «Демократический союз. Гражданский путь» (ДС-ГП) По данным, которые приводит каталог «Самиздат и новая политическая пресса» (Составители: Е. Струкова, М. Паскалова, С. Соловьева, 1993 год), № 16 (94) газеты «Свободное слово» за 7 мая 1991 года появился в двух версиях. Редактором одной был тот же Эдуард Молчанов. Редактором другой партия назначила Ирину Алешину: на лотках уличных распространителей соседствовали две разные газеты с одинаковым названием и логотипом. Газета ДС-ГП под редакцией Э. Молчанова выходила до конца 1991 года, причём последний (120-й) номер вышел 7 декабря 1991 года с подзаголовком «независимая газета».

Газета «Свободное слово» продолжает выходить вплоть до настоящего времени. Её главные редакторы с 1991 года: Ирина Алёшина (1991—1992); Андрей Грязнов (1994—1995); Павел Люзаков — с 1995 года по настоящее время (июль 2016 года).

Разовый тираж газеты постепенно снижался, в 1991 году он составлял 55 тысяч экземпляров, в 1992—2001 годах — от 5 до 10 тысяч. В 2001 году ФСБ конфисковала в типографии 5-тысячный тираж газеты. В 2000-е годы разовый тираж составлял до тысячи экземпляров. Всего до июля 2016 года вышло 207 печатных номеров издания, 207-й номер датирован апрелем 2016 года.

В 2006 году, после ареста Люзакова, когда печатный вариант издания временно не выходил, возникла одноимённая интернет-версия издания. По состоянию на ноябрь 2014 года, интернет-издание «Свободное слово» продолжает существовать на бесплатном ресурсе. В качестве четырёх основных рубрик в нём представлены: «АнтиМедвед/АнтиПутин», «Антиармия», «Антиклерикализм», «Антивойна».

Среди авторов «Свободного слова» в 2000-е годы и позднее — Павел Люзаков, политзаключённые Илья Романов (освобождён из украинского лагеря 7 декабря 2012 года, вновь арестован в России в октябре 2013 года) и Борис Стомахин (вновь арестован в ноябре 2013 года), бывшие политзаключённые Андрей Деревянкин, Адель Найденович, Михаил Кукобака, Кирилл Подрабинек, писательница-документалист Полина Жеребцова, журналисты Александр Майсурян, Дмитрий Стариков, Александр Зимбовский и другие. Автором «Свободного слова» с 1989 года по настоящее время является также активист ДС Андрей Новиков, в 2006—2007 годах по приговору суда проведший около года на принудительном лечении за «призывы к экстремистской деятельности».

Судебные процессы над авторами «Свободного слова»

В постсоветской России неоднократно возбуждались дела и проходили судебные процессы над авторами газеты «Свободное слово» и активистами ДС. Так, в 1995 году за выступления против войны на Кавказе было открыто уголовное дело № 230547 об оскорблении президента РФ (Б. Н. Ельцина) по статье 131 Уголовного кодекса РСФСР («Умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме»). Дело было возбуждено прокурором Хамовнической межрайонной прокуратуры Николаем Поповым по факту содержащегося в листовке ДС утверждения: «Борьбу с фашизмом надо начинать с главного палача, оберфашиста Ельцина, а не мелкой сошки вроде Баркашова…». По делу проходили авторы листовки Павел Люзаков, Александр Майсурян, Евгений Фрумкин и другие. Дело было заведено одновременно с возбуждением уголовного дела против редакции телепрограммы НТВ «Куклы» по тому же обвинению (в оскорблении президента РФ), и тогда же закрыто.

В 1995-1996 годах за организацию антивоенных митингов и пикетов был возбуждён ряд уголовных дел по статье 200.1 УК РСФСР («нарушение порядка организации или проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия и пикетирования») против Валерии Любимцевой, Александра Майсуряна, Григория Воробьева, Ольги Кашкаровой, Евгения Фрумкина и других. Часть дел была доведена до обвинительного приговора, другие — прекращены в 1997 году в связи с декриминализацией данной статьи УК. Обвинительный приговор Валерии Любимцевой был отменён Мосгорсудом по формальным причинам.

В сентябре 1997 года был арестован Федеральной службой безопасности России и помещен в московскую тюрьму «Матросская Тишина» один из основателей ДС Андрей Деревянкин. Проводилась кампания в его защиту, как политзаключённого. Благодаря вмешательству международных правозащитных организаций (Helsinki Citizen Assembly и других) освобожден в марте 1998 года.

6 мая 2000 года Андрей Деревянкин был вновь задержан в Саратове сотрудниками УФСБ, по версии следствия, при расклеивании листовок. При обыске у него дома были изъяты, по версии обвинения, более сотни листовок, озаглавленных «Разыскивается особо опасный преступник Путин В. В.», «К оружию» и «Ко всем экипажам». 11 мая 2000 года в газете «Саратовские вести» было опубликовано сообщение пресс-службы УФСБ по Саратовской области, в котором излагалась официальная версия ареста Деревянкина. Газета «Коммерсантъ» (№ 233 (2118) от 10.12.2000) привела выдержки из листовок, адресованных экипажам Ту-160 и расклеенных в Энгельсском лётном городке, на аэродроме и в служебной части, рядом со штабами дивизии и полков: «Ко всем экипажам тяжелой бомбардировочной дивизии. Господа офицеры! Всего один выстрел по Кремлю и… возродится нация… укрепится российская валюта… улучшится климат. Птицы запоют радостнее, солнце засияет ярче, небо станет голубее». Деятельность Деревянкина суд квалифицировал как призывы к вооружённому свержению власти и приготовление к созданию незаконных вооружённых формирований (статьи 30 ч. 1 и 208 ч. 1; 280 ч. 1 УК РФ). Коллегия присяжных признала Андрея Деревянкина «виновным и не заслуживающим снисхождения». 8 декабря 2000 года Саратовский областной суд под председательством судьи С. Г. Рубанова приговорил его к 4 годам лишения свободы. Все четыре года лишения свободы Андрей Деревянкин провел в одиночном заключении. В 2004 году Андрей Деревянкин был освобождён. Валерия Новодворская неоднократно выступала с критикой Андрея Деревянкина и его взглядов. Вскоре после его осуждения в 2000 году опубликовала в журнале «Новое время» статью, где осуждала его за «людоедские призывы к убийству кремлёвского руководства» и отказывала ему в защите. В 2013 году выступила с критической видеолекцией о нём.

В 2001 году главный редактор «Свободного слова» Павел Люзаков проходил по уголовному делу, возбуждённому ФСБ в связи с публикацией в журнале «Сепаратист» заявления в поддержку чеченской независимости, у него на квартире был произведён обыск.

20 января 2005 года главный редактор «Свободного слова» Павел Люзаков, активно публиковавшийся также на сайтах чеченских сепаратистов, был арестован по обвинению в незаконном хранении оружия. Он был осужден Останкинским судом Москвы на два года лишения свободы. Как утверждала защита и сам обвиняемый, оружие (пистолет ТТ) было ему подброшено в ходе операции спецслужб, с целью пресечь его журналистскую деятельность. Проводилась кампания в его защиту, как политзаключённого. Первый приговор (два года лишения свободы) был отменён вышестоящим судом, но второй приговор повторил ту же меру наказания. Заключение Павел Люзаков отбывал в колониях посёлков Сурмог и Ныроб Пермского края. 19 января 2007 года освобождён из лагеря.

В 2006 году в городе Рыбинск (Ярославская область) был задержан и затем осуждён судом за свои статьи автор «Свободного слова» с 1989 года журналист Андрей Новиков. Он провёл около года на принудительном лечении по приговору суда за «призывы к экстремистской деятельности».

21 марта 2006 года в Москве был арестован и затем приговорен к 5 годам лишения свободы журналист Борис Стомахин, регулярно публиковавший свои материалы в «Свободном слове» (в ДС Стомахин не состоял). Газета активно участвовала в кампании за его освобождение. На судебных процессах Люзакова и Стомахина в качестве свидетеля защиты выступала Валерия Новодворская. Свой срок заключения Стомахин отбыл полностью в колонии посёлка Буреполом Нижегородской области и вышел на свободу 21 марта 2011 года. 20 ноября 2012 года он был вновь задержан на своей квартире в Москве по обвинению в нарушении его публикациями тех же статей Уголовного кодекса РФ об «экстремизме». Против его ареста выступили Валерия Новодворская, а также активисты ДС («Свободное слово») Павел Люзаков, Андрей Деревянкин, Адель Найденович, Михаил Кукобака, Надежда Низовкина, Татьяна Стецура и другие.

В 2009 году по факту публикации в «Свободном слове» двух авторских статей и листовки было возбуждено уголовное дело по 282 статье УК РФ против постоянных авторов газеты Надежды Низовкиной и Татьяны Стецуры. Их обвинили в разжигании вражды и ненависти к МВД, ФСБ, вооружённым силам и ФСИН (тюремщикам). 31 декабря 2010 года они были взяты под стражу, через месяц — освобождены. Первый обвинительный приговор был отменён Верховным судом Бурятии, выносившая его судья Ирина Левандовская вскоре была лишена судейского статуса за нарушения профессиональной этики. До настоящего времени (январь 2012 года) продолжается судебный процесс.

В феврале 2012 года Надежда Низовкина за участие в несанкционированной акции протеста в Москве была задержана полицией и помещена в психиатрическую больницу имени П. Б. Ганнушкина, причём Преображенский суд Москвы одобрил её принудительное лечение сроком на полгода. В знак протеста она объявила сухую голодовку. Проводилась кампания в её защиту, как политзаключённой, причём помещение Низовкиной в психбольницу за политический протест было расценено общественностью как применение карательной психиатрии. В результате спустя несколько дней Низовкина из психбольницы была освобождена .

Другие издания

К числу газет, продолжающих в настоящее время (2013 год) выходить под грифом «Демократический Союз», кроме «Свободного слова», относится старейшая в России самиздатская (то есть официально незарегистрированная) газета «Крамола» (Воронеж, выходит с августа 1993 года). («Свободное слово», в отличие от неё, было официально зарегистрировано в июне 1993 года Московской региональной инспекцией защиты свободы печати и СМИ).

В 1988—1991 годах печать Демократического Союза переживала период расцвета и составляла весьма значительную часть от общего количества перестроечного «самиздата». Всего в России и других республиках СССР выходило более 70 газет и журналов ДС, включая фракционные. Рекордно большой тираж из них и всего самиздата тех лет имела газета «Призрак коммунизма» (издание фракции коммунистов-демократов московского ДС), разовый выпуск 3-го номера которой в 1989 году составил 80 тысяч экземпляров. (Максимальный тираж «Свободного слова» в 1991 году составлял 55 тысяч экземпляров в неделю).

Почти в каждом областном городе имелись свои издания ДС, в некоторых — несколько. Так, в Куйбышеве (Самаре) выходило издание ДС «Кредо», а затем газета «Утро России». Впоследствии это издание продолжалось в Москве как фракционное — 18-й номер вышел в 1991 году как издание «революционно-либеральной фракции ДС», а последующие номера в 1992—1993 годах как издания «революционного крыла партии ДС». Иркутская организация ДС с января 1990 года выпускала журнал «Тихвинская площадь». Тираж печатался в прибалтийской типографии. В течение года было выпущено 6 номеров заявленным тиражом в 3000 экземпляров. Вот список некоторых российских изданий ДС с указанием места и времени издания:

• «Антисоветское сопротивление» (Грозный, 1991 год);
• «Буревестник», газета (Калинин/Тверь, 1990—1991 годы, 22 номера);
• «Бюллетень ДС», журнал (Москва, 1988 год, 5 номеров);
• «Вестник ДС», журнал (Тверь, 1990 год).;
• «Вполголоса», газета (Москва, 1990—1992 год, 4 номера);
• «Гражданский путь», газета (Новосибирск, 1990 год, 4 номера);
• «Гражданский путь», газета (Тобольск, 1990—1991 год, 6 номеров);
• «Гражданский форум», газета (Брянск, 1990 год);
• «Демократическая оппозиция» (Ленинград/Санкт-Петербург, 17 номеров, июнь-октябрь 1988 года);
• «Диссидент», журнал, потом газета (Владивосток, 1990 год);
• «Диссидент», журнал (Красноярск, 1988 - 1990 год, 8 номеров);
• «Демократ», газета (Свердловск, 1989 год);
• «Демократ», газета (Уфа, 1990 год);
• «Информационный бюллетень» (Свердловск/Екатеринбург, 1989 год);
• «Информационный листок ДС» (Красноярск, 1989 год);
• «Крамола», газета (Воронеж, 1993—2013 год, 19 выпусков, последний из вышедших датирован августом 2013 года);
• «Кредо», газета (Куйбышев/Самара, 1989 год);
• «Листок» (Астрахань, 1990 год, 4 номера);
• «Личное мнение» (Ленинград/Санкт-Петербург, 24 выпуска, 1989—1990 год);
• «Нижегородский листок», газета (Нижний Новгород/Горький, 1989—1990 год);
• «Радикальная Тверь», журнал (Тверь, 1992—1993 год, 3 номера);
• «Русская республика», журнал (Тверь, 1992 год);
• «Саратовские известия», бюллетень (Саратов, 1988 год);
• «Сах-ДС-информ», бюллетень (Южно-Сахалинск, 1990 год);
• «Свобода», газета (Свердловск/Екатеринбург, 1990 год, 7 номеров);
• «Свободная демократическая Сибирь», газета (Новосибирск, 1990 год);
• «Свободное слово», газета (Москва, 1988—2016 год, 207 номеров, последний из вышедших датирован апрелем 2016 года);
• «Свободный Кузбасс», газета (Кемерово, 1990—1991 год, 6 номеров);
• «Свободный Сахалин», газета (Южно-Сахалинск, 1990 год);
• «Тверской вестник», журнал (Калинин/Тверь, 1989—1990 год, 17 номеров);
• «Тихвинская площадь», журнал (Иркутск, 1990 год, 6 номеров);
• «Уральские ведомости», газета (Челябинск, 1990 год);
• «Учредительное собрание», газета (Ленинград/Санкт-Петербург, 33 номера, июль 1989 — ноябрь 1994 года);
• «Утро России», газета (Куйбышев/Самара, 1990 год, 16 номеров).

Свои фракционные издания в рамках ДС выпускали демокоммунисты (газеты «Призрак коммунизма» и «Антитезис», 1989 год), социалисты (газета «Новая жизнь», 1989—1991 годы), социал-демократы (журнал «Эсдек», Петроград, 1989 год), «революционные либералы» («Утро России», 1991 год), христианские демократы (газета «Причастие» в Санкт-Петербурге, 1990 год), либеральные демократы («Информационный бюллетень», 1992 год, Москва), «христианско-радикальные демократы» («Свобода и вера», Челябинск, 1990 год). Из всех перечисленных фракционных изданий в настоящее время (июнь 2012 года) продолжает выходить газета «Призрак коммунизма» под названием «Рабочая демократия» как издание троцкистской Революционной Рабочей партии.

В Москве, помимо «Свободного слова», издавался дискуссионный листок Московской организации ДС «Вполголоса» (1990—1991 годы, 4 номера), а также общепартийное издание ДС — журнал «Бюллетень Совета партии» (БСП). Первый номер БСП вышел в начале 1990 года, последний 11-й номер датирован 21 января 2004 года.

Партийная печать ДС существовала в 1989—1991 годах не только в областных, но и некоторых районных городах России. Так, в Вельске выходила газета ДС «Важская провинция», в Орске — журнал «Вестник свободы», в Юрге — газета «Свобода».

За пределами России выходили следующие издания ДС:

• «Антисоветский Кривбасс» (Украина, Кривой Рог, 1991 год);
• «Антисоветское сопротивление» (Белоруссия, Минск, 1991 год);
• «Антисоветский Харьков», газета (Украина, Харьков, 1991—1996 год);
• «Внесистемная оппозиция» (Белоруссия, Минск, 1991 год);
• «Вольный вестник», газета (Белоруссия, Гродно, 1990 год);
• «Гражданский путь», газета (Украина, Харьков, 1990 год);
• «ДС — альтернатива КПСС», журнал (Белоруссия, Гродно, 1990 год);
• «Информационный листок ДС» (Узбекистан, Ташкент, 1988—1990 год, 27 выпусков);
• «Iнформацiйний листок ДС» (Украина, Киев, 1990 год);
• «Крымский курьер» (Украина, Симферополь, 1990 год);
• «Резонанс» (Украина, Полтава, 1990 год);
• «Сопричастность» (Казахстан, Есиль, 1992—1994 год; редактор газеты Николай Голубев в 1994 году привлекался к суду за свои публикации);
• «Улица свободы/Brivibas iela», газета (Латвия, Рига, 1989—1990 год).

ДС в кинодокументалистике

• [russkoe-znamya.narod.ru/film5.html «Экстремисты. Ход конём». Документальный фильм режиссёра В. А. Фонарёва о деятельности Демократического Союза (1989)]

Активисты

Некоторые бывшие и действующие активисты ДС (в скобках указаны годы их членства в ДС):

• Биец, Сергей Николаевич (Москва, 1988—1990)
• Гадасик, Артём Юрьевич (Ленинград, 1988 год)
• Дебрянская, Евгения Евгеньевна (Москва, 1988, 1991)
• Деревянкин, Андрей Николаевич (Саратовская область, с 1988—)
• Ермолаева, Анна Олеговна (Ленинград, 1988 год)
• Жириновский, Владимир Вольфович (Москва, 1988—)
• Исмаилова, Светлана Тимуровна (Ташкент, 1988—1991)
• Кукобака, Михаил Игнатьевич (Москва, с 1989—)
• Люзаков, Павел Борисович (Москва, с 1994—)
• Майсурян, Александр Александрович (Москва, с 1989—)
• Молчанов, Эдуард Дмитриевич (Москва, 1988—1991)
• Мышинский, Алексей Юрьевич (Крым, 1989—1993)
• Найденович, Адель Петровна (Москва, с 1988—)
• Низовкина, Надежда Юрьевна (Улан-Удэ, с 2007—)
• Новиков, Андрей Владимирович (журналист) (Рыбинск, с 1989—)
• Новодворская, Валерия Ильинична (Москва, 1988—2014)†
• Романов, Илья Эдуардович (Горький/Нижний Новгород, 1989—1990)
• Рыбаков, Юлий Андреевич (Ленинград/Санкт-Петербург, 1988—1989)
• Скобов, Александр Валерьевич (Ленинград/Санкт-Петербург, 1988—1991)
• Скойбеда, Виталий Валериевич (Ленинград/Санкт-Петербург, 1988—1991)
• Стецура, Татьяна Сергеевна (Улан-Удэ, с 2007—)
• Терехов, Валерий Васильевич (Ленинград/Санкт-Петербург, с 1988)†
• Убожко, Лев Григорьевич (Москва, 1988)†
• Чуев, Александр Викторович (Москва, 1988—1989)
• Элиович Александр Леопольдович (Москва, 1988—)
• Яременко, Владимир Николаевич (Ленинград, 1988 год). Исключён из партии по требованию члена КС ДС Юлия Рыбакова за предложение переименовать Ленинград в Санкт-Петербург)

Ссылки

• [www.ds.ru Официальный сайт ДСР (председатель ЦКС — В. Новодворская)]
• [www.slovods.narod.ru/ Сайт газеты ДС «Свободное слово» (Москва)]
• [www.krrramola.narod.ru/ Сайт газеты ДС «Крамола» (Воронеж)]
• [old.polit.ru/documents/102568.html Демократический союз. Динозавры российской многопартийности](недоступная ссылка)
• [archive.is/20130127224416/www.istrodina.com/gerb1.php3/ Трёхцветный флаг и ДС]
• [samlib.ru/j/jaremenkotolstoj_w_n/dc.shtml Газета «Правда» о ДС в 1990 году]
• [delo.freeservers.com/docs/19891128.html Приговор по делу активиста ДС Сергея Кузнецова (Екатеринбург, 1990 год)]
• [www.agitclub.ru/front/frontrus/demsoyuz3.htm Один из основателей ДС Александр Лукашев о создании партии](недоступная ссылка)

Отрывок, характеризующий Демократический союз

– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.