Лалла-Рук
«Лалла-Рук» (Lalla-Rookh от перс. لاله رُخ [lālaroḵ] — румяная; в пер. см. любимая, возлюбленная) — ориентальная романтическая повесть в стихах и прозе, сочинённая в 1817 году англо-ирландским поэтом Томасом Муром и вскоре снискавшая большой успех в континентальной Европе. Принадлежит к той же группе памятников романтического ориентализма, что и «Ватек» Бекфорда, «Кубла-хан» Колриджа, «Гяур» Байрона, восточные поэмы Пушкина.
Сюжет
Произведение состоит из четырёх повествовательных поэм, объединённых рамочным рассказом в прозе. Прекрасная дочь Аурангзеба по имени Лалла-Рук (что в переводе с персидского значит «тюльпанные щёчки») обещана в жёны будущему царю Бактрии, однако сердце её принадлежит поэту Фераморсу. По вступлении в чертоги неведомого жениха Лалла-Рук лишается чувств. Очнувшись при звуке любимого голоса, царевна сознаёт, что владелец дворца — Фераморс: поэт и бактрийский царевич — это одно и то же лицо.
Основную часть поэмы составляют вплетённые в рамочную историю наподобие «Тысячи и одной ночи» четыре песни Фераморса — «Покровенный пророк Хорасана» (речь идёт об Аль-Муканне), «Рай и пери» (положена на музыку Робертом Шуманом), «Обожатели огня» и «Свет гарема».
Адаптации
Помимо Шумана, к сюжету «Лалла-Рук» не раз обращались и другие композиторы. Первым из них был Ч. Э. Хорн, через год после публикации поэмы написавший оперу на её сюжет. В 1850 году появилась опера Э. Соболевского «Хорасанский пророк», в 1862 году ещё две — «Фераморс» Антона Рубинштейна и «Лалла-Рук» Фелисьена Давида.
Кроме того, ещё в 1821 году Гаспаре Спонтини написал музыку для театрализованного представления в Берлинском замке, где Фераморса изображал будущий Николай I, а Лаллу-Рук — его жена, Шарлотта Прусская (в православии Александра Фёдоровна). Мавританские декорации и «живые картины» для представления придумал Карл Шинкель. За будущей императрицей с тех пор закрепилось светское прозвище Лаллы-Рук[1]. Представление было увековечено в фарфоровом гарнитуре, выполненном на королевской мануфактуре по рисункам Шинкеля в экзотической стилистике, навеянной темами «Лаллы-Рук». Памятный гарнитур из трех персидских ваз и 20 тарелок был преподнесён великокняжеской чете и до поступления в эрмитажное собрание хранился в Аничковом дворце[1]. Подробное описание представления содержится в альбоме Lallah Roukh, divertissement mêlé de chants et de danses, который был напечатан в Берлине в 1822 году.
Переводы
Источником русских переводов поэмы служило её прозаическое переложение на французский, выполненное в 1820 году Амедеем Пишо. В том же году В. А. Жуковский, обучавший Александру русскому языку, перевёл отрывок из «Лаллы Рук» под названием «Пери и ангел». Зимой 1821 г. он посвятил Александре другой отрывок из произведения Мура («Милый сон, души пленитель…»). Из этого стихотворения А. С. Пушкин позаимствовал ставшую крылатой строчку «гений чистой красоты»[2][3].
Первый перевод «Обожателей огня» (1821) принадлежит перу Н. А. Бестужева[4]. В «Сыне отечества» за 1827 год появилось вольное прозаическое переложение «Света гарема» (предположительный автор — О. М. Сомов). В 1830 г. появился полный анонимный перевод «Лаллы-Рук», в котором поэма предстала, по замечанию рецензента, «общипанной, сокращённой… в виде маленьких страничек плохой прозы»[4].
«Лалла Рук» и «Евгений Онегин»
Пушкин изъял[5] из последней главы «Евгения Онегина» одну из лучших, по мнению В. В. Набокова[3], его строф, которая начиналась словами:
И в зале яркой и богатой
Когда в умолкший, тесный круг
Подобна лилии крылатой,
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда-Харита меж Харит
И взор смущённых поколений
Стремится ревностью горя
То на неё, то на царя…
Кроме того, через посредство французского перевода «Лаллы-Рук», как установил Б. В. Томашевский, Пушкин познакомился с речевой формулой Саади, превращённой им в ставшую крылатой строку «Иных уж нет, а те далече» (ранее этот же оборот Саади был использован Пушкиным и в «Бахчисарайском фонтане»)[6]. При этом Пушкин, как и Набоков, был невысокого мнения о художественных достоинствах поэмы. Он пишет 2 января 1822 года из Кишинева князю Вяземскому: «Жуковский меня бесит — что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся „Лалла-рук“ не стоит десяти строчек „Тристрама Шанди“»[7].
Напишите отзыв о статье "Лалла-Рук"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.nasledie-rus.ru/podshivka/5413.php Н. Казакевич. «Достопамятные вещи» российских монархов]. // «Наше наследие», 2000, № 54.
- ↑ Ах! Не с нами обитает Гений чистой красоты; Лишь порой он навещает Нас с небесной высоты.
- ↑ 1 2 Eugene Onegin: A Novel in Verse (trans. by Vladimir Nabokov). Bollingen Series, 72, New Tork: Pantheon, 1964. Vol. 3. Pp. 209—211.
- ↑ 1 2 old.pgta.ru/pgta/org/pip/yashina_pub/st4.pdf
- ↑ Рассуждая о побудительных причинах отказа от строфы, Г. А. Гуковский высказал предположение, что рассказ о встрече Евгения с императрицей был бы явным анахронизмом, ведь действие восьмой главы «Онегина» происходит до вступления Николая на престол. Ю. А. Лотман обходит это возражение, предполагая, что под «царём» здесь имеется в виду Александр I, который часто бывал партнёром Александры Фёдоровны в танцах.
- ↑ [www.bookol.ru/literaturovedenie/34044.htm Ю. Лотман. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»]
- ↑ [www.rvb.ru/pushkin/01text/10letters/1815_30/01text/1822/1207_24.htm А. С. Пушкин. Письма. Вяземскому П. А., 2 января 1822 г.]
Ссылки
- [www.columbia.edu/itc/mealac/pritchett/00generallinks/lallarookh/index.html Текст поэмы в оригинале]
Отрывок, характеризующий Лалла-Рук
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
