Аничков дворец

Дворец
Аничков дворец Дворец, что у Аничкова моста
Страна	Россия
Город	Санкт-Петербург, Невский проспект, 39
Архитектурный стиль	Елизаветинское барокко,классицизм
Автор проекта	М. Земцов
Строитель	Б. Растрелли
Основатель	Елизавета Петровна
Строительство	1741—1753 годы
Приделы	Павильоны (К. Росси), Аничков лицей
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810614000
Сайт	[www.anichkov.ru/ Официальный сайт]

 памятник архитектуры

Ани́чков дворе́ц— один из императорских дворцов Санкт-Петербурга, у Ани́чкова моста на набережной реки Фонта́нки (Невский проспект, 39). Своё название дворец получил от Ани́чкова моста (см. Ани́чковы). Старейшее из сохранившихся зданий на Невском проспекте.

История

Начал строиться в 1741 году по указу императрицы Елизаветы, только что восшедшей на престол в результате очередного переворота. Проект разноэтажного здания в виде растянутой буквы «Н» был создан одним из первых архитекторов новой столицы Михаилом Земцовым, однако тот скончался в 1743 году. Завершал строительство в стиле высокого барокко уже Б.Растрелли.

В это время Фонтанка служила окраиной города, а Невский проспект был ещё просекой. Таким образом, дворец должен был украсить въезд в столицу. От Фонтанки к дворцу был прорыт специальный канал, завершавшийся у входа небольшой гаванью. Отсюда и необычное положение дворца, стоящего к Невскому проспекту боком. Построенный дворец, напоминавший с устроенным рядом садом, фонтанами, цветниками Петергоф, Елизавета подарила своему фавориту Алексею Разумовскому. Впоследствии дворец неоднократно выступал в качестве подарка, обычно на свадьбу. После восшествия на престол Екатерина II, выкупив его у брата Разумовского — Кирилла, сочла более всего уместным подарить его также своему фавориту графу Григорию Потемкину. К подарку были присовокуплены 100 тыс. рублей на обустройство дворца «по вкусу». В итоге дворец был переделан в 1776—1778 годах архитектором И. Е. Старовым в стиле классицизма, поэтому характерная для барокко разноэтажность постройки была уничтожена, лепнина исчезла, гавань засыпана. В результате дворец стал более строгим, но и монотонным.

В конце XVIII века дворец был откуплен в казну, некоторое время в нём находился Кабинет Его Императорского Величества, для которого впоследствии на набережной Фонтанки перед дворцом архитектором Кваренги было построено два отдельных корпуса, которые закрыли обзор дворца с Аничкова моста. В 1809 году Александр I подарил дворец своей любимой сестре великой княгине Екатерине Павловне как приданое на свадьбу с принцем Георгом Ольденбургским. Когда в 1816 году та повторно вышла замуж и уехала из России, дворец опять был куплен в казну.

В следующем, 1817 году, Александр I подарил дворец на бракосочетание своему брату Николаю Павловичу, будущему Николаю I. При нём зодчий Росси перепланировал некоторые интерьеры дворца, а также включил дворец с прилегающим садом в ансамбль площади Александринского театра (ныне площадь Островского): он пристроил с юга дугообразный «сервизный корпус», соорудил ограду вокруг дворцового сада и построил на его западной стороне два одноэтажных павильона. После восшествия на престол и переезда в Зимний дворец Николай переселялся сюда на время поста, здесь же проводились придворные балы. Когда Зимний дворец реконструировался после пожара 1837 года, императорская семья переехала в Аничков и проживала в нем некоторое время. После смерти императора в 1855 году дворец был переименован в «Николаевский», однако название не прижилось. Во дворце воспитывался и сын императора Александр, будущий Александр II, одним из его учителей был друг Пушкина поэт Василий Жуковский, который имел во дворце собственную квартиру. Он же обучал русскому языку императрицу Александру Федоровну. 23 ноября 1836 года на аудиенцию к императору был приглашён Александр Пушкин, от которого Николай потребовал воздержаться от дуэли.

В 1841 году Николай подарил дворец, опять же на свадьбу, сыну Александру, а тот через четверть века также на свадьбу сыну тоже Александру, будущему Александру III. Опасаясь террористов, Александр III выбрал дворец в качестве своей резиденции. В это время была построена глухая стена со стороны площади. После его смерти дворец служил резиденцией вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Интерьеры дворца неоднократно подвергались переделкам в связи с желаниями новых владельцев. В результате обновлений помещений 1870-х годов в библиотеке и «музее» императора Александра III в окнах появились витражи мастерской Владимира Дмитриевича Сверчкова.

После революции недолго здесь просуществовал музей города, в 1925 году он был закрыт, и только 12 февраля 1937 года во дворце открылся Ленинградский Дворец пионеров, ныне Дворец творчества юных и Аничков лицей. Во время Великой Отечественной войны, 1 октября 1941 года во Дворце пионеров был открыт хирургический стационар. Он проработал всю первую блокадную зиму, приняв значительное количество раненых людей. Весной 1942 года госпиталь был переведён из Дворца, и в мае Дворец пионеров был вновь открыт для блокадных детей.

Перед главным корпусом Аничкова дворца растёт берёза, посаженная космонавтами Германом Титовым и Владимиром Комаровым.

См. также

• Аничковы
• Аничков лицей
• Санкт-Петербургский городской дворец творчества юных

Ссылки

• Аничковский дворец // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [walkspb.ru/zd/nevskiy39.html Аничков дворец — Прогулки по Петербургу]

Отрывок, характеризующий Аничков дворец

В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.