Ораниенбаум (дворцово-парковый ансамбль)

Дворцово-парковый ансамбль
Ораниенбаум
Большой Меншиковский дворец
Страна	Россия
Местоположение	Ломоносов, Петродворцовый район, Санкт-Петербург
Архитектурный стиль	барокко, рококо
Основатель	А. Д. Меншиков
Первое упоминание	1710 год
Дата основания	1711 год
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810305000

Ораниенба́ум (нем. Oranienbaum — померанцевое дерево или апельсиновое дерево — изображено на гербе) — дворцово-парковый ансамбль на южном берегу Финского залива в 40 км к западу от Санкт-Петербурга. Находится на территории города Ломоносова (до 1948 года — Ораниенбаум) и включает в себя дворцы и парки XVIII века.

Дворцово-парковый ансамбль входит в состав памятника Всемирного наследия «Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним комплексы памятников». С 2007 года дворцы и парк находятся в ведении ГМЗ «Петергоф».

История

В начале XVIII века прилегающая к мызе Теирис местность была подарена Петром I князю А. Д. Меншикову, который начал в 1711 году строительство Большого дворца вблизи впадения реки Караста в залив. Ораниенбаум — конечная точка Петергофской дороги и место паромной переправы в Кронштадт. После опалы светлейшего князя в 1727 году Ораниенбаум был передан в ведомство Канцелярии от строений, а в 1737 году — Адмиралтейств-коллегий для устройства морского госпиталя.

В 1743—1762 годах Ораниенбаум становится резиденцией великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III, для него на территории Верхнего парка была сооружена «потешная» крепость Петерштадт (1756—1762, сохранились Почётные ворота и дворец). Вокруг дворцовой усадьбы стал формироваться город, который в 1780 году получает статус уездного.

После дворцового переворота 28 июня 1762 года для императрицы Екатерины II в Ораниенбауме в Верхнем парке строится Собственная дача, постройки которой являются единственными в России примерами архитектурного стиля рококо.

С 1796 года Ораниенбаум принадлежал будущему императору Александру I, с 1831 года — его брату великому князю Михаилу Павловичу и его супруге Елене Павловне, а после её смерти — их наследникам.

Последние владельцы Ораниенбаума перед революцией — герцоги Мекленбург-Стрелицкие (Георгий Георгиевич, похороненный на территории парка, и его младший брат Михаил Георгиевич).

После Октябрьской революции 1917 года часть зданий ансамбля (дворец Петра III, Большой Меншиковский дворец) были отданы Лесному техникуму, основанному в Ораниенбауме в 1918 году. В Китайском дворце в 1922 году открывается музей.

Во время Великой Отечественной войны Ораниенбаум пострадал в значительно меньшей степени, чем другие пригороды Санкт-Петербурга, поскольку здесь была развёрнута оборона на так называемом «ораниенбаумском плацдарме». Однако ансамбль пришёл в запустение в послевоенное время, и его серьёзная реставрация началась только в конце 1990-х годов.

В настоящее время дворцово-парковый ансамбль Ораниенбаум имеет особую ценность как единственный пригород Петербурга, не подвергнувшийся разрушению в годы войны и сохранивший свою историческую подлинность.

Композиция паркового ансамбля

А — Нижний сад В — Верхний парк С — Нижний пруд D — Красный (Верхний) пруд E — Карпин пруд F — Китайский пруд G — П-образный пруд H — Морской канал 1 — Большой (Меншиковский) дворец (1711—1727 гг., Ф. Фонтана, И. Г. Шедель, И. Браунштейн) 2 — Картинный дом (1710-е — 1730-е гг., либо 1752—1754 гг.) 3 — Нижние дома (1710-е — 1720-е гг., либо 1749—1751 гг.) 4 — ворота крепости Петерштадт (1757 г., А. Ринальди) 5 — дворец Петра III (1758—1762 гг., А. Ринальди) 6 — Каменное зало (1749—1751 гг., предположительно Б. Растрелли) 7 — Кавалерский корпус (1767 г., А. Ринальди) 8 — Китайский дворец (1762—1768 гг., А. Ринальди) 9 — павильон Катальной горки (1762—1774 гг., А. Ринальди) 10 — павильон «Китайская кухня» (1852—1853 гг., Л. Бонштедт) 11 — Пергола (1870-е гг.)

Старейшим сооружением дворцово-паркового ансамбля является Большой (Меншиковский) дворец, возведённый по проекту архитекторов Ф. Фонтана и И. Г. Шедель в 1710—1727 гг. Дворец расположен на краю естественной возвышенности и делит парк Ораниенбаума на две неравные части — это Нижний сад, имеющий регулярную планировку, и пейзажный Верхний парк.

Верхний парк делится опять же на две части — это Петровский парк, на территории которого находилась потешная крепость Петерштадт, и ансамбль Собственной дачи, включающий в себя павильон Катальной горки и Китайский дворец.

Ансамбль Большого Меншиковского дворца

Большой Меншиковский дворец

Большой Меншиковский дворец, как и Петергофский, протянулся на краю естественной возвышенности. Длина главного фасада, обращенного к Нижнему саду и Финскому заливу, составляет 210 метров. Центральная часть дворца двухэтажная, к ней примыкают одноэтажные галереи, развернутые по дуге и заканчивающиеся Японским и Церковным павильонами. К павильонам перпендикулярно галереям пристроены два флигеля, таким образом, в планировке дворец представляет собой букву «П». Флигеля являются границей внутреннего южного двора Большого дворца.

Меншиковский дворец — памятник петровского барокко. Он был построен для Александра Даниловича Меншикова, ближайшего сподвижника Петра I. Строительство велось под началом архитектора Ф. Фонтана, в 1713 году его сменил И. Г. Шедель. Также в работе над дворцом принимали участие И. Браунштейн, А. Шлютер , а также Н. Пино, которому принадлежит идея скруглённых галерей, соединяющих дворец и боковые павильоны. Отделка помещений продолжалась вплоть до опалы Меншикова в 1727 году, однако до наших дней первоначальная отделка не сохранилась — в течение XVIII—XIX веков внутреннее убранство неоднократно менялось.

Современники отмечали небывалую роскошь загородной резиденции Светлейшего князя, по своему размаху в то время превосходившую Петергоф. Французский путешественник Абри де ла Мотрэ писал о нём так:

Ораниенбаум — великолепный увеселительный дворец… Ничто не может идти с ним в сравнение, ни по великолепию, ни в других отношениях

К воротам Нижнего сада со стороны Финского залива подходил Морской канал (как в Петергофе), который оканчивался фигурной гаванью с пристанью.

Северный фасад Большого Меншиковского дворца

Касательно происхождения необычного названия Ораниенбаум (в переводе с немецкого — померанцевое дерево) существует несколько версий. Самая известная версия, больше похожая на легенду, заключается в том, что на территории будущей резиденции Меншикова располагалась оранжерея с померанцевыми деревьями, над каждым из которых была надпись «Oranienbaum». Если верить другой версии, название было заимствовано у немецкого города Ораниенбаума. Третья версия гласит, что, выбирая наименование для своей усадьбы, А. Д. Меншиков стремился сделать приятное Петру и использовал несколько измененное название Ораниенбург, которое Пётр I дал в 1703 году новому имению Меншикова вблизи Воронежа. Наконец, согласно последней точке зрения, Ораниенбаум назван так в честь английского короля Вильгельма Оранского, который вызывал глубокие симпатии Петра Великого, в юности граничащие с поклонением. .

В 50-х годах XVIII века была закончена отделка парадного двора с южной стороны дворца (работы проводил Б. Растрелли), а в 60-х — 70-х годах А. Ринальди перестраивает террасы перед дворцом и создает систему фигурных лестниц, спускающихся в Нижний сад.

Ремонтно-реставрационные работы над дворцом, активная фаза которых началась с начала 1990-х, проводились по проекту архитектора-реставратора Д. А. Бутырина. В 2010 году реставрация фасадов Большого Меншиковского дворца была завершена, а в сентябре 2011 года во дворце открылся музей.

Нижний сад

Нижний сад был заложен спустя два года после начала строительства Большого дворца. Это один из первых регулярных садов в России. Перед дворцом был создан партер из трёх цветников, три фонтана (фонтанный водовод был подведён к Нижнему саду от плотины, сооружённой на Красном пруду) и трельяжные решётки, ограждавшие скамьи. В саду стояло тридцать девять резных деревянных скульптур, выкрашенных белой краской под мрамор, и четыре позолоченные свинцовые скульптуры.

На территории Нижнего сада также располагались плодовые деревья и ягодные кусты — дань традиции московских садов XVI—XVII веков. Яблони и вишни с подстриженными деревьями других пород (клёны, липы, вязы) имели не только декоративное, но и практическое значение.

В 60-е года XVIII века сад был украшен уже не деревянной, а мраморной скульптурой. Перед Большим дворцом в 1762 году А. Ринальди были сооружены два фонтана. К концу XVIII — началу XIX века Нижний сад теряет свой регулярный облик, а к началу XX века в саду сохраняется только центральная аллея и появляются газоны с клумбами.

Скульптуры Нижнего сада

Воздух	Зима	Весна	Лето	Осень	Земля

Морской канал

Канал, связывающий дворец с морем — характерная особенность дворцовых ансамблей петровского времени (в Петергофе от Большого дворца также идет Морской канал). В Ораниенбауме канал начали рыть в 1719 году. Берега канала были обсажены двойным рядом деревьев, а заканчивался он у ворот Нижнего сада фигурной гаванью. На её берегу были сооружены каменный павильон и беседка.

В течение XVIII века канал и особенно пристань неоднократно ремонтировались. Впоследствии канал разрезается на две части построенной железной дорогой. Сейчас он находится в запущенном состоянии, так как в XX веке был пересечён ещё и шоссе с интенсивным автомобильным движением.

Картинный дом

У северной границы Нижнего сада (у Дворцового проспекта) симметрично (у восточного края ограды Нижнего сада и западного) располагались два одинаковых здания — Оранжерея и Картинный дом. Оранжерея была утрачена ещё в XVIII веке, а Картинный дом сохранился до наших дней. Это одноэтажное каменное здание с мезонином. Точное время его постройки неизвестно — одни исследователи утверждают, что это первая треть XVIII века, другие — что строительство началось в 1752 году .

При Петре III в Картинном доме, вероятно, хранилась его коллекция живописных полотен (более 300 картин), а опись картин 1765 года указывает на существование шпалерной развески картин в Картинном доме, как во дворце Петра III в крепости Петерштадт.

В годы Великой Отечественной войны здесь располагалась т. н. Парковская школа (с сентября 1942 по май 1944 г.), единственная школа на территории г. Ораниенбаума в годы «малой блокады» (Ораниенбаумского плацдарма)

Нижние дома

Нижние дома протянулись вдоль Дворцового проспекта, к востоку от Большого дворца. Весь комплекс этих домов состоит из П-образно расположенных пяти зданий. Три дома, объединённые сплошной каменной оградой протяженностью в 160 метров, обращены к проспекту, а два дома углублены в парк. Нижние дома были воздвигнуты в 1710-х — 1720-х гг. (С. Б. Горбатенко, однако, полагает, что Нижние дома были возведены в 1749—1751 гг. ) и предназначались для служащих дворца и первоначально назывались служебными. Четыре здания из пяти были жилыми.

В XIX веке дома частично подверглись перестройке. Именно в таком виде они сохранились до наших дней.

Верхний парк

Верхний парк, занимающий территорию около 160 га, расположен на плато, простирающееся на юг и на запад от Большого Меншиковского дворца. Он состоит из двух исторически сложившихся частей — Петерштадтского ансамбля и ансамбля Собственной дачи. Облик, сохранившийся до наших дней, парк приобрел к середине XIX века.

Работы по созданию Верхнего парка велись ещё при А. Д. Меншикове. Расчищались леса, прокладывались осушительные каналы, рылись искусственные водоемы. При Петре III (в 1758—1762 годах) создается Петровский парк, одновременно со строительством Собственной дачи (1762—1774) ведутся работы по благоустройству Западной части Верхнего парка.

Пространство Верхнего парка пересекает речка Караста, а также многочисленные аллеи — Ореховая, являющаяся южной границей парка; Сойкинская, проходящая с севера на юг и делящая Верхний парк на две приблизительно равные части; параллельная ей Тройная липовая аллея, которая ведет от Каменного зала к Китайскому дворцу, и другие.

Каменное зало

Каменное зало расположено между Большим Меншиковским дворцом и павильоном Катальной горки, на краю естественной возвышенности. Перед ним находится П-образный пруд, через который перекинуто два каменных моста.

Строительство Каменного зала проходило в 1749—1751 гг. Автор проекта неизвестен, в современной литературе предполагают авторство Ф. Растрелли. Д. А. Кючарианц полагает, что автором проекта мог быть М. Г. Земцов, указывая на сходство Каменного зала и Зала славных торжествований в Летнем саду. В документах 50-х годов XVIII века Каменное зало именуется то Новым дворцом, то Маскарадным, а затем — Концертным. Здание, по всей видимости, предназначалось для концертов — в нём был большой зал со сценой. В 1750-х годах у Каменного зала проводится несколько дворцовых праздников, устроенных будущей императрицей Екатериной II.

На протяжении XIX—XX веков Каменное зало неоднократно перестраивается. Самая значительная перестройка была проведена в 1843 году — здание приспосабливали под лютеранскую кирху. В 1902 году архитектор О. Паульсен надстраивает над западной частью здания каменную колокольню. Таким Каменное зало простояло до 60-х годов XX века, когда его воссоздали в первоначальном виде.

По оси Каменного зала в 1750-х годах прокладывается Тройная липовая аллея, первая планировочная ось нового сада в Ораниенбауме — будущей Собственной дачи Екатерины II.

В настоящее время в павильоне находится выставка парковой и интерьерной скульптуры Ораниенбаума, а также расположен интерактивный кинотеатр. В течение летнего сезона в Каменном зале проходят концерты классической музыки.

Кавалерский корпус

Кавалерский корпус был построен в середине XVIII века по проекту А. Ринальди. Это было одноэтажное прямоугольное в плане здание. В 1807 году был надстроен второй этаж, а к середине XIX века здание приобретает современный вид — в планировке имеет форму буквы «Ш», имеет строгий внешний вид, причиной чего является утилитарное назначение постройки.

Павильон «Китайская кухня»

В 1852—1853 годах архитектор Л. Л. Бонштедт воздвигает кухню для Китайского дворца, стилизованную под середину XVIII века постройку, подражая основным приемам А. Ринальди.

Здание в плане представляет собой квадратный греческий крест, имеет купольное завершение, увенчанное дымовой трубой. Такое расположение трубы позволяло сконструировать несколько печей разных видов в центре павильона. Печное устройство кухни состояло из двух русских печей (одна из них пирожково-пекарская), двух голландских плит с духовою печкой, кондитерских духовых и жаровочных шкафов. Внутреннее пространство кухни имело семь служебных комнат, где размещались сервизная, буфетная, скатертная, кондитерская и др.

После революции 1917 года здание использовалось под хозяйственные и бытовые нужды (как жилое, как летнее кафе). В годы Великой Отечественной войны в Китайской кухне жил комендант Китайского дворца Н. М. Михайлов с детьми. В 1983 году здание переходит в ведение музея-заповедника.

Летом 2010 года в павильоне располагалась выставка «Спасенная красота», посвященная бытованию Ораниенбаума (города и парка) во время Великой Отечественной войны и приуроченная к 65-летию Победы.

Пергола

Пергола — беседка, расположенная вдоль западного берега пруда перед Китайским дворцом. Она состоит из 54 пилонов, к воде ведет небольшая каменная лестница. Беседка была построена в 70-х годах XIX века и является характерной чертой садово-парковой архитектуры того периода.

Пергола находится на том месте, где А. Ринальди намеревался возвести Кофейный домик (часть задуманного им ансамбля Собственной дачи). Рядом с Перголой располагается большой древний камень-валун, в котором высечена скамья и вырублена надпись: «Великой государыни императрицы Екатерины Алексеевны Собственного саду построена в 1762 года».

Виды Верхнего парка

Долина реки Карасты	Аллея парка	Пергола у Китайского дворца	Водопад	Петровский мост

Скульптуры Верхнего парка

Венера Медицейская	Аполлон Бельведерский	Тритон, спасающий детей	Диана с ланью	Аполлино

Ансамбль Петерштадта

Ансамбль крепости Петерштадт создавался в 1758—1762 гг.. На правом берегу реки Карасты располагалась потешная крепость для Великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III. Она имела форму четырнадцатиконечной звезды, в ней было 4 бастиона и по факту была перестроена из более маленькой крепости Святого Петра, возведенной на этом месте ранее. Петр Федорович был комендантом Петерштадта, а гарнизон её составляли голштинские солдаты и офицеры, приехавшие на службу Петру из герцогства Гольштейн.

Внутри крепости находились различные строения — арсенал, пороховой погреб, дома коменданта, офицеров, гауптвахта В центре располагался пятиугольный плац. Он был окружен одноэтажными строениями, между которыми возвышались каменные Почётные Въездные ворота. Практически напротив них, у северо-восточного бастиона крепости по проекту А. Ринальди был построен небольшой двуэтажный дрорец для Петра Федоровича.

После дворцового переворота 28 июня 1762 года и смерти Петра III Петерштадт поддерживался в первоначальном своем виде до конца правления Екатерины II. В начале XIX века все деревянные постройки в крепости были разобраны, а к середине XIX века от всей крепости сохранились лишь Почётные Въездные ворота и дворец Петра III. Это единственные постройки Петерштадта, дошедшие до нашего времени.

Дворец Петра III

Дворец возводился одновременно с крепостью, в 1758—1762 гг. Он представляет собой небольшой двухэтажный павильон почти кубической формы, увенчанный балюстрадой. В плане дворец имеет форму квадрата, один из углов которого срезан по дуге. Именно эта часть здания и является его главным фасадом — благодаря срезанному углу дворец обозревается сразу с трех сторон, что визуально делает его больше и массивнее.

Общее планировочное решение дворца сохранилось в первоначальном виде. Здесь нет парадной анфилады комнат, рассчитанных на торжественные приемы. Помещения располагаются по периметру здания. На второй этаж ведет винтовая гранитная лестница.

Комнаты первого этажа дворца, не имеющие декоративного убранства, в XVIII веке были служебными помещениями. Второй этаж, вмещающий в себя шесть комнат, являет собой подлинное убранство середины XVIII века. В главном зале дворца — Картинном — главным элементом декора является шпалерная развеска картин XVII—XVIII веков кисти европейских мастеров.

Уникальной является отделка картинного зала, кабинета и спальни — лаковые росписи, расположенные на панелях стен, откосах дверей и окон и на самих дверях. Они были выполнены в китайском стиле крепостным мастером Федором Власовым.

Антонио Ринальди, будучи архитектором дворца, являлся также и декоратором его помещений. В частности, именно по его эскизам выполнена лепка потолочных перекрытий в комнатах второго этажа. Дворец был для архитектора первой самостоятельной работой в России, и здесь он впервые пробует многие приемы, используемые им в дальнейшем, в том числе и знаменитый «цветок Ринальди».

Во время Великой Отечественной войны во дворце Петра III хранились музейные ценности, которые не были вывезены в эвакуацию.

В 1953 году дворец открывается как музей, в нём располагалась постоянная выставка китайского декоративного искусства(организация выставки была связана с расцветом советско-китайских отношений). В середине 1960-х гг. в Картинном зале дворца производится воссоздание шпалерной развески картин, которая была утрачена в конце XVIII века. После этого открывается музей с современным названием «Дворец Петра III»

Въездные Почётные ворота

Въездные ворота являлись главными воротами потешной крепости Святого Петра, которая позже была перестроена в крепость Петерштадт, более крупную по размерам. В Петерштадте ворота были въездом на небольшой пятиугольный плац, на котором проводились учения голштинских войск Петра III.

Композиция сооружения построена на контрасте мощных пилонов с легкой венчающей ворота башней. Восьмигранная башенка завершается высоким тонким шпилем с флюгером с выбитой на нём датой постройки — 1757 год. В пролёте арки были установлены створы ворот из перекрещивающихся кованых полос, напоминающих трельяжную решётку. Сейчас створы ворот сняты с петель, и под аркой можно пройти. Архитектор ворот — Антонио Ринальди. Очень пропорциональные и своеобразные Почётные ворота — уникальный памятник архитектуры малых форм, не имеющий себе подобных в пригородах Санкт-Петербурга.

Петровский парк

Уже к началу XX века от первоначальной планировки Петровского парка, разбитого на правом берегу реки Карасты одновременно с постройкой крепости Петерштадт, ничего не осталось. Парк был создан по принципу итальянских садов архитектором А. Ринальди при участии садового мастера Ламберти. Помимо террас, каскадов, лестниц в парке находилось несколько миниатюрных павильонов: двухэтажный Эрмитаж, Соловьева беседка, Менажерия с фонтаном и Китайский домик. В парк также были включены элементы регулярного стиля — подстриженные кустарники и деревья в аллеях, геометрической формы площадки и лужайки.

Сейчас Петровский парк является пейзажным. Его композиционная основа — Верхний (Красный) и Нижний пруды и речка Караста, которая течет в долине. Через неё переброшено три моста, самым большим из которых является трехарочный Петровский мост, сооруженный в 1874 г. по проекту архитектора Г. Прейса . Он соединяет Восточную часть Верхнего парка с Западной (Петровский парк с ансамблем Собственной дачи).

В Петровском парке на реке Кароста из гранитных ступеней и каменных глыб устроено также несколько водопадов.

Ансамбль Собственной дачи

Китайский дворец

Расположенный в глубине Верхнего парка, Китайский дворец является частью дворцово-паркового комплекса Собственной дачи императрицы Екатерины II. Возведенный в 1762—1768 годах по проекту Антонио Ринальди первоначально дворец был одноэтажным и только в середине XIX века для дочери великого князя Михаила Павловича Екатерины Михайловны был надстроен второй этаж, появилась застекленная галерея, а с востока и запада к торцевым частям здания были пристроены небольшие помещения.

Название «Китайский дворец» впервые фигурирует в 1774 году в камер-фурьерском журнале. До этого дворец называли «голландский домик» (так же, как дворец Монплезир в Петергофе), «домик, что в Верхнем саду», «домик маленький». Название «Китайский» возникло потому, что в соответствии со вкусом середины XVIII века на «китайщину» ряд интерьеров дворца (Большой и Малый китайские кабинеты, Китайская опочивальня) декорирован в духе китайского искусства или с использованием подлинных произведений искусства Китая и Японии.

Сдержанность внешнего убранства контрастирует с изысканной и разнообразной отделкой внутренних помещений. Значительную часть живописной коллекции составляют плафоны, написанные специально для Китайского дворца несколькими мастерами, группировавшимися вокруг крупнейшего живописца-декоратора XVIII века Д. Б. Тьеполо.

Центр планировочной композиции дворца — Большой зал, декорированный живописью, золоченой лепкой, мозаикой, искусственным мрамором. На стенах — два медальона в мраморными барельефами, изображающих Петра I и Елизавету Петровну. От Большого зала вдоль главной оси в обе стороны отходят парадные помещения, завершающиеся Залом муз с востока и Большим Китайским кабинетом с запада.

Самым знаменитым покоем Китайского дворца является Стеклярусный кабинет, сохранивший подлинную отделку 1760-х годов. Стены комнаты декорированы стеклярусными панно. Это холсты, на которых сделана вышивка стеклярусом. Стеклярус был изготовлен на мозаичной фабрике, основанной в окрестностях Ораниенбаума (в Усть-Рудице) русским ученым М. В. Ломоносовым. На фоне стекляруса синелью (ворсистым шелком) вышиты сложные композиции с изображениями фантастических птиц среди не менее фантастического пейзажа. Долгое время считалось, что панно были изготовлены во Франции, однако сейчас установлено, что они были вышиты девятью русскими золотошвеями под руководством Марии де Шель. Панно заключены в рамы с золоченой резьбой, имитирующей стволы деревьев, увитых листьями, цветами и гроздями винограда.

Изначально пол в Стеклярусном кабинете был набран из разноцветных смальт, также изготовленных на Усть-Рудицкой фабрике, однако к середине XIX века он пришёл в негодность и смальты заменили на наборный паркет с сохранением прежнего рисунка.

Китайский дворец является единственным в своем роде в России памятником стиля рококо. Большинство интерьеров дворца сохранили подлинную отделку середины XVIII века. Также особую ценность ему придают уникальные предметы декоративно-прикладного искусства Китая и Японии конца XVII — середины XVIII века, сохранившиеся и дошедшие до нас наборные паркеты второй трети XVIII века (выполненные по эскизам Антонио Ринальди).

В годы войны Китайский дворец был законсервирован, музейные ценности были эвакуированы (часть — в Новосибирск и Сарапул, часть — в уже оказавшийся в блокадном кольце Ленинград по т. н. «малой дороге жизни» (Ораниенбаум — Бронка — Кронштадт — Лисий Нос), где экспонаты хранились в Исаакиевском соборе, а затем в Эрмитаже). В 1946 году дворец вновь открывается как музей.

Павильон Катальной горки

Павильон Катальной горки был построен в 1762—1774 гг. по проекту архитектора Антонио Ринальди. Это многоступенчатое каменное здание высотой 33 метра расположено в западной части Верхнего парка, у северной его границы. Его объемно-пространственное решение напоминает Эрмитаж в Царском селе — к центральному корпусу примыкают массивные флигели (в отличие от Эрмитажа, их не четыре, а три). В архитектурном облике павильона присутствуют элементы как стиля барокко (композиция фасадов, декоративные алебастровые вазы), так и раннего классицизма (колонны).

Сооружение Катальной горки в Ораниенбауме было продолжением народной традиции — устройства ледяных гор, проурочивавшихся к дням масленичных гуляний. Эти горки послужили образцом для создания монументальных катальных гор в царских резиденциях, которые потребовали сложных инженерных решений. В Царском селе в середине XVIII века по проекту Ф.Растрелли была воздвигнута каменная катальная гора. Однако Катальная горка в Ораниенбауме богатством архитектурного и скульптурного декора превзошла все подобные сооружения. Это признавали и современники А. Ринальди.

К южному выступу павильона Катальной горки примыкал деревянный скат. Он имел три колеи шириной более шести метров. Коляски спускались по средней колее с четырьмя горками, а боковые колеи предназначались для подъёма колясок при помощи специальных приспособлений. Скат начинался с галереи-террасы третьего этажа — от неё шёл подъём на спусковую площадку, которая была расположена на высоте приблизительно в 20 метров. По обеим сторонам ската были сооружены крытые каменные колоннады-галереи протяженностью в 532 метра. Их плоские крыши, огражденные балюстрадой, служили верхними галереями для прогулок.

Из-за незначительности сумм, отпускаемых на содержание, постройка постепенно приходила в упадок. В 1813 году рухнули фундаменты колоннад, однако разобраны они были лишь в 1858—1861 гг. Вдоль луга Катальной горки были высажены пихты, находящиеся здесь и сегодня.

Внутренние помещения павильона Катальной горки представляют собой подлинное убранство середины XVIII века. Круглый зал декорирован росписью, лепкой и позолотой работы русских и итальянских мастеров. Уникальным является пол искусственного мрамора — с помощью различных расцветок мрамора и дополнительной прорисовки на полу были созданы узоры и сложные рисунки.

В убранство Фарфорового кабинета вошли специально для него выполненные в 1772—1775 гг.на Майсенском заводе в Саксонии группы украшений из фарфора. Они установлены на стенные полочки-консоли, которые поддерживаются лепными фигурками орлят, амуров, обезьян. Фарфоровые группы аллегорически прославляют победу русского флота в Чесменской битве 1770 года.

В годы Великой Отечественной войны павильон пострадал больше других построек в Ораниенбаумском парке и был отреставрирован лишь к 1959 году.

Литература

• Горбатенко С. Б. Петергофская дорога. Ораниенбаумский историко-ландшафтный комплекс. — СПб, 2001. — ISBN 5-86007-242-2.
• Горбатенко С. Б. Петергофская дорога. Историко-архитектурный путеводитель. — СПб, 2002.
• Горбатенко С. Б. Петергофская дорога. - 4-е изд., испр. и доп.. — СПб, 2013. — ISBN 978-5-8015-0316-5.
• Журавлёв В. В., Митюрин Д. В., Сакса К. Б. Форпост Петербурга. Три века ратной истории Ораниенбаума-Ломоносова. — СПб, 2011. — ISBN 978-5-903984-26-8.
• Журавлёв В. В. Ораниенбаум. Хронограф Офицерской стрелковой школы. — СПб, 2013. — ISBN 978-5-9903987-6-4.
• Здесь он построил себе крепостцу: каталог выставки. — СПб, 2006.
• Кючарианц Д. А. Антонио Ринальди. — Л.: Стройиздат, 1984.
• Музей-заповедник "Ораниенбаум". — М.: Белый город, 2008. — ISBN 978-5-77931-4022.
• Ораниенбаум. Век XIX... (по материалам выставки "Осколки зеркала". К 150-летию Мекленбург-Стрелицкого дома в России). — СПб, 2006.
• Ораниенбаум. 300 лет. История города в почтовых открытках. — Ораниенбаум, 2009. — ISBN 978-5-7435-0289-9.
• Гусаров А. Ю. Ораниенбаум. Три века истории. — СПб, 2011. — ISBN 978-5-93437-329-1.
• Серебряный век Ораниенбаума. — СПб, 2010. — ISBN 978-5-8465-1010-4.

См. также

• Ломоносов (город)
• Государственный музей-заповедник «Петергоф»
• Петергоф (дворцово-парковый ансамбль)
• Дворцово-парковые ансамбли пригородов Санкт-Петербурга

Ссылки

• [peterhofmuseum.ru/ Официальный сайт ГМЗ «Петергоф»]
• [www.oranienbaum.org/ ГМЗ «Ораниенбаум»] (неофициальный сайт)
• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/7003.php «Сокровища Ораниенбаума». (Судьба пригорода С.-Петербурга начиная с XVIII в.)]
• [peterburg.center/maps/lomonosov-muzey-zapovednik-orienbaum.html Аудиогид по Ораниенбауму]

Отрывок, характеризующий Ораниенбаум (дворцово-парковый ансамбль)

Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.