Лев (Черепанов)

Епископ Лев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Ставропольский и Кубанский
11 (24) августа 1933 — 1935
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Серафим (Мещеряков)
Преемник:	Антоний (Романовский)
1-й епископ Алма-Атинский и Туркестанский
осень 1927 — 29 августа 1929
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Сергий (Лавров)
Преемник:	Августин (Беляев)
1-й епископ Нижнетагильский
26 января (8 февраля) 1923 — сентябрь 1927
Избрание:	6 декабря 1922
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Никита (Делекторский)
Образование:	Пермская духовная семинария
Имя при рождении:	Леонид Всеволодович Черепанов
Рождение:	5 августа 1888(1888-08-05) село Полевской Завод, Екатеринбургский уезд, Пермская губерния, Российская империя
Смерть:	8 декабря 1937(1937-12-08) (49 лет) Ленинградская область, РСФСР, СССР
Отец:	Всеволод Михайлович Черепанов
Супруга:	Александра Ивановна Кичигина
Епископская хиротония:	26 декабря 1923 года

Епископ Лев (в миру Леони́д Все́володович Черепа́нов; 5 августа 1888, село Полевской Завод, Екатеринбургский уезд, Пермская губерния — 8 декабря 1937, Левашовская пустошь, Ленинградская область) — епископ Русской православной церкви, епископ Ставропольский.

Биография

Леонид Черепанов родился в селе Полевской Завод Екатеринбургского уезда Пермской губернии (ныне город Полевской, Свердловская область)) в семье священника Всеволода Михайловича Черепанова. Леонид был старшим ребёнком в семье Черепановых, кроме него было еще семь детей.

В 1896 году Леонид пошёл учиться в Нижнетагильскую церковно-приходскую школу, после окончания которой он поступил в Екатеринбургское духовное училище, где проучился три года, после этого был переведен в Пермское духовное училище, а затем стал обучаться в Пермской духовной семинарии. В 1909 году окончил Пермскую духовную семинарию и устроился на службу в Пермскую Духовную консисторию столоначальником, но, как сам он вспоминал позднее, «не имея пристрастия к канцелярской работе», скоро оставил эту службу и в январе 1910 года стал служить псаломщиком в Рождество-Богородицкой церкви Мотовилихинского завода Пермской губернии. 11 июня 1910 года он вступил в брак с Александрой Ивановной Кичигиной, отец которой был служащим у графа Строганова. У них родилось трое детей, но все они умерли во младенчестве.

Священник

10 июля 1910 года он был рукоположен в сан диакона, а через 5 дней — в сан священника, после чего стал служить в Успенском соборе г. Оханска Пермской губернии. Помимо исполнения пастырского служения, отец Леонид также преподавал Закон Божий в различных школах, был членом уездного Отделения училищного совета церковных школ. В 1913 году он был переведен для служения в Пермь и одновременно стал казначеем училищного совета «Всероссийского братства трезвения».

Осенью 1914 года переведен на место своего отца Всеволода Михайловича Черепанова в церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» Скорбященского женского монастыря в поселке Нижне-Тагильский завод. Здесь он также стал законоучителем в монастырской школе. Избирался благочинным Тагильского округа. Был одним из самых горячих и энергичных проповедников Нижнего Тагила, знатоком церковного пения. В начале 1920-х годов приложил немало усилий, пытаясь препятствовать закрытию Скорбященского монастыря.

Овдовев в 1918 году, был пострижен в монашество. Вместе со своим отцом, протоиереем Всеволодом Черепановым, активно боролся с обновленческим движением.

После ареста в августе 1922 года архиепископа Екатеринбургского Григория (Яцковского) многие, в том числе лучшие, храмы епархии стали передаваться обновленцам. В связи с этим остро встал вопрос об образовании Нижнетагильской кафедры, который поднимался ещё весной 1922 года, но решен не был.

6 декабря 1922 года на чрезвычайном собрании духовенства и мирян Нижнего Тагила постановило избрать его епископом.

Ввиду отсутствия в Нижнем Тагиле архиерея, собрание решило послать Леонида Черепанова в Уфу для епископской хиротонии к правящему епископам Андрею (Ухтомскому) и его викарию, епископу Златоустовскому Николаю (Ипатову) как ближайшим епископам старого поставления.

Епископ Нижнетагильский

Прибыв в Уфу, был пострижен в мантию с именем Лев, и 26 января (8 февраля) 1923 года в Уфе поставлен во епископа Нижне-Тагильского. Хиротонию совершили архиепископ Андрей (Ухтомский) и Николай (Ипатов).

После хиротонии епископ Лев стал сплачивать православные силы для борьбы с обновленчеством. Вскоре к епископу Льву примкнули многие приходы Екатеринбургской и Пермской епархий.

В июне того же года был арестован, находился в заключении в Москве в Бутырской тюрьме. В обвинительном заключении, в частности, говорилось: «Деятельность еп. Льва против обновленцев простирается на весь Урал и Приуралье. К нему присоединились города Шадринск, Оханск, Оса и даже Екатеринбург. Эти города посылают к епископу Льву своих делегатов для личных с ним переговоров… Слова и речи епископа Льва развозятся делегатами по всему Уралу и делаются достоянием народа. Дело епископа Льва, как старорежимного архиерея, врага всяких новшеств, растёт, ширится и укрепляется…».

Ссылка в Средней Азии

14 декабря 1923 года постановлением коллегии ОГПУ был приговорён к трём годам ссылки в Хиву. Распоряжением Ташкентского ГПУ его направили в г. Казалинск Казахской АССР. Осенью 1924 года переведен в г. Теджен Туркменской ССР. С осени 1925 года до 1926 находился в ссылке в городе Полторацке (ныне — Ашхабад), где служил в церкви регентом. Вместе с владыкой Андрем (Ухтомским), также находившемся в ссылке в Средней Азии, участвовал в мае 1925 года в тайных епископских хиротониях. Отбыв нриговор он получил на три года дополнительное ограничение: лишение права проживания в городах Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове-на-Дону и на Урале. Епископ Лев избрал для себя местом жительства Казань, где служил в Свято-Успенском Зилантовом монастыре

По некоторым данным, одно время находился в оппозиции Заместителю Патриаршего местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) после издания последним Декларации.

Епископ Алма-Атинский

Осенью 1927 года получил от митрополита Сергия (Страгородского) назначение на новообразованную Алма-Атинскую кафедру.

До этого в Алма-Ате в течение девяти лет не было правящего православного архиерея (после гибели епископа Пимена (Белоликова)), а в Алма-Ате служили только обновленческие епископы. Отсутствие в Семиречье архиерея, держащего строго православную линию, активные действия обновленцев, давление большевистской власти, поддерживающей раскольников, расправы над духовенством и массовые убийства мирян вызвали в епархии настроения, доведенные до степени анархии, и смятение в душах пастырей и пасомых.

Епископ Лев укреплял свою паству, произнося с церковного амвона проповеди, исполненные духа ревности, любви и преданности Православной Церкви, противостоял закрытию и осквернению православных храмов, посещал горные скиты, назидая своей беседой монашествующих. Продолжал борьбу с обновленчеством, противостоял закрытию православных храмов.

21 июля 1929 года был арестован в Алма-Ате. Ему ставили в вину проповедь, в которой он, в частности, говорил: «Нынешний день установлен в честь святых апостолов Петра и Павла. Мы в настоящее время забыли про них, про этих героев духа. Мы увлеклись другими героями — героями современности: героями воздухоплавания, героями цирка, театра, музыки. Героями Льва Толстого и Максима Горького. Знаем их отлично, рассуждаем, разбираем их. Увлечены чтением Карла Маркса, Энгельса, Ленина, — цитируем их, а героев духа забыли». Кроме того, он был обвинён в организации протеста против закрытия храма свт. Алексия, которое было произведено в нарушение закона по устному требованию местных властей.

3 ноября 1929 года Особым совещанием коллегии ОГПУ по Казахской АССР приговорён к трём годам заключения в лагере. К этому же сроку лишения свободы был приговорён настоятель храма свт. Алексия протоиерей Алексий Марковский, а староста этого храма Ефим (Евфимий) Шпак был выслан на три года.

Последние годы жизни

Этапирован в город Котлас Архангельской области на Коржинский лесозаготовительный пункт, где был на различных хозяйственных работах, затем вместе с другими заключенными занимался разгрузкой бревен и укладкой их в штабеля, а после был переведен в лазарет на должность медбрата и делопроизводителя. В апреле 1930 года переведён на ту же должность в город Сольвычегодск Котласского района Архангельской области, затем он был выслан в Марийские лагеря, откуда осенью 1930 года переведен в Нижегородские лагеря на работы по разброске торфа. В начале зимы 1931 года направлен статистиком в Беломоро-Балтийский лагерь.

В конце апреля 1932 года по зачету рабочих дней получил досрочное освобождение и уехал в Нижний Тагил к своему отцу. Ввиду перенесённых в лагерях лишений и физических нагрузок епископ заболел тяжёлой формой сыпного тифа, и ему потребовалось несколько месяцев для его излечения.

В мае 1933 года он лично просил архиепископа Макария (Звёздова) доложить митрополиту Сергию (Страгородскому), что он хотел бы получить назначение на ту или иную кафедру.

С 11 (24) августа 1933 года — епископ Ставропольский. Прибыл в Ставрополь 1 октября 1933 года.

С присущей ему энергией он взялся за восстановление религиозной жизни Ставропольской епархии и продолжил борьбу с обновленчеством, чем вызвал уважение со стороны духовенства и мирян и раздражение властей, не были заинтересованных в укреплении позиций Патриаршей Церкви.

В 1934 году вновь арестован, 31 августа 1935 приговорён по ст. ст. 58-10 и 11 УК РСФСР к 5 годам исправительно-трудового лагеря. В 1935-1937 находился в заключении в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН).

Мученическая кончина

В 1937 году переведён в лагере на тюремный режим. 10 ноября 1937 года постановлением Особой тройки УНКВД Ленинградской области приговорён к высшей мере наказания.

8 декабря 1937 года был расстрелян в Ленинградской области вместе со многими другими заключенными, в том числе священником Павлом Флоренским, прибывшими этапом из Соловков и похоронен в общей могиле.

12 июля 1989 года, епископ Лев реабилитирован прокуратурой Ставропольского края по приговору 1935 года.

16 января 1995 года на основании Закона Республики Казахстан от 14 апреля 1993 года реабилитирован Генеральной прокуратурой Республики Казахстан по приговору 1929 года.

Ссылки

• [orthodox-newspaper.ru/numbers/at50832 Светлой памяти епископа Льва (Черепанова)]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_182 Лев (Черепанов)] на сайте «Русское православие»
• [historyntagil.ru/8_12.htm О деятельности в Нижнем Тагиле]
• В.В. Чевардин [historyntagil.ru/books/11_14_10.htm Дело епископа Льва Черепанова]
• [www.sestry.ru/church/content/masterskie/archives/events/30/ УРАЛЬСКИЕ АРХИПАСТЫРИ В ГОДЫ ГОНЕНИЙ: АРХИЕПИСКОПЫ КОРНИЛИЙ (СОБОЛЕВ) И МАКАРИЙ (ЗВЕЗДОВ), ЕПИСКОП ЛЕВ (ЧЕРЕПАНОВ)]

Отрывок, характеризующий Лев (Черепанов)

«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.