Пимен (Белоликов)

Епископ Пимен<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Епископ Салмасский Пимен</td></tr>
Епископ Семиреченский и Верненский, викарий Туркестанской епархии
3 июля 1917 — 16 сентября 1918
Предшественник:	Сергий (Лавров)
Преемник:	Софроний (Арефьев)
Епископ Салмасский
6 августа 1916 — 3 июля 1917
Предшественник:	Сергий (Лавров)
Преемник:	епархия упразднена
Имя при рождении:	Пётр Захарович Белоликов
Рождение:	5 (17) ноября 1879(1879-11-17) дер. Васильевское, Череповецкий уезд, Новгородская губерния, Российская империя
Смерть:	16 сентября 1918(1918-09-16) (38 лет) Алма-Ата, Семиреченская область
Принятие монашества:	7 августа 1903
Канонизирован:	в Русской православной церкви
День памяти:	7 (20) августа
Награды:

Епископ Пи́мен (в миру Пётр Заха́рович Белоли́ков; 5 [17] ноября 1879, дер. Васильевское, Новгородская губерния — 16 сентября 1918, близ города Верный, Семиреченская область, ТурАССР, РСФСР) — епископ Русской православной церкви, епископ Семиреченский и Верненский, викарий Туркестанской епархии.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

Биография

Родился в семье священника Захарии Ивановича Белоликова и его супруги Марии Ивановны. С детских лет был духовно близок к святому Иоанну Кронштатдскому.

Окончил Кирилловское духовное училище в 1894 году, Новгородскую духовную семинарию в 1900 году, Киевскую духовную академию в 1904 году со степенью кандидата богословия (тема кандидатской работы: «Отношение Вселенских Соборов к творениям церковных писателей»).

7 августа 1903 года принял монашеский постриг с именем Пимен. Затем возведён в сан иеродиакона, с 3 июня 1904 года — иеромонаха.

Миссионер

12 августа 1904 года назначен в Урмийскую православную духовную миссию на северо-западе Персии.

С 7 июля 1906 года — помощник начальника Урмийской миссии.

Быстро изучил древнесирийский и новосирийский языки, тюркские наречиям и проповедовал среди сирийских несториан, перешедших в православие, защищал их интересы перед персидскими властями, преподавал в училище при миссии, Занимался научными трудами, переводил раннехристианские сирийские тексты (в частности, «Сказание о славных делах Раббулы, епископа благословенного города Ургэй (Едессы)» — биографию древнего сирийского святого, боровшегося против несторианства, «Житие блаженного Мар-Евгена, начальника иноков страны Низибийской на горе Изла»). Издавал миссийский журнал «Православная Урмия». Написал небольшую книгу «Православная Урмия в годы персидских смут» (Киев, 1911). Работал над магистерской диссертацией об одном из древнесирийских письменных источников.

С 6 сентября 1908 года возведён в сан игумена.

С 3 марта 1911 года — ректор Александровской Ардонской духовной семинарии с возведением по должности в сан архимандрита. Уделял много времени воспитанникам, преподавал курс Нового Завета, восстанавливал расстроенный бюджет семинарии. Занимался духовным просвещением православных осетин.

Постепенно у архимандрита Пимена крепло намерение вернуться в Миссию. Кроме этого в это время в Персии начались беспорядками и волнения. Вновь понадобились опыт и знания отца Пимена.

С 25 июля 1912 года — вновь помощник начальника Урмийской миссии.

С 8 октября 1914 года — ректор Пермской духовной семинарии. Был соратником правящего архиерея Пермской епархии епископа Андроника (Никольского). Руководил трезвенническим движением в городе. В хронике проводов владыки Пимена из Перми в 1916 году указывалось: «Он был истинным пастырем, был безсребреником, помогал направо и налево».

7 июля 1916 года назначен начальником Урмийской духовной миссии с возведением в сан епископа. 6 августа 1916 года в Петрограде хиротонисан во епископа Салмасского. Перед отъездом в Урмию вновь побывал в Перми.

Архиерей в Семиречье

С 3 июля 1917 года — епископ Семиреченский и Верненский, викарий Туркестанской епархии.

Прибыл в город Верный 11 октября 1917 года. Возобновил проведение народных чтений и бесед, по воспоминаниям большевиков народ шёл к нему с утра до вечера. Его авторитет был так велик, что советская власть серьёзно опасалась «двоевластия» в Семиречье. Осудил декрет о гражданском браке, добивался сохранения преподавания в школах Закона Божия. Организовал детский духовный кружок. Летом 1918 года воспрепятствовал изъятию церковных ценностей из кафедрального собора.

На страницах издававшейся в Китае, в Кульдже, и нелегально распространявшейся по Семиречью газеты «Свободное слово» поддерживал Белое движение и призывал к вступлению в его ряды. В своих проповедях призывал народ молиться «об избавлении от супостата». Осудил расстрел царской семьи. В то же время на Пасху 1918 года посетил раненых красногвардейцев в больнице Красного Креста.

Мученическая кончина

16 сентября 1918 года в дом владыки ворвались красноармейцы из карательного отряда Мамонтова, отозванного с Семиреченского фронта. Епископа посадили на тачанку и увезли в загородную рощу Баума, где убили. Его тело было глубокой ночью тайно погребено верующими в парке рядом с кафедральным собором в старом семейном склепе Семиреченского генерал-губернатора. Позднее представители большевистской власти дистанцировались от этого преступления. Так, в своём романе «Мятеж» писатель-большевик Дмитрий Фурманов писал: «Безотчётность, безответственность… хулиганство мамонтовского отряда дошло, например, до того, что из домашней церкви пьяной ватагой был выхвачен архиерей и за городом расстрелян без суда, без предъявления должных обвинений». В то же время, по другим данным, убийство владыки было согласовано с местными руководящими советскими работниками и оформлено решением «полевого суда».

Семья

• Отец — священник Захария Иванович Белоликов
• Мать — Мария Ивановна, дочь священника Иоанна Орнатского, двоюродного племянника епископа Пензенского и Саратовского Амвросия.
• Братья:
  • Александр (1867—1906) — священник в городе Череповце, кандидат богословия.
  • Павел (1871—1920) — священник в Череповецком и Белозерском уездах.
  • Иван (1873—1937) — священник Рдейской женской пустыни, настоятель Георгиевской церкви Старой Руссы, протоиерей («патриаршей» юрисдикции). Расстрелян.
  • Николай (1881—1936) — преподаватель духовного училища в Красном Холме Тверской губернии, кандидат богословия.
  • Алексей (1883—1937) — священник в родном селе Васильевском, протоиерей («обновленческой» юрисдикции). Расстрелян.
  • Василий (1887—1937) — профессор богословия Киевской духовной академии, деятель обновленческого движения, затем в 1934 году когда порвал с обновленцами). Расстрелян.
• Сёстры:
  • Надежда Иванова (1875-?)
  • Анна Диаконова (1877—1906)
• Двоюродные братья:
  • Владимир Орнатский (1893—1977) — доктор медицинских наук, профессор ЛИУВ
  • Иван Орнатский (1886—1971) — доктор медицинских наук, профессор ГМИ
  • Николай Орнатский (1895—1964) — доктор технических наук, профессор МАДИ и МГУ, создатель курса и соавтор учебника «Механика грунтов».

Почитание и Канонизация

В 1981 году решением Архиерейского Собора Русской православной церкви заграницей канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских (без установления отдельного дня памяти).

Канонизован как местночтимый святой Алма-Атинской епархии Русской православной церкви 12 октября 1997 года. На месте гибели епископа установлен гранитный обелиск.

Причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 году для общецерковного почитания.

На звоннице алма-атинского Вознесенского собора в год 2000-летия Рождества Христова в день памяти священномученика Пимена (16 сентября) был установлен стопудовый колокол, который назван «Пимен».

Награды

Ордена:

• Святой Анны 3-й степени (1908);
• Святой Анны 2-й степени (1912);
• Святого Владимира 4-й степени (1915);
• Святого Владимира 3-й степени (1916, по ходатайству епископа Андроника).

Литература

• Ходаковская О. И. Священномученик Пимен (Белоликов), епископ Семиреченский и Верненский. Изд. Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2000.

Ссылки

• [belolikovi.narod.ru/belolikovi.HTM Сайт, посвящённый семье Белоликовых]
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:600199 Пимен (Белоликов)] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• [days.ru/Life/life4890.htm Житие] // Православие.Ru
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_165 Пимен (Белоликов)] на сайте «Русское православие»
• [eparhia.permonline.ru/eparh/konf/nov/pim.html Пермский период жизни]
• [www.ive1875.narod.ru/texts/Kireev/texts/vo_glave.htm Во главе Ардонской Александровской Духовной Семинарии]

Отрывок, характеризующий Пимен (Белоликов)

De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.