Леонид (Скобеев)

Леонид Скобеев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Архимандрит Леонид</td></tr>
Архиепископ Орловский
4 октября 1922 — 26 марта 1923
Церковь:	обновленчество
Предшественник:	кафедра учреждена
Преемник:	Александр Монастырёв
Архиепископ Пензенский и Саранский
6 июля — 4 октября 1922
Церковь:	обновленчество
Архиепископ Крутицкий
18 июня — 6 июля 1922
Церковь:	обновленчество
Предшественник:	кафедра учреждена
Преемник:	Антонин (Грановский)
Епископ Верненский
18 мая — 18 июня 1922
Церковь:	обновленчество
Предшественник:	кафедра учреждена
Преемник:	Капитон Лавров
Епископ Верненский
июнь 1921 — 18 мая 1922
Предшественник:	Софроний (Арефьев)
Преемник:	Сергий (Лавров)
Епископ Ковровский, викарий Владимирской епархии
12 июля 1920 — июнь 1921
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	епархия учреждена
Преемник:	Афанасий (Сахаров)
ректор Виленской духовной семинарии
9 апреля 1901 — 5 сентября 1903
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Палладий (Добронравов)
Преемник:	Алексий (Дородницын)
Рождение:	1851(1851) Российская империя
Смерть:	19 января 1932(1932-01-19) Москва, СССР
Епископская хиротония:	12 июля 1920

Леонид (в миру Евгений Дмитриевич Скобеев; 1851 — 19 января 1932, Москва) — обновленческий митрополит Орловский, до 1922 года — епископ Русской православной церкви, епископ Верненский.

Биография

До революции

Выпускник Александровского военного училища. Окончил медицинский факультет Варшавского университета.

Офицер Лейб-гвардии Санкт-Петербургского Короля Фридриха-Вильгельма полка. Участник русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Служил в частях, стоявших в Царстве Польском. Кавалер орденов святого Станислава и святой Анны с мечами и бантами.

Поступил вольнослушателем в Санкт-Петербургскую духовную академию, которую окончил в 1896 году, будучи иеромонахом, со степенью кандидата богословия. Впоследствии стал магистром богословия.

С 9 апреля 1901 по 5 сентября 1903 года — ректор Литовской духовной семинарии в городе Вильно.

Затем последовательно в сане архимандрита был настоятелем: Новгород-Северского Спасо-Преображенского монастыря, Пензенского Спасо-Преображенского монастыря, Смоленского Спасо-Авраамиева монастыря, а с 1914 года Астраханского Покрово-Болдина монастыря. Ни в одном из указанных монастырей не оставил хорошей памяти.

В книге протоиерея Владислава Цыпина «История Русской Церкви» приводится такая характеристика архимандрита Леонида: «с грехом пополам закончив академическое образование (правда, до этого он получил медицинское, военное и юридическое), поражал сочетанием полной бездарности и честолюбивых притязаний. Рассказывали, что в бытность архимандритом он, служа в приходских церквах, вопреки уставу, украшал свою особу посохом. Ему было указано на то, что подобные вольности недопустимы, а он, рассердившись, возразил: „Еще чего! Мои сокурсники давно уже стали епископами, а мне не велят служить с посохом!“ Без устали добивался он епископского рукоположения».

По отзыву Антона Карташёва «Леонид (Скобеев) или, как его называли „иеро-капитан“, офицер царской службы. Монашество принял из-за карьеры. Нрав буйный, образ действий — уголовный».

Согласно воспоминаниям Анатолия Краснова-Левитина, он «никогда не только не выражал никаких симпатий обновленцам, но, наоборот, всегда был крайним консерватором и убеждённым монархистом. „Каждым третьим словом, которое он произносил, было: государь-император“, — рассказывал А. И. Введенский».

Священническое служение после революции

17 (30) января 1919 года ввиду отсутствия архимандрита Афанасия (Самбикина) архиепископом Иоасафом (Каллистовым) с благословения Патриарха Тихона назначен настоятелем Московского Сретенского монастыря, о чём 8 февраля Московский епархиальный совет прислал ему указ: «О чем Епархиальный совет сообщает Вам на предмет принятия монастырского имущества от управляющего Сретенским монастырем ризничего монастыря игумена Сергия со старшею братией в присутствии благочинного Московских монастырей архимандрита Феодосия».

11 марта 1919 года Московский епархиальный совет в дополнение к указу от 8 февраля давал знать архимандриту Леониду, что последний «со времени вступления в управление Сретенским монастырём должен получать братскую кружку в части, причитающейся на долю настоятеля сего монастыря, впредь до возвращения архимандрита Афанасия». Архимандрит Леонид управлял монастырём до июля того же года.

Епископ Патриаршей Церкви

12 июля 1920 года «как старейший по возрасту архимандрит» хиротонисан во епископа Ковровского, викария Владимирской епархии. Хиротонию совершил Патриарх Тихон с сонмом архиереев. В Коврове задержался очень недолго.

В июне 1921 года назначен епископом Верненский. На епархии не был, проживал в Москве.

Уход в обновленчество

Согласно воспоминаниям Анатолия Краснова-Левитина

Когда возник план церковного переворота, питерцы и примкнувший к ним С[ергий] Калиновский оказались перед трудно преодолимым препятствием: не было ни одного епископа, который согласился бы их возглавить. Правда, заядлым обновленцем был издавна епископ Антонин Грановский, но <…> он до самого последнего времени не давал окончательного согласия на сотрудничество с живоцерковниками. Кроме того, этот человек, независимый, смелый, обладающий темпераментом бунтаря, всегда возбуждал в живоцерковниках чувство, близкое к страху, «никогда нельзя было знать, что он выкинет» (выражался А. И. Введенский). Тут-то и всплыло неожиданно имя захолустного епископа, случайно проживавшего в то время в Москве. Епископ Леонид был удобен для живоцерковников и еще в одном отношении: имя Антонина, «смутьяна» и бунтаря, было слишком одиозным, оно могло сразу насторожить патриарха; имя же решительно ничем не замечательного епископа Леонида придавало всей живоцерковной затее в глазах патриарха сравнительно безобидный характер.

18 мая 1922 года священники Александр Введенский, Евгений Белков и Сергий Калиновский в третий раз явились к Патриарху Тихону и потребовали передать им патриаршую канцелярию. Требование было предъявлено в виде документа под названием «Докладная записка Инициативной группы прогрессивного духовенства Живая Церковь» и с подписью «Вашего Святейшества недостойнейшие слуги: Введенский, Белков, Калиновский»; на этом документе Патриарх наложил резолюцию, в которой поручил «поименованным ниже лицам принять и передать … синодские дела … [и дела] по Московской епархии» архиереям Российской Православной Церкви митрополиту Агафангелу (Преображенскому) и епископу Клинскому Иннокентию (Летяеву), а до его прибытия епископу Верненскому Леониду (Скобееву).

Вечером 18 мая в одной из московских гостиниц, где проживал Александр Введенский, состоялось первое оргсобрание нового ВЦУ. На собрание прибыл епископ Леонид (Скобеев), который сразу согласился возглавить самочинное Высшее церковное управление. Был сразу же назначен управляющим Московской обновленческой епархией.

Той же ночью Патриарха Тихона увезли в Донской монастырь и на год заключили «под строжайшей охраной, в полной изоляции от внешнего мира, в квартирке над монастырскими воротами, в которой раньше жили архиереи, находившиеся на покое».

19 мая «Инициативная группа» прибыла на Троицкое подворье, где их ждал епископ Антонин, прибывший, чтобы возглавить новый управленческий аппарат — в ответ на письменную просьбу «инициативной группы „Живая Церковь“». Заняв Троицкое подворье, «Высшее церковное управление», в лице Введенского, Калиновского и Белкова, не стало дожидаться ни митрополита Агафангела, ни уехавшего к нему Красницкого, а немедленно приступило к работе — под руководством запрещённого в служении епископа Антонина.

3 июня 1922 года вместе с епископом Антонином рукоположил во епископа Иоанникия (Чанцева), а 11 июня Иоанна Альбинского без предварительного пострижения в монашество.

18 июня 1922 года возведен в сан архиепископа и назначен архиепископом Крутицким.

Подписался под обращением к архиепископу Кентерберрийскому, примасу Англии.

На Пензенской и Орловской обновленческих епархиях

6 июля 1922 года ВЦУ назначило его архиепископом Пензенским и Саранским с освобождением от должности председателя ВЦУ.

В том же месяце Леонид прибыл в Пензу и заявил, что «никаких новшеств, никаких элементов „народной церкви“ он не признает и что все должно пойти по-настоящему и древнецерковному». Войдя в общение с Иоанникием Смирновым, настаивал на «полной капитуляции» путятинцев, подразумевая под этим, среди прочего, чтобы всё «духовенство», поставленное Путятой за годы его пребывания в расколе, сложило свои полномочия, обещав, что позднее все будут восстановлены на своих местах и без куска хлеба не останутся. Пользуясь мандатом от ВЦУ, Леонид сумел закрепить за собой несколько городских храмов, в том числе Покровскую церковь.

В результате вся иоанникиевская группировка («путятинская церковь») практически растворилась в обновленчестве. Вслед за этим, опираясь на Иоанникия Смирнова, Леонид (Скобеев) организовал «епархиальное управление», в основу которого был положен состав бывшего путятинского Епархиального совета: председатель — сам Леонид (Скобеев), секретарь — Иоанникий Смирнов. Члены: Иевский — спившийся дворянин; соборный звонарь Коля; иподиакон Путяты Ваня Шагаев; «священник» Чукаловский, в ранее лишенный сана за незаконное сожительство и восстановленный Леонидом в священническом звании; «священник» П. Вилкин, правая рука Иоанникия Смирнова. Позднее в Епархиальный совет дополнительно были введены: Н. Г. Соколов (назначенный от ВЦУ местный преподаватель истории, окончивший Санкт-Петербургскую духовную академию) и «священник» Шмонькин, принявший фамилию Архангелов. Весной 1923 года оба стали кандидатами в архиереи.

С 4 октября 1922 года — обновленческий архиепископ Орловский.

26 марта 1923 года уволен на покой.

Очевидно, за неустойчивый характер и частые падения Патриарх Тихон в шутку именовал его «епископом Содомским и Гоморрским».

На покое

В 1925 году Присутствовал на «3-м Всероссийском Соборе» (втором обновленческом) с решающим голосом.

25 сентября 1928 года возведён в сан митрополита.

В марте 1931 года в ознаменование 80-летия со дня рождения назначен почётный членом Священного Синода Православной Церкви в СССР.

Скончался 19 января 1932 года вне общения с Церковью. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Отрывок, характеризующий Леонид (Скобеев)

– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.