Краснов-Левитин, Анатолий Эммануилович

Анатолий Краснов-Левитин
Имя при рождении:	Анатолий Эммануилович Левитин
Псевдонимы:	Краснов, Краснов-Левитин, Левитин-Краснов, А. Краснов
Место смерти:	Люцерн

Анато́лий Эммануи́лович Красно́в-Леви́тин (настоящая фамилия Левитин; 8 (21) сентября 1915, Баку — 5 апреля 1991, Люцерн) — церковный писатель, мемуарист, диссидент. Деятель обновленчества.

Биография

Отец — Эммануил Ильич Левитин, из богатой еврейской семьи, крестился и был до революции мировым судьёй.

Мать — Надежда Викторовна (в девичестве — Мартыновская), из дворян; её двоюродным дедом был Анатолий (Мартыновский) († 8 августа 1872), архиепископ Могилёвский.

В 1930-х годах близко познакомился с лидерами обновленцев и Московской патриархии, служившими в Ленинграде. Был рукоположен во диакона А. И. Введенским; служил вместе с ним в обновленческом храме в Ульяновске (1943).

Был арестован в 1934 году на короткий срок по «церковному делу». В 1936 года с рядом единомышленников создал антисталинскую группу, которая так и не была разоблачена.

В 1949 году снова был арестован и приговорён к 10 годам заключения. До 1956 году находился в заключении.

После освобождения работал учителем литературы в школе, потом в «Журнале Московской Патриархии», позже — сторожем. Автор многочисленных статей в самиздате. Упоминался в статьях в журнале «Наука и религия» как идеологический противник советской власти.

Несмотря на то, что, как и прочие обновленцы, принёс покаяние в 1940-х годах, сохранил хорошее отношение ко многим обновленцам. Священник Георгий Эдельштейн вспоминал:

В сентябре 1963 г. на приход к о. Александру Меню в Алабино приехал Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин: он хотел отслужить панихиду о «приснопоминаемом митрополите Александре» (Введенском) в день его ангела. Отец Александр попросил меня помочь. Я ответил, что принесу кадило и буду петь только при условии, что о. Александр обещает заодно с «митрополитом» поминать на ектениях и «болярина Каина», «апостола Иуду». Стоявший рядом тогдашний друг Меня Николай Эшлиман сказал, что Введенский такой же митрополит, как Емельян Пугачёв — Государь Император Пётр Фёдорович. Анатолий Эммануилович очень обиделся: по его словам, он надеялся, что в СССР отыщется хоть одни храм, куда мракобесам и черносотенцам вход запрещён…

12 сентября 1969 года был арестован. Обвинялся по ст. 142 УК РСФСР (нарушение законов об отделении церкви от государства) и по ст. 190-1 УК РСФСР (клевета на советский государственный строй). 11 августа 1970 года был отпущен на свободу из-за недоказанности обвинения. Повторно был арестован 8 мая, и 19 мая 1971 года Московский городской суд приговорил его к трём годам лишения свободы.

Из последнего слова А. Э. Левитина на суде:

Я верующий христианин. А задача христианина не только в том, чтобы ходить в церковь. Она заключается в воплощении заветов Христа в жизнь. Христос призывал защищать всех угнетённых. Поэтому я защищал права людей, будь то почаевские монахи, баптисты или крымские татары, а если когда-нибудь станут угнетать убеждённых антирелигиозников, я стану защищать и их…

Находился в заключении в лагере в Сычёвке Смоленской области.

С обращениями в защиту Анатолия Левитина выступали Андрей Сахаров, Игорь Шафаревич, Валерий Чалидзе и многие другие правозащитники и общественные деятели.

В 1974 году был выслан из СССР. Жил в Израиле, во Франкфурте-на-Майне (Германия), Люцерне (Швейцария), Париже (Франция).

Скончался 5 апреля 1991 года в результате несчастного случая.

Творческая и общественная деятельность

В 1930—1940-х годах принадлежал обновленческому крылу Православной Российской Церкви; впоследствии, после ликвидации обновленчества в 1946 году, примкнул к Московской патриархии.

Себя называл христианским социалистом, псевдоним «Краснов» был выбран из-за социалистических убеждений.

В 1960-х годах выступал в защиту верующих, свободу совести в СССР, участвовал в диссидентском движении. Автор книг на религиозно-мировоззренческие темы и по истории обновленчества (основной труд — «Очерки по истории русской церковной смуты», совместно с Вадимом Шавровым). Написал также воспоминания.

Сочинения

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1960/levitin.htm Диалог с церковной Россией]. — Франкфурт-на-Майне: Посев, 1967. — С. 112.

• Краснов А. Строматы. — Франкфурт-на-Майне: Посев, 1972. — С. 155.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1930/levitin_0.htm Лихие годы, 1925-1941: Воспоминания]. — Париж: YMCA-Press, 1977. — С. 380.

• Краснов-Левитин А. Э., Шавров В. М. [www.krotov.info/history/20/krasnov/000_ogl.html Очерки по истории русской церковной смуты: (20-е — 30-е гг. XX в.): В 3-х томах]. — Париж: Кюншахт (Швейцария): Glaube in der 2. Welt, 1978. Переиздано: М.: Крутицкое патриаршее подворье, 1996.. — 670 с.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1940/levitin_8.htm Рук твоих жар (1941-1956): Воспоминания. Ч. II]. — Тель-Авив: Круг, 1979. — С. 479.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1940/levitin_12.htm В поисках Нового Града: Воспоминания. Ч. III]. — Тель-Авив: Круг, 1980. — С. 411.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1960/levitin_16.htm Родной простор: Демократическое движение: Воспоминания. Ч. IV]. — Франкфурт-на-Майне: Посев, 1981. — С. 491.

• Краснов-Левитин А. Э. У ворот. — Париж: Поиски, 1982.

• Краснов-Левитин А. Э. Два писателя: (Об А. И. Солженицыне и В. Е. Максимове). — Париж: Поиски, 1983. — С. 294.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1930/levitin_23.htm Звезда Маир]. — Париж: Поиски, 1983. — С. 207.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.belolibrary.imwerden.de/books/Levitin/Krasnov/Krasnov_Levitin_Sbornik1.rar В час рассвета: (20 лет спустя…)]. — Париж: Поиски, 1984. — С. 137.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1970/levitin_22.htm Из другой страны]. — Париж: Поиски, 1985. — С. 171.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1970/levitin_21.htm По морям, по волнам…] — Париж: Поиски, 1986. — С. 174.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.krotov.info/history/20/1930/levitin_24.htm Труды и дни: Обновленческий митрополит Александр Введенский]. — Париж: Поиски, 1990. — С. 204.

• Краснов-Левитин А. Э. [www.vtoraya-literatura.com/publ_597.html Правильные весы: Памяти Николая Ивановича Иванова (1905-1990)]. — Люцерн: автор, 1990. — С. 20.

Ссылки

• [belolibrary.imwerden.de/wr_Levitin.htm Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин (Левитин)]

Отрывок, характеризующий Краснов-Левитин, Анатолий Эммануилович

В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.