Любомирский, Станислав (1722)

Станислав Любомирский польск. Stanisław Lubomirski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Станислав Любомирский</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Любомирских</td></tr>
Стражник великий коронный
1752 год — 1766 год
Предшественник:	Антоний Любомирский
Преемник:	Франтишек Чацкий
Великий маршалок коронный
1766 год — 1783 год
Предшественник:	Франтишек Белинский
Преемник:	Михаил Ежи Вандалин Мнишек
Рождение:	25 декабря 1722(1722-12-25) Ланьцут
Смерть:	12 августа 1783(1783-08-12) (60 лет) Ланьцут
Род:	Любомирские
Отец:	Юзеф Любомирский
Мать:	Тереза Мнишек
Супруга:	Изабелла Чарторыйская
Дети:	Эльжбета Потоцкая, Юлия Потоцкая, Александра Потоцкая и Мария Констанция Ржевуская
Награды:

Станислав Любомирский (польск. Stanisław Lubomirski, 25 декабря 1722, Ланьцут — 12 августа 1783, Ланьцут) — крупный польский магнат и государственный деятель Речи Посполитой, стражник великий коронный (1752—1766) и великий маршалок коронный (1766—1783), посол на сеймы (1752—1766), сторонник магнатской группировки Чарторыйских-Понятовских. Староста ланьцутский, вишницкий и пшеворский. Владелец родового поместья Ланьцут.

Биография

Происходил из ланьцутской линии польского княжеского рода Любомирских. Второй сын Юзефа Любомирского (1676—1732), воеводы черниговского (1726—1732), и Терезы Мнишек (1690—1746). Младший брат князя Антония Любомирского (1718—1782), каштеляна и воеводы краковского.

Станислав Любомирский избирался послом на сеймы в 1746 году от Сандомирского воеводства, в 1748 году от Инфлянт, в 1758 году вновь от Сандомирского воеводства. В 1758 году возродил польскую масонскую ложу «Aux Trois Etoiles» («К трем Звездам»).

В 1752 году Станислав Любомирский получил должность стражника великого коронного. В 1762 году был в четвёртый раз избран послом на сейм. В мае-июне 1764 года был одним из инициаторов проведения реформ на Конвокационном сейме. В августе-сентябре того же 1764 года на элекционном сейме поддержал избрание Станислава Августа Понятовского на польский королевский престол.

В 1766 году был избран послом на сейм от Сандомирского воеводства. В том же 1766 году получил должность великого маршалка коронного. Во время Барской конфедерации (1768—1772) Станислав Любомирский призывал короля Речи Посполитой Станислава Понятовского перейти на сторону восставших конфедератов, пользовавшихся поддержкой Франции, и отказаться от политического союза с Российской империей.

В 1773—1775 года великий маршалок коронный Станислав Любомирский участвовал в работе Разделительного сейма, созванного польским королём Станиславом Понятовским под давлением России, Пруссии и Австрии, где выступал против утверждения акта раздела и нового устройства Речи Посполитой. После первого раздела Речи Посполитой перешел в магнатскую оппозицию к королю и участвовал в заседаниях в Постоянного Совета, созданного в 1775 году.

Кавалер орденом Белого Орла (1757) и Святого Станислава (1765).

Семья и дети

9 июня 1753 года женился на княжне Изабелле (Эльжбете Елене Анне) Чарторыйской (1733—1816), дочери князя-магната Августа Александра Чарторыйского (1797—1782), воеводы русского (1731—1782), и Марии Софии Сенявской (1699—1777). Дети:

• Эльжбета Любомирская (1755—1783), жена с 1773 года великого маршалка литовского Игнацы Потоцкого (1750—1809)
• Юлия Любомирская (1764—1799), жена с 1785 года польского писателя графа Яна Непомуцена Потоцкого (1761—1815)
• Александра Любомирская (1760—1830), жена с 1776 года генерал-майора графа Станислава Потоцкого (1755—1821)
• Мария Констанция Любомирская (1763—1840), жена с 1783 года польного гетмана коронного Северина Ржевуского (1743—1811).

Источники

• Stanisław Lubomirski, Pod władzą księcia Repnina, opracował i wstępem poprzedził Jerzy Łojek, Warszawa 1971

Ссылки

• [www.genealogy.euweb.cz/poland/lubomir1.html Родословная князей Любомирских]

Отрывок, характеризующий Любомирский, Станислав (1722)

После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.