Маджестик (лайнер)
«Маджестик» (англ. Majestic) — третий и последний трансатлантический лайнер класса «Император», строившийся под именем «Бисмарк» для немецкой компании HAPAG. Не совершил ни единого рейса для HAPAG. Недостроенным был передан «Уайт Стар Лайн» в 1918 году и, получив имя «Маджестик», стал флагманом компании. До введения в эксплуатацию французской «Нормандии» был самым большим пассажирским лайнером в мире.
Содержание
Предпосылки к созданию
После того как в 1906 году «Кунард Лайн» спустила на воду «Лузитанию», а в 1912 году «Уайт Стар Лайн» — «Титаник», Германия осталась позади в гонке за «Голубую ленту Атлантики» и престиж на Североатлантическом пути. У компании HAPAG не было престижного судна с начала XX столетия. Управляющий директор компании Альберт Боллин хотел показать миру, что в Германии всё ещё могут строить роскошные суда. Он заказал верфи «Blohm & Voss» в Гамбурге постройку трёх больших океанских лайнеров тоннажем более 50 тыс. тонн. Первым из этих судов стал «Император» (52 226 тонн), который был спущен на воду в мае 1912 года. На момент его спуска на воду самым большим судном в мире был «Олимпик», но «Император» отобрал у него этот титул. В 1913 году был спущен «Фатерлянд» тоннажем в 54 282 тонны, побив рекорд своего брата.
«Фатерлянд» прослужил в HAPAG недолго. Когда судно стояло в порту Нью-Йорка после очередного рейса, мир сотрясла новость о том, что началась Первая мировая война. Через 3 года после начала войны, в 1917 году, судно было реквизировано американским правительством.
Война
Третье судно было решено назвать «Бисмарком», но к началу Первой мировой войны оно еще не было закончено. Судно было спущено на воду 20 июня 1914 года, но вся работа над ним была приостановлена и неотделанный лайнер поставили на прикол в акватории верфи. В то время как «Фатерлянд» играл важную роль в перевозке американских солдат, «Бисмарк» оставался не у дел, как, впрочем, и его собрат «Император», простоявший в Гамбурге до самого перемирия 11 ноября 1918 года. Германия была уверена, что выиграет войну, а император планировал отправиться на «Бисмарке» в триумфальный кругосветный круиз.
Германия проиграла войну. Все три гигантских судна Альберта Боллина были переданы Великобритании и Соединенным Штатам. «Императора» отдали «Кунард Лайн» и переименовали в «Беренгарию», сделав её флагманом компании. «Фатерлянд» достался американской судоходной компании «Юнайтед Стейтс Лайн» и был переименован в «Левиафан», также получив разряд флагмана. Незаконченный «Бисмарк», как замену затонувшему «Британнику», отдали «Уайт Стар Лайн».
Британская служба
Достройка
Недостроенный «Бисмарк» стоял на приколе в Германии. «Уайт Стар Лайн» потребовала, чтобы судно было достроено на верфи «Blohm и Voss», но под наблюдением людей из «Харланд энд Вольф». В 1920 году, во время завершения отделочных работ, на «Бисмарке» начался пожар. Огонь потушили, но повреждения оказались значительными. Великобритания подозревала саботаж со стороны немецких строителей, ведь они должны были отдать своё судно противнику. Однако работа продолжалась до 1922 года, когда судно было закончено.
Немецких корабелов злила сама мысль о том, что они строят корабль для победившего противника — Великобритании. Лайнер был построен с именем «Бисмарк» на носу и корме, и окрашен в цвета HAPAG. Каюта капитана на время строительства была переоборудована в гальюн. Однако чудо не произошло. 12 апреля 1922 года «Бисмарк» получил новое имя — «Маджестик» (буквально — «Величественный»). Его компаньонами стали «Олимпик» и другой немецкий лайнер — «Гомерик» (прежде «Колумб»).
Первый рейс, карьера
В пятницу, 12 мая 1922 года «Маджестик» отправился в свой первый рейс из Саутгемптона в Нью-Йорк. Его капитаном был коммодор «Уайт Стар Лайн» Бертрам Хейс, который был переведен с «Олимпика». Судно великолепно выглядело с его тремя трубами и длинным черный корпусом. Легко можно было разглядеть сходство с лайнерами класса "Олимпик". Из трех труб «Маджестика», только две были рабочими. Третья была вентиляционной. Когда «Маджестик» был передан «Уайт Стар Лайн», он стал новым флагманским судном компании. Так же, как и у «Олимпика», у «Маджестика» была открыта прогулочная палуба по всей длине надстройки.
В 1923 году «Маджестик» доказал свою скороходность, пройдя Атлантику со средней скоростью в 24,75 узлов. Это сделало его вторым самым быстрым пассажирским судном в мире после «Мавритании», развившей скорость в 26,06 узлов. В том же году на борту «Маджестика» было перевезено 2625 пассажиров: самое высокое число пассажиров за всю историю "Уайт Стар Лайн".
В следующем году на корпусе появилась трещина, достаточно большая, чтобы отправить судно в Белфаст для ремонта. После ремонта лайнер продолжил работать, а в 1925 году он установил личный рекорд, перейдя через Атлантику со скоростью в 25 узлов.
На этом лайнере Атлантический океан пересек поэт В.В.Маяковский, в результате чего судно попало в стихи под названием "Мажестик".
В 1928 году судно было отправлено в Бостон для остекления передней части прогулочной палубы. В конце февраля судно возобновило работу.
После Биржевого краха
Год спустя, ситуация для пароходств была сомнительна. В 1929 году произошёл крах на Уолл-стрит. Никто не мог позволить себе дорогое пересечение Атлантики, таким образом Уайт Стар Лайн решила организовывать круизы из Галифакса и Нью-Йорка. Это принесло немного дополнительных денег для компании, но расцвет атлантических лайнеров был определённо закончен.
В 1934 году, в результате Депрессии, «Кунард Лайн» и «Уайт Стар Лайн» объединились в одну компанию. В новой компании, «Маджестик» заменил стареющую «Мавританию». В том же году он сел на мель в Кэлшоте, но сумел сойти с неё с потоком воды. В октябре, во время сильного шторма, мощная волна разбила окна мостика. Первый помощник и капитан Эдгар Дж. Трант были ранены. После этого инцидента капитан Трант ушел в отставку.
Конец карьеры
Когда французский лайнер «Нормандия» вошел в состав флота в 1935 году, «Маджестик» больше не был самым большим судном в мире. Даже притом, что он был моложе чем «Беренгария» и «Аквитания», его сняли с линии до них, в 1936 году, и заменили британским 81,000-тонным конкурентом «Нормандии» «Куин Мэри». «Маджестик» закончил 207 успешных рейсов в Нью-Йорк, но прослужил лишь 14 лет. Доказательством большого возраста судна был корпус, на котором постоянно появлялись трещины. 15 мая, он был продан за 115 тыс. фунтов стерлингов «Thos. W. Ward» на слом.
В июле «Маджестик» был спасён, хотя и Адмиралтейством. Они нуждались в нём как в учебном судне, и после преобразования за 472 000 фунтов стерлинов «Thornycroft» в Саутгемптоне, которое включало удаление чёрных вершин труб, укорачивание мачт и демонтаж почти всех спасательных шлюпок, судно было передано Адмиралтейству. Всё ещё в цветах «Уайт Стар Лайн», судно было переименовано в «H.M.S. Каледония». В 1937 году судно покинуло Саутгемптон и направилось к своему новому дому в Розит, Шотландия.
29 сентября 1939 судно загорелось и затонуло. Оно было полностью разрушено, и в марте 1940 года его ещё раз продали «Thos. W. Ward» на слом. Они разобрали судно до ватерлинии и три года спустя остов третьего самого большего судна в мире отбуксировали к свалке.
См. также
Напишите отзыв о статье "Маджестик (лайнер)"
Ссылки
- [korabley.net/news/2008-12-14-80 Лайнер «Бисмарк» на korabley.net]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Маджестик (лайнер)
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
