Максимов, Матео

Мате́о Макси́мов
Matéo Maximoff
Матео Максимов в преклонном возрасте
Дата рождения:	17 января 1917(1917-01-17)
Место рождения:	Барселона
Дата смерти:	24 ноября 1999(1999-11-24) (82 года)
Место смерти:	Франция
Род деятельности:	пастор-евангелик

Мате́о Макси́мов (фр. Matéo Maximoff; 17 января 1917 — 24 ноября 1999) — один из самых популярных цыганских писателей, а также пастор-евангелик. Первым перевёл Библию на цыганский язык.

Детство

Матео Максимов родился в семье котляра-иммигранта и женщины-мануш в Барселоне. Мать Матео была двоюродной сестрой Джанго Рейнхардта.

В детстве Матео не посещал школу. Чтению, письму, счёту и семейному ремеслу лудильщика его выучил отец. В дальнейшем Максимов по возможности пополнял свои знания. Кроме того, отец умел поддержать разговор на 23 языках и поощрял в детях любознательность к языкам. Он умер, когда Матео было 14 лет. Мать к тому моменту тоже была мертва (умерла родами). Подросток фактически стал главой семьи и кормил своим трудом младших братьев и сестёр.

Зрелые годы

В 1936 году в Испании, где в то время проживали Максимовы, началась гражданская война. Одной из сторон были националисты. Максимовы решили искать убежища во Франции, где проживали родственники как матери Матео, так и его жены.

В 1938 году Максимов попал в тюрьму вследствие конфликта между двумя большими цыганскими семьями. Адвокат по фамилии Изорни обратил внимание на него, как на грамотного и к тому же красноречивого цыгана, и попросил написать эссе о сути конфликта и о цыганских обычаях, имевших к нему отношение. Он собирался использовать эти сведения при защите. Матео исполнил просьбу.

На основе получившегося эссе он написал полноценную повесть, впоследствии изданную под названием «Урситори».

Там же, в тюрьме, Максимов значительно улучшил своё владение грамотой.

В 1939 году, вступив в войну, французское правительство обвинило беженцев из Испании (в основном это были цыгане и евреи) в шпионаже в пользу нацистов и начало арестовывать их и размещать в концентрационном лагере Гюр, возле испанской границы. Максимовы были арестованы весной 1940 года.

Вскоре после оккупации беженцев разделили по национальному признаку. В августе 1940 года цыган отправили в лагерь Тарб. В мае 1941 года Максимовы были интернированы в Ланнмазан.

Французские концентрационные лагеря отличались от немецких тем, что в них не ставилось целью мучительное уничтожение узников. Однако условия проживания были столь же тяжёлыми. Заключённых не кормили. Им разрешалось выходить из лагеря (часть семьи оставалась в заложниках) чтобы найти или заработать себе пропитание.

Тюремщики говорили, что цыган держат в лагере за то, что они «бесполезные бродяги». Поэтому Максимов был уверен, что если ему удастся опубликовать «Урситори», он и его семья будут освобождены, как полезные члены общества.

Для этой цели Матео удаётся получить разрешение на пять дней покинуть лагерь. Он приезжает в Париж и разыскивает Изорни. Максимов оформляет на него доверенность с тем, чтобы Изорни мог подписывать за него контракты. В 1942 году Изорни подписал контракт с крупным французским издательским домом «Фламмарион». Однако «Урситори» были опубликованы издательством уже после войны, в 1946 году.

После войны Матео Максимов, первый из цыган в мире, подал в немецкий суд иск с требованием быть признанным как жертва гонений по расовому признаку. Его иск был удовлетворён только через 14 лет. Этот прецедент помог тому, что в 1982 году цыгане были признаны жертвами гонений по признаку расы. Впрочем, ООН до сих пор не считает цыган жертвами геноцида.

После войны Максимов, вплоть до самой смерти, пишет книги, посвящённые не только довоенной жизни цыган, но и событиям Кали Траш. Всего за свою жизнь он написал одиннадцать художественных книг, которые были переведены на 14 языков мира, а также стал соавтором этнографического труда, посвящённого цыганам.

В 1961 году Максимов стал пастором-евангеликом. Он проповедовал среди цыган, учил детей из кочевых таборов грамоте, перевёл на цыганский язык Новый Завет.

Высказывания

• Самая знаменитая фраза Максимова:

Я считаю, что если бы цыгане были грамотнее, мир был бы переполнен цыганскими писателями

Книги

в скобках даётся дата первой публикации

• «Ангелы судьбы» (1999)
• «Люди доро́ги» (1995)
• «Доро́ги без фургонов» (1993)
• «Мир, который не мой» (1992)
• «Венгерка» (1987)
• «Кукла Мамели́ги» (1986)
• «Приговорён к выживанию» (1984)
• «Седьмая дочь» (1979)
• «Цыгане» (1959) этнографический труд в соавторстве с Отто Деттвайлером
• «Сави́на. Жестокая цыганская история, рассказанная цыгану» (1957)
• «Цена свободы» (1955)
• «Урситори» (1946)

Ссылки

• [romanikultura.info/gipsynames/name.php?row=13 Биография Матео Максимова в Романы Культура и Джиипэн]
• [romani.uni-graz.at/rombase/cgi-bin/artframe.pl?src=data/pers/maximoff.en.xml Mateo Maximoff’s biography in Rombase] (англ.)
• [www.unionsverlag.com/info/persinfo.asp?pers_id=1663&title=Zusatzinformationen&type=addinfo Биография Матео Максимова на Unionsverlag] (нем.)
• [www.vurdon.it/Maximoff.htm Некролог на сайте O Vurdon] (итал.) (англ.)

Отрывок, характеризующий Максимов, Матео

Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».