Манн, Клаус
| Клаус Манн | |
| Klaus Mann | |
 Клаус Манн в форме сержанта американской армии. Италия, 1944 | |
| Род деятельности: |
писатель |
|---|---|
| Язык произведений: |
немецкий, английский |
Клаус Манн (нем. Klaus Mann; 18 ноября 1906, Мюнхен — 21 мая 1949, Канны) — немецкий писатель, старший сын Томаса Манна (1875—1955). Писал на немецком и английском языках.
Содержание
Биография
Клаус Манн родился 18 ноября 1906 года в Мюнхене в семье Томаса и Кати Манн. О своей семье он говорил как о «проблематичном счастье». До 1922 года он учился в гимназии Вильгельма (Мюнхен); по его собственным словам, он презирал и ненавидел школу, хотя и не страдал от этого. Дома он нередко огорчал отца своими шалостями, родители отдали сына, а затем и дочь Эрику на воспитание в частный интернат в Хохвальдхаузене. Когда интернат закрыли, Эрика вернулась в Мюнхен, а Клаус перешёл в частную школу в Залеме. Там он произвёл впечатление самодовольного, не по годам развитого и способного мальчика. Ему порекомендовали свободную школу педагога-реформатора Пауля Гехеба. Клаус учился в школе Гехеба в Оберхамбахе с сентября 1922 по июнь 1923, а затем бросил её по собственному желанию. Он был очень благодарен как самой школе, так и её руководителю, но другие школы решил не посещать. В первой пьесе Клауса Манна «Аня и Эстер» запечатлена его жизнь в частных школах-интернатах.
Бросив школу, Клаус Манн отправился со своей сестрой Эрикой в Берлин; так начиналась его жизнь в отелях, пансионах или у друзей. Весной 1925 года он путешествовал по Европе и влюбился в Париж. С 18 лет он работал критиком в газете «12-Uhr-Blatt» в Берлине.
Первые успехи
Короткие рассказы Клаус Манн начал писать в 1924 году; уже в следующем году его первый рассказ был опубликован.
Из-за своей гомосексуальности Клаус Манн нередко подвергался нападкам; в 1924 году он был помолвлен с актрисой Памелой Ведекинд, дочерью Франка Ведекинда.
В 1925 году в Гамбурге была поставлена его пьеса «Аня и Эстер» с участием Памелы Ведекинд, Эрики Манн и Густафа Грюндгенса. Пьеса вызвала скандал, поскольку в ней описывалась история двух лесбиянок. 24 июля 1926 года Эрика Манн вышла замуж за Грюндгенса. В 1927 году в лейпцигском театре состоялась премьера пьесы «Ревю четверых», в которой играли обе влюбленные пары; с этим спектаклем они гастролировали по Германии.
Вместе с сестрой Эрикой Клаус в 1927 году предпринял многомесячное путешествие по США, Японии, Корее и СССР; записки об их путешествии в 1929 году публиковались под названием «Вокруг». Благодаря всемирной известности отца и его друзьям им всюду были рады; деньги они зарабатывали лекциями или получали от родителей, но по возвращении из путешествия оказались в долгах. В 1929 году Томас Манн получил Нобелевскую премию и расплатился по долгам своих детей.
Эмиграция и смерть
После прихода нацистов к власти в Германии в феврале 1933 года Клаус Манн вместе с родителями покинул Германию. Жил сначала в Париже, затем в Амстердаме.
Присутствовал на I съезде писателей СССР (июль 1934), был военным корреспондентом в Испании. В 1936 году он эмигрировал в Соединённые Штаты и в 1943 году получил американское гражданство. В годы Второй мировой войны служил в американской армии, воевал в Северной Африке и в Италии.
Клаус Манн умер в Каннах в 1949 году от передозировки снотворного — покончил жизнь самоубийством. Похоронен на кладбище Гран-Жас.
Творчество
Самым известным романом Клауса Манна является «Мефистофель. История одной карьеры», написанный в 1936 году и в том же году изданный сначала в Амстердаме, затем в Москве[1]. Роман повествует о жизни Хендрика Хефгена, преуспевающего актёра, режиссёра и интенданта столичного театра. Хендрик Хефген предает свой талант ради карьеры, положения и денег. Став на путь компромиссов со своей совестью, Хефген становится соучастником преступлений фашистского режима. «Мефистофель» — роман о взаимоотношениях власти и творческой личности.
Прототипом главного героя Клаусу Манну послужил его зять, известный актёр и режиссёр Густаф Грюндгенс, отказавшийся эмигрировать из Германии вместе с семейством Маннов. Поскольку далеко не всё в «Мефистофеле» соответствовало действительности, при том что герой был весьма узнаваем, на основании жалобы приёмного сына Грюндгенса Петера Горски в 1971 году роман решением суда был запрещён, как оскорбляющий честь и достоинство[2]. Запрет действовал только на территории ФРГ; в ГДР роман издавался с 1956 года. В 1981 году венгерским режиссёром Иштваном Сабо был снят фильм «Мефисто» (в русском прокате «Мефистофель») по роману Клауса Манна. Хендрика Хефгена сыграл Клаус Мария Брандауэр. В 1981 году, в обход запрета, роман был издан и в Западной Германии[1].
Перу Клауса Манна принадлежат такие романы, как «Патетическая симфония», посвященная жизни П. И. Чайковского, а также «Бегство на север» и «Вулкан», повествующие о немецких беженцах 30-х годов.
Библиография
- Аня и Эстер (Anja und Esther). Пьеса (1925),
- Благочестивый танец, роман (1926) / Пер. с немецкого.- Оренбург: Печатный дом «Димур», 2007.- 208 с.,
- Афины (Athen). Пьеса (1932)
- Бегство на север (Flucht in den Norden). Роман (1934)
- Патетическая симфония (Symphonie Pathétique). Роман о жизни П. И. Чайковского (1935)
- Мефистофель. История одной карьеры (Mephisto, Roman einer Karriere) (1936)
- Вулкан (Der Vulkan). Роман (1939)
- На повороте: Жизнеописание (Der Wendepunkt) (1942)
- Андре Жид и кризис современного мышления (André Gide and the Crisis of Modern Thinking) (1943, Нью-Йорк)
Напишите отзыв о статье "Манн, Клаус"
Примечания
- ↑ 1 2 Герхард Вагнер. [www.socialistinfo.ru/apriori/926.html Символ режима] ([www.jungewelt.de/loginFailed.php?ref=/2011/10-15/001.php?sstr=Gerhard%7CWagner Gerhard Wagner. Symbol eines Regimes])
- ↑ Eberhard Spangenberg. Karriere eines Romans. Mephisto, Klaus Mann und Gustaf Gründgens. Ein dokumentarischer Bericht aus Deutschland und dem Exil 1925–1981. — München: Ellermann, 1982. — ISBN 3-7707-0186-0. (нем.)
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Манн, Клаус
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
