Мятлев, Пётр Васильевич

Пётр Васи́льевич Мя́тлев (13 декабря 1756—15 февраля 1833) — петербургский богач из рода Мятлевых, действительный камергер (1789), главный директор Ассигнационного банка (1794—1801), гдовский уездный предводитель дворянства (1783-95). Владелец дворца на Галерной улице (арх. Л. Руска) и дома Мятлевых на Исаакиевской площади, имений Знаменка и Ново-Знаменка на Петергофской дороге. Отец поэта Ивана Мятлева.

Биография

Поздний сын адмирала и сибирского губернатора Василия Алексеевича Мятлева (1694—1761) от второго брака с Прасковьей Яковлевной Дашковой (1726—1782). В возрасте 5 лет записан сержантом в Семёновский полк. В 24 года уже имел чин капитана гвардии и был пожалован в камер-юнкеры. При дворе Екатерины II он был на самом лучшем счету как «тонкий и просвещённый царедворец» (характеристика И. М. Долгорукова). С французской образованностью он соединял острый и весёлый ум, благодаря литературному салону матери хорошо знал Фонвизина и Богдановича, позднее свёл близкое знакомство с Дмитриевым и Карамзиным.

В 1783 г. Мятлев стал членом Комитета для управления различными зрелищами и музыкой, в 1786 — советником Правления банков, в 1794 г. возглавил Государственный ассигнационный банк. Тогда же был произведён в сенаторы с чином тайного советника. При Павле I состоял также членом Комитета для погашения государственных долгов. Современники не слишком одобрительно отзывались о Мятлеве. По словам графа П. В. Завадовского, милости сыпавшиеся на него вызывали удивление у окружающих:

Был пожалован вдруг сенатором, тайным советником и главным директором Банка. В жизни и по смерти он заступил Шувалова места, и можно теперь сказать: ничего из долгу не вышло. Всеми пронырствами, составляющими его премерзкий характер, он нашел в фаворите столько, что в нем видят только Российского Некаря. Вот пример, доказывающий, что может ветреница, ничего не делавший, а обо всем лгущий, попасть в преспособные люди. Отзываются, как бы в нем нашли великую благодать.

В 1795 г. Мятлев заключил выгодный брак, взяв в жёны графиню Прасковью Ивановну Салтыкову, старшую дочь фельдмаршала. После смерти её брата в 1813 году она унаследовала значительную часть состояния графов Салтыковых. Супруги Мятлевы не только располагали 12 тысячами душ крестьян, но и вкладывали капиталы в скупку недвижимости в столице и её окрестностях.

После гибели императора Павла сенатор Мятлев поспешил выйти в отставку. Молодой император Александр I относился к нему столь неблагосклонно, что назвал в числе тех придворных екатерининского царствования, которых не желал бы иметь даже лакеями. В своём «Капище» князь Долгоруков писал, что сенатор Мятлев «свихнулся и ныне, в отставке живучи в Петербурге, ничего не значит».

В начале XIX века Мятлев много ездил по странам Европы. За время своих путешествий он собрал замечательную по полноте «вифлиофику» (18 тысяч томов), для присмотра за которой был нанят Цани де Ферранти, и коллекцию портретов деятелей Французского Просвещения. М. И. Пыляев приводит историю 1807 года, когда Мятлев согласился выкупить в Риме целую галерею и получил на это согласие папы — ради единственной мадонны Рафаэля, которая позднее оказалась фальшивой.

В конце жизни Мятлев выкупил у наследников А. Л. Нарышкина знаменитое имение Бельвю и переименовал его в Новознаменку. Там же он выстроил дом, называемый готическим. Узнав о его смерти, П. А. Вяземский написал: «Он давно уже был полумёртв. Язык не повиновался ему, и он говорил всегда не то, что хотел, и сам это чувствовал». Похоронили вельможу в семейном склепе в Сергиевой пустыни.

Семья

Жена Прасковья Ивановна (1772—1859), урожденная графиня Салтыкова, старшая дочь фельдмаршала Ивана Петровича и его супруги Дарьи Петровны, в девичестве графини Чернышёвой. По воспоминаниям Вигеля, она имела страсть являться на сцене Эрмитажного театра и домашнего театра в подмосковном имении Марфино. По её просьбе Карамзин сочинил водевиль «Только для Марфина». В браке родилось пятеро детей:

• Иван (1796—1844), камергер, поэт.
• Пётр (1799—1827), ротмистр.
• Екатерина (1800—1821), жена В. В. Левашова, впоследствии председателя Кабинета министров;
• Софья, жена А. П. Галахова (1802—1863), петербургского обер-полицмейстера;
• Варвара (1811—1878), жена генерала от артиллерии И. Г. Бибикова.

Источник

• Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича. Выпуск 4, № 24.

Отрывок, характеризующий Мятлев, Пётр Васильевич

– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.