Нечленимая сложность

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Нечлени́мая сло́жность[1] (англ. Irreducible complexity, IC) — аргумент сторонников «разумного замысла», заключающийся в том, что некоторые биологические системы слишком сложны, чтобы эволюционировать от более простых, «функционально менее полных» предшественников посредством естественного отбора — непрерывной последовательности возникающих случайным образом полезных мутаций.[2][3][4][5][6] Это центральный аргумент концепции разумного замысла. Значительная часть научного сообщества отвергает его как несостоятельный,[7] считая концепцию разумного замысла псевдонаучной.[8][9][10] Кроме нечленимой сложности в арсенале сторонников разумного замысла есть ещё один похожий аргумент, называемый «определенной сложностью» (англ. specified complexity).[11]

Профессор биохимии Майкл Бихиen, автор термина «нечленимая сложность», определяет нечленимо сложную систему как систему, представляющую собой совокупность нескольких хорошо соответствующих друг другу взаимодействующих частей, одинаково важных для выполнения основных функций системы, так что удаление любой из этих частей делает систему неработоспособной.[12] Для ряда случаев «нечленимой сложности» специалистами в области эволюционной биологии предложены сценарии эволюции таких систем,[13][14] что позволяет считать аргумент «нечленимой сложности» попадающим под логический принцип Argumentum ad ignorantiam («незнание не есть научный аргумент»).[15][16] В 2005 году в ходе судебного дела «Кицмиллер против школьного округа Довер» Бихи выступил в качестве эксперта по вопросу о «нечленимой сложности». Суд установил, что «утверждения профессора Бихи опровергнуты в рецензируемых научных работах и в большинстве своём отвергаются научным сообществом».[7]



Определения

Термин «нечленимая сложность» был введён Майклом Бихиen. Систему, которая обладает нечленимой сложностью, он определил следующим образом:

«Система, состоящая из нескольких взаимодействующих частей, которые вносят вклад в общее функционирование системы, и удаление любой из них приводит к полной неработоспособности системы»[12]

Сторонники теории разумного замысла утверждают, что в неполном составе такая система или орган либо не будет функционировать вообще, либо приносить ущерб организму, так что организм не сможет выжить в условиях естественного отбора. Хотя они и признают, что появление некоторых сложных систем и органов можно объяснить эволюцией, основа концепции остаётся неизменной — нечленимо сложные системы и органы были либо созданы разумным конструктором, либо разумный конструктор управлял их эволюцией. Соответственно, дискуссия о непреодолимой сложности касается двух вопросов: встречается ли нечленимая сложность в природе, и если встречается, то какую роль она в ней играет.

Майкл Бихи дал ещё одно определение этого термина, рассматривающее нечленимо сложную систему с точки зрения эволюционного процесса, который должен был привести к её появлению:

«Нечленимо сложный эволюционный путь — это эволюционный путь, который содержит необходимые, но отсеиваемые естественным отбором шаги. Степень нечленимой сложности эволюционного пути определяется количеством таких шагов»

Сторонник теории разумного замысла Уильям Дембскиen даёт такое определение:

«Система, выполняющая данную основную функцию, является нечленимо сложной, если она включает в себя набор хорошо подобранных, взаимодействующих друг с другом, непроизвольно индивидуализированных частей, так что каждая часть набора необходима для выполнения основной функции. Совокупность этих необходимых частей называется нечленимым ядром системы»[17]

Напишите отзыв о статье "Нечленимая сложность"

Примечания

  1. Докинз, 2008, с. 128.
  2. Forrest, 2007.
  3. Smith, 2009, p. 307.
  4. Shermer, 2002, p. 450.
  5. Shulman, 2008, p. 139.
  6. Pigliucci, 2010, p. 177.
  7. 1 2 "We therefore find that Professor Behe’s claim for irreducible complexity has been refuted in peer-reviewed research papers and has been rejected by the scientific community at large." Ruling, Judge John E. Jones III, Kitzmiller v. Dover Area School District. p. 79.  (англ.)
  8. Shulman, 2008, p. 13: «True in this latest creationist variant, advocates of so-called intelligent design … use more slick, pseudoscientific language. They talk about things like "irreducible complexity" … for most members of the mainstream scientific community, ID is not a scientific theory, but a creationist pseudoscience.».
  9. Mu, 2005.
  10. Perakh, 2005, p. 121—122.
  11. Than, Ker [www.nbcnews.com/id/9452500/ns/technology_and_science-science/#.Uy71wt_VJ38 Why scientists dismiss 'intelligent design' - LiveScience] (англ.). NBC NEWS.com (23 September 2005). Проверено 23 марта 2014.
  12. 1 2 [www.talkorigins.org/faqs/behe.html Irreducible Complexity and Michael Behe] (англ.). The TalkOrigins Archive. Проверено 23 марта 2014.
  13. Bridgham, Carroll & Thornton, 2006, pp. 97–101.
  14. Shanks & Joplin, 1999, pp. 268–282.
  15. [www.talkorigins.org/indexcc/CA/CA100.html Claim CA100: It is inconceivable that (fill in the blank) could have originated naturally. Therefore, it must have been created.] (англ.). The TalkOrigins Archive (18 February 2001). Проверено 24 марта 2014.
  16. [www.talkorigins.org/indexcc/CI/CI101.html Claim CI101: Complexity indicates intelligent design.] (англ.). The TalkOrigins Archive (9 July 2003). Проверено 24 марта 2014.
  17. Dembski, 2006, p. 285.

Литература

Отрывок, характеризующий Нечленимая сложность

– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.