Онежский Крестный монастырь

Монастырь
Онежский Крестный монастырь
Строения Онежского Крестного монастыря. Слева — фрагмент колокольни, справа — Крестовоздвиженский собор (1660)
Страна	Россия
Область	Архангельская область
Конфессия	Православие
Тип	мужской
Дата основания	1656
Дата упразднения	1922
Статус	ныне не действует

Оне́жский (Ки́йский) Кре́стный монасты́рь — мужской монастырь (ныне не действующий), расположенный на острове Кий (Онежская губа Белого моря). Основан в 1656 патриархом Никоном.

Основание монастыря

В 1639 году иеромонах (будущий патриарх) Никон при побеге из Соловецкого монастыря терпит бедствие у скал на подходе к устью Онеги, но спасается в бухте Кий-острова.

«В мимошедшем 1639-м году мы, будуще Иеромонахом, творихом шествие по морю из скита Анзерскаго и во время то от великаго морскаго волнения едва не потопихомся; но, уповающе на силу Божественнаго Животворящаго Креста, спасение получихом пред Онежским устьем, к пристанищу к Кию острову, и славу воздахом Распеншемуся на Кресте Господу нашему Иисусу Христу о оном избавлении. Будуще же тогда на том острове, на воспоминание того своего спасения водрузихом на том месте Святый и Животворящий Крест…»

В память о своём спасении Никон по поморскому обычаю устанавливает на острове поклонный крест и даёт обет воздвигнуть на этом острове монастырь. Через 13 лет, в 1652 году Никон (в то время уже митрополит Новгородский) был послан в Соловецкий монастырь для перенесения мощей святителя Филиппа в Москву. На обратном пути он снова посетил Кий-остров и в память этого события поставил часовню на другом, ближнем к материку конце острова, с крестом внутри неё. Здесь он возобновил свой обет, а в 1656 году, уже будучи патриархом, добивается у царя разрешения на основание на Кий-острове монастыря во имя Воздвижения Креста Господня. Официально монастырь основан по грамоте царя Алексея Михайловича, данной 13 июня 1656 года.

Для сбора средств на строительство монастыря Никон обратился к народу. Была собрана огромная для того времени сумма — около 6000 рублей. Строительством первых сооружений на острове с 1656 по 1659 гг. руководили старцы Нифонт Теребинский и Исаия, а также стольник Василий Парамонович Поскочин — доверенные лица Никона. Первым деревянным храмом обители стала, вероятно, церковь Воздвижения (опись марта 1657 г.), её переосвятили в 1661 году в церковь Собора Святого Архистратига Михаила. Иверская деревянная церковь была построена в 1659 году. В 1660 году Никон сам приезжает на Кий-остров и живёт здесь, руководя строительством, почти весь год. В частности, здесь он устроил систему сбора пресной воды по образцу палестинских монастырей. 2 сентября 1660 года он лично освящает центральный Крестовоздвиженский собор монастыря. 8 сентября 1660 года им же была освящена третья деревянная церковь Всех Святых; она сохранилась до сегодняшнего дня. Впоследствии деревянных храмов уже не возводили, строили только часовни. В конце сентября 1660 года Никон отправился в Москву и на Кий-остров более не возвращался.

Политически новый монастырь задумывался как альтернатива Соловецкому, ставшему одним из старообрядческих центров. В частности, Онежскому Крестному монастырю были передана часть вотчины с крепостными крестьянами, принадлежавшая ранее Соловецкому монастырю. Выдающееся значение монастыря подтверждается и тем фактом, что в самом начале он был устроен ставропигиальным (патриаршим) и им сразу управляли архимандриты — беспрецедентный случай для того времени.

Наиболее почитаемая реликвия монастыря — «Кийский крест», изготовленный по заказу Никона кипарисовый крест, который должен был быть равен размерами Кресту Распятия, и содержащий во внутренних ковчежцах до 300 различных святынь (частицы мощей различных святых, земля из святых мест и так далее). Ныне Кийский крест находится в Москве, в храме Сергия Радонежского в Крапивенском переулке.

До разорения монастыря большевиками в монастыре также хранились золотые и серебряные священные сосуды — вклад патриарха Никона, его деревянный посох и точеный подсвечник предносный. В монастырской библиотеке хранилось житие патриарха в 250 листов, написанное полууставом его ставрофором Иваном Шушериным.

Дальнейшая история монастыря

В конце 1730 года в монастырь под строгий надзор было решено сослать лишённого сана и монашества бывшего епископа Воронежского Льва (Юрлова), который был освобожден из заключения на острове лишь после вступления на престол Елизаветы Петровны.

После секуляризации, проведённой Екатериной II, монастырь пришёл в упадок.

В 1756 году на территории монастыря была устроена лесная биржа и таможня для установления торговли лесным материалом с иностранцами. Оба учреждения были упразднены с восстановлением монастыря.

В 1764 году, после секуляризации, монастырская эксплуатация крестьян села Ворзогоры прекратилась, но не полностью. Переданные в государственную казну, они были объявлены «экономическими» и обложены оброком для содержания монастыря на Кий-острове.

9 июля 1854 года во время Крымской войны перенёс разорение от английских войск, высадившихся на Кий-острове. В следующем году здания монастыря пострадали от пожара, однако были вскоре восстановлены.

Монастырь окончательно упразднён в 1922 году.

Архитектура

В настоящее время на Кий-острове сохранились в разном состоянии:

• Крестовоздвиженский собор (1660)
• Надкладезная церковь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста (1660) с пристроенным хозяйственно-келейным корпусом (около 1715)
• Церковь Рождества Богородицы (1689) с колокольней и трапезной
• Правый придел в честь Рождества Христова (1874)
• Левый придел в честь святителя Филиппа митрополита Московского (1869)
• Деревянная церковь Всех Святых, перестроенная в жилое помещение дома отдыха
• Деревянный настоятельский корпус (1871)
• Деревянный братский корпус
• Фрагмент деревянной монастырской ограды

Крестовоздвиженский собор Крестного монастыря

Построен под руководством патриарха Никона и лично им освящён в 1660 году. Зодчих Никон привозит на Кий-остров по окончании работ в Иверском монастыре на Валдае. Вероятнее всего, главным архитектором и непосредственным руководителем строительства каменных сооружений монастыря стал мастер Аверкий Мокеев.

Нижняя, наиболее нагруженная часть стен сложена из привозного известняка, верхняя, что парадоксально, — из более прочного материала — кирпича вперемешку с гранитными валунами.

Собор представляет собой классический в русской храмовой архитектуре четырёхстолпный трёхапсидный храм с мощным кубом (четвериком) основного объёма. Вероятнее всего, собор строился пятиглавым, но после ряда пожаров и обрушений две малые западные главы не восстанавливались и храм остался трёхглавым. В настоящее время разрушены и прикрыты высокой кровлей основания и двух восточных глав. Центральный восьмерик барабана был световым, со слюдяными, а после стеклянными окнами, но из-за опасности создания при пожаре сильной тяги через световые проёмы барабана, они были заложены кирпичом. Нынешняя высота собора примерно на 2 метра меньше бывшей из-за упрощения конструкции маковки на центральном барабане. Входы были оформлены традиционными многоарочными порталами.

Ныне Крестовоздвиженский собор производит впечатление совершенно отличное от задуманного: собор грузен, мощен и несколько непропорционален. Первоначально же с высокой центральной главой на визуально лёгком световом барабане, окружённом малыми главами и с более плоской кровлей храм выглядел намного гармоничнее и возвышеннее. Большей визуальной высоте храма способствовал значительный наклон боковых апсид к центральной вертикальной оси сооружения.

В интерьере собора значительную часть (до трети площади) отгораживал высокий иконостас (не сохранился). Место храмовой иконы в иконостасе занимал Кийский крест. Росписи стен, по-видимому, отсутствовали, за исключением подкупольной поверхности — «неба» (не сохранилась). На втором уровне собора была сооружена большая галерея хоров. Исследователи полагают, что в центре галереи находилось место для самого патриарха Никона, ставящего себя таким образом над молящимися и ближе к «небу». Большая (до 2 метров) толщина стен позволила сделать внутристеновую (в северной и западной стенах) лестницу на хоры. Далее в северо-западном углу храма узкая винтовая лестница вела на редкую в русской архитектуре подкупольную галерею, предназначенную для обслуживания огромного паникадила, заказанного Никоном для собора.

Позже в северной и южной частях галереи хоров были отделены два небольших придела.

До недавнего времени в соборе работала кинобудка Кийского дома отдыха (сейчас демонтирована). Ныне собор переосвящён, в храме сооружён небольшой иконостас. Регулярных богослужений в соборе не проводится.

Галерея

• Кий остров.Церковь происхождения честных древ креста господня.2010г.бум.,акв.,30х40.jpg

  М. Пресняков. Церковь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста

• Кий остров.Крестовоздвиженский собор.2010г.бум.,акв.,30х40.jpg

  М. Пресняков (2010). Крестовоздвиженский собор

• Kiy-island Russia.jpg

  Кий-остров, пляж

Ссылки

• [krest.netda.ru/ Кийский крест]
• [www.allross.ru/arh/key Кий остров]

Литература

• Гнутова С. В., Щедрина К. А. [www.icon-art.info/book_contents.php?book_id=52 Кийский крест, Крестный монастырь и преображение сакрального пространства в эпоху патриарха Никона]. Проверено 23 июня 2009. [www.webcitation.org/65U5R1Ohz Архивировано из первоисточника 16 февраля 2012].
• Сойкин П. П. Крестный Онежский монастырь Онежского уезда // Православные русские обители: Полное иллюстрированное описание православных русских монастырей в Российской Империи и на Афоне. — СПб.: Воскресение, 1994. — С. 51—55. — 712 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-88335-001-1.
• Легатов И. И. [webirbis.aonb.ru/irbisdoc/kr/2012/10kp127.pdf Историческое описание Крестного второклассного монастыря Онежского уезда Архангельской губернии]. Архангельская областная научная библиотека (1890). Проверено 9 ноября 2015.

Отрывок, характеризующий Онежский Крестный монастырь

Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)