Петерсон, Михаил Николаевич

Михаил Николаевич Петерсон
Место рождения:	Керенск
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	МГУ, ИРЯ АН СССР
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	В. К. Поржезинский
Известные ученики:	П. С. Кузнецов, Р. И. Аванесов, В. Н. Сидоров, В. А. Кочергина, Б. А. Серебренников, Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров, А. Я. Сыркин, Т. Я. Елизаренкова, Т. В. Булыгина

Михаи́л Никола́евич Петерсо́н (22 сентября (4 октября) 1885, Керенск Пензенской губ. — 22 ноября 1962, Москва) — российский лингвист, профессор, один из представителей московской (фортунатовской) школы. Труды по индоевропеистике, литовскому языку, армянскому языку, французскому языку, русскому синтаксису и методике преподавания русского языка; интенсивная преподавательская деятельность.

Биография

Отец — Николай Павлович Петерсон (1844—1919), в юности школьный учитель в Ясной Поляне, лично знавший Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, поклонник философа Н. Ф. Фёдорова и издатель его трудов; мать из семьи Огарёвых.

Учился в гимназиях в Ашхабаде и в Верном, где работал судьёй его отец. В 1912 году окончил вместе с Н. С. Трубецким отделение сравнительного языковедения историко-филологического факультета Московского университета: специализировался по сравнительному языкознанию и индоевропеистике под руководством В. К. Поржезинского. Был оставлен при кафедре сравнительно-исторического языкознания и санскрита. Преподавал в МГУ и других вузах Москвы сравнительную грамматику индоевропейских языков, санскрит, литовский язык, русский синтаксис и др.; доцент (с 1916), профессор (с 1925). Секретарь Московского лингвистического общества (1918—1923). Входил в различные комиссии Наркомпроса и ГУСа по преподаванию языков в школах. В преподавании языков он применял своеобразную методику: обучение начинал не с упражнений, а прямо с чтения и анализа неадаптированного текста. На первых же занятиях Петерсон проводил всесторонний анализ одного-двух слов, одной фразы. Постепенно темп ускорялся, объём языковой информации увеличивался, и вскоре студенты уже могли самостоятельно анализировать сложнейшие тексты.

В 1925 и 1931 годах выезжал в загранкомандировки.

С конца 1920-х годов подвергался проработкам за неприятие марризма, в печати был назван «представителем псевдонауки». После вывода филологических кафедр из МГУ в 1931 г. работал в МГПИ, в НИИ начальной школы, с 1938 в МИФЛИ. С созданием филфака МГУ в 1941 году читал там курсы введения в языкознание, греческого и литовского языков, санскрита.

С середины 1940-х годов работал также в Институте русского языка АН СССР. В конце 1940-х годов, в связи с идеологической кампанией последователей марризма, был вынужден оставить преподавание и практически не печатался. Вернулся к преподаванию на филологическом факультете МГУ после 1950 года, сумев — несмотря на продолжавшуюся критику сторонников «официальной» науки — передать студентам наследие фортунатовской школы и высокие профессиональные и этические стандарты (среди его учеников этого времени были Т. В. Булыгина, Т. Я. Елизаренкова, В. А. Кочергина, В. Н. Топоров и др.); под его редакцией вышли также избранные работы Ф. Ф. Фортунатова (1956).

В конце 1952 года тяжело заболел и оставил преподавание.

Вклад в науку

Помимо многообразной преподавательской деятельности, Петерсон внёс вклад в изучение литовского языка и теории грамматики. Его наиболее значительной работой считается очерк русского синтаксиса, в которой он предпринял попытку приложения грамматической теории Фортунатова к явлениям синтаксического уровня; при изучении синтаксиса один из первых начал использовать статистические методы. Однако количественные соотношения разных явлений и единиц языка интересовали учёного не сами по себе, а как средство, с помощью которого можно отделить живые, развивающиеся элементы языка от элементов старых, мёртвых, сохраняющихся в языке как остаток прежних периодов. Он прививал своим ученикам строгое разграничение синхронии и диахронии.

Петерсон известен также как методист, автор работ о преподавании французского и русского языков, о принципах русской орфографии и других проблемах. Написал орфографический словарь, в котором более 50 000 слов.

Основные работы

• Очерк синтаксиса русского языка. М.; Пг., 1923.
• Русский язык: Пособие для преподавателей. М.; Л., 1925.
• Лекции по современному русскому литературному языку: Пособие для студентов педагогических институтов. М., 1941.
• Современный французский язык. М., 1947 (в соавторстве с К. А. Ганшиной).
• Введение в языкознание. М., 1952.
• Система русского правописания. М., 1955.
• Очерк литовского языка. М., 1955.

Литература о нём

• Кузнецов П. С.  Памяти М. Н. Петерсона // Вестник МГУ. Серия VII, филология, журналистика. 1963, № 3. — С. 91—94.
• Кочергина В. А.  Профессор Михаил Николаевич Петерсон. — М., 1999.
• Кочергина В. А.  Михаил Николаевич Петерсон // Научные доклады высшей школы: Филологические науки, 1970, 6.
• Кочергина В. А.  Профессор Московского университета М. Н. Петерсон (1885—1962 г.) // Вопросы сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. Сборник памяти профессора М. Н. Петерсона. М., 1997. — ISBN 5-89209-149-X. — С. 8—13.
• Винокур Т. Г.  Взгляды М. Н. Петерсона на социальную природу языка в современном освещении // Там же. — С. 14—23.
• Нецецкая И. Г.  Литуанистическое наследие М. Н. Петерсона // Там же. — С.24—35.
• Рапова Г. И.  Учение М. Н. Петерсона о частях речи в его отношении к предшествующей грамматической традиции // Там же. — С.36—45.
• Боровская М. Г.  М. Н. Петерсон и преподавание иностранных языков // Там же. — С.46—53.
• Алпатов В. М.  Москва лингвистическая / Научный совет Российской Академии наук по изучению и охране культурного и природного наследия. — М.: Изд-во Института иностранных языков, 2001. — 104 с. — (Природное и культурное наследие Москвы). — ISBN 5-88966-028-4.. — С. 25—29.

Ссылки

• [mj.rusk.ru/show.php?idar=801178 Более подробный биографический очерк О. Никитина (2006)]

Отрывок, характеризующий Петерсон, Михаил Николаевич

4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.