Поклонение волхвов (Брейгель, Питер (Старший))
| |
| Брейгель, Питер (Старший) | |
| Поклонение волхвов. 1564 | |
| англ. The Adoration of the Kings | |
| дерево, масло. 111 см × 83,5 см см | |
| Лондонская национальная галерея, Лондон | |
 Изображения на Викискладе
|
Поклонение волхвов — картина Питера Брейгеля (Старшего) написана в 1564 году. Работа была выполнена в период проживания и работы в Брюсселе. Картина была частью серии из трех картин о сюжете поклонения волхвов. Первая работа (1556—1562 года) очень плохо сохранилась и на данный момент находится в Королевском музеи изящных искусств в Брюсселе, вторая, (1564 год), сохранилась хорошо и храниться в Лондонской национальной галереи, третья, (1567 год) в музеи Оскара Рейнхерта, Винтертур.[1]
Содержание
История создания
Время создании картины относиться к периоду правления голландскими землями — Филиппом II Королем Испании. Питер Брейгель (Старший) жил и работал в Испанских Нидерландах. Во время написания картины художник находился в Брюсселе с 1563 года. В этот период голландское общество переживало кардинальные перемены, что выражалось в недовольстве испанским управлением, религиозными конфликтами между католичеством и протестантским движением. Брюссель, в котором проживал и работал Питер Брейгель (Старший), становится центром развития революционных движений и мер противодействия со стороны испанской наместницы Маргариты Пармской, резиденция которой также находилась в этом городе. Все эти события не могли оставить равнодушным художника и он принялся за написание картины «Поклонение волхвов», но в своей интерпретации.[2]Картина была достаточно холодно встречена католическим обществом, поскольку полна иронии и антицерковного содержания.
Сюжет картины
В картине упоминается евангельский сюжет о волхвах, которые пришли с Востока, чтобы поклониться новорожденному Иисусу и выразить свое уважения поднесенными дарами (Мф. 2:1-11). В своей работе Питер Брейгель (Старший) решил отойти от традиционного изображения и передачи радости момента. Находясь под влиянием стиля Иеронима Босха, он пишет картину, что не передает радость от рождения младенца и все присутствующие, включая Деву Марию — пребывают в печали. Вместе с Иисусом, она ключевая фигура композиции, и именно ее одежду художник изобразил в синем цвете, который является холодным и призван передавать печаль.[3] Человек в зеленом платке, что-то шепчет Иосифу, который склонился к нему и закрыл глаза отображая на лице равнодушие к происходящему. У входа в хлев и вокруг Марии с младенцем, Иосифа, волхвов и темнокожего Валтасара находятся люди и солдаты, на лицах которых художник отобразил иронию и злорадство.[4]
Напишите отзыв о статье "Поклонение волхвов (Брейгель, Питер (Старший))"
Примечания
- ↑ А. Майкапар. Брейгель Старший Питер. — Великие художники. — М: Директ-медиа, 2010. — С. 20. — 49 с. — ISBN 5747500279.
- ↑ Коллектив авторов. Нидерланды в XVI и первой половине XVII века. Эпоха Реформации. Европа / отв. ред. Бадак А. Н. — М: АСТ, 2002. — С. 44–96. — ISBN 985-13-0267-8.
- ↑ Евстратова Елена Николаевна. 500 сокровищ русской живописи. Альбомы по живописи. — ОЛМА Медиа Групп, 2014. — С. 529. — 536 с. — ISBN 5373041696.
- ↑ Замкова М. В. Лондонская Национальная галерея. — Шедевры мировой живописи в вашем доме. — ОЛМА Медиа Групп, 2003. — С. 40. — 127 с. — ISBN 5948492176.
Ссылки
[www.nationalgallery.org.uk/paintings/pieter-bruegel-the-elder-the-adoration-of-the-kings Профиль картины на сайте Лондонской национальной галереи]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Поклонение волхвов (Брейгель, Питер (Старший))
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
